* * * И вот теперь мы летели в Ленинград. Мы – это я со своей неизменной «тенью» – майором НКВД Есиповым Андреем, личным порученцем Лаврентия Павловича Берии, и моя специальная группа, возглавляемая моим современником – капитаном морской пехоты Игорем Матюшиным с позывным «Лето». Старший лейтенант Есипов успел повоевать под Киевом и под Москвой в сорок первом году. Потерял правую руку в сорок втором под Сталинградом. Долго лечился, а потом работал в Наркомате внутренних дел следователем, а в основном «мальчиком на побегушках». Теперь Андрей был навечно прикреплен ко мне, и хотя мне оставили мое звание подполковника теперь уже НКВД, этот простой в общении человек обладал просто заоблачной властью и неограниченными полномочиями. Перед отлетом меня вызвал к себе Александр Иванович Малышев, и мы поехали в Кремль. Это было неожиданно. Я был совсем не при параде – обычный тренировочный маскировочный комбинезон, но Сталина я не увидел. Меня провели в секретариат, где я поставил несколько подписей на очередных подписках о неразглашении не сильно нужных мне государственных тайн, а затем отвели в приемную Сталина. Здесь уже сидел Малышев, оторопело разглядывающий небольшое красное удостоверение в своих руках. В приемной, кроме нас и Александра Николаевича Поскребышева[17], никого не было – время было неурочное. Раннее утро. В это время Сталин никогда не работал, но его бессменный секретарь и неизменный помощник был на месте. Увидев меня, Поскребышев усмехнулся. – Вот ты какой, подполковник Лисовский! Навел ты в Средней Азии, как вы говорите, «шороху». Молодец! – Не давая мне сказать ни слова, Александр Николаевич добавил: – Иосиф Виссарионович прочел твой рапорт и считает, что с этим удостоверением тебе проще будет работать. Только подвести его ты теперь права не имеешь. – Поскребышев улыбнулся и протянул мне такую же книжечку, какую держал в руках Малышев, и лист бумаги с печатями – командировочное предписание. И я превратился в соляной столп. Меня сложно удивить, почти невозможно напугать, но сейчас я просто-напросто впал в ступор. Как будто во сне я поставил свою подпись в книжечке, расписался в ее получении, отдал честь и вышел с Малышевым из кабинета. Это была высшая власть в стране, индульгенция от всех ошибок, неограниченные возможности в командировках и жуткая ответственность без права на эту самую ошибку – личный представитель Иосифа Виссарионовича Джугашвили (Сталина). Недаром я в Самарканде первого секретаря городского комитета партии пристрелил. Ох, недаром! Хорошо слетал! Душевно! Теперь в Ленинград полетим. С таким документом не страшно, а то в том же Самарканде меня чуть не расстреляли – Андрей со своей «ксивой» выручил. Все же личный представитель наркома внутренних дел он у нас там был один, а мы были так – шпаки прикомандированные. В Ленинград с нами летел и «Лето» со своей такой же «тенью» и шестерыми местными осназовцами в качестве телохранителей. «Лето» мне был в поездке не особенно нужен, но, как показала практика, этот прошедший в нашем времени огонь, воду, медные трубы и уголовное преследование офицер морской пехоты обладал просто неоценимым даром находить самых разнообразных людей. Ну, и имел просто гипертрофированное чувство справедливости во всех ее проявлениях, от чего кулаки его, бывало, летали быстрее лопастей самолета. Несмотря на то что ростом «Лето» не удался, в высоту он всего метр семьдесят шесть, резкий он, как недержание желудка, а ударом кулака может прибить наглухо любого. Морскому пехотинцу, а тем более разведчику, быть двухметровой «шпалой» совсем необязательно. Главное – его знания, смелость, самоотверженность и умение организовать и повести за собой любое количество людей; в десанте подчиненные тянутся за своим командиром, и «Лето» в данном случае не исключение. «Тень» его никак не слабее самого «Лето». В том же Самарканде эту в одно мгновение взорвавшуюся «тень» вчетвером держали, а он все норовил пнуть местного партийного чинушу, уже лежащего к тому времени без сознания. Несмотря на то что в этом времени люди много сдержаннее и понимают ответственность за свои слова и поступки, основной помощник «Лето», в быту капитан НКВД Евгений Волошин, характером мало чем отличается от своего подопечного. Нашли, так сказать, друг друга, даже рост и телосложение у «Лето» и Волошина одинаковые. И в десанты вместе ходят, и морды тыловикам бьют, и по бабам бегают. В смысле по связисткам и медсестричкам. Хотя.… Есть у меня обоснованное предположение, что наших сопровождающих подбирали каждому из нас, основываясь на наших личных характерах. К примеру, что у «Лето», что у «Багги» сопровождающие их детинушки полные и безбашенные отморозки. У меня – хорошо повоевавший, но тем не менее разносторонне образованный Андрей, с которым я периодически спорю на самые разнообразные темы. Рядом всегда есть еще пара осназовцев, вроде как на подхвате. У Степаныча – мужичок чуть старше сорока лет. Степенный, медлительный и немного грузноватый, но, судя по движениям, мастер-рукопашник, да и с ножом явно на «ты». Про Малышева можно и не упоминать – его даже в туалет вчетвером водят, а на выезде сопровождают взводом осназа при двух броневиках. Впрочем, выезжает новоиспеченный генерал из управления крайне редко и в основном в Кремль или в Кунцево на дачу к Сталину. О научной группе я и не говорю: «Мишики», «Сава», Степаныч, «Хаски» и Ким живут и работают в специально построенном в управлении комплексе зданий, в который вход заказан всем, кроме нескольких десятков специально обученных людей. Пройти в этот комплекс без сопровождающего или без спецпропуска и не зная суточного пароля можно и не пытаться – пристрелят без разговоров. Вернее, не пристрелят, а в предбаннике КПП запрут. Человек, зашедший в здание, попадает сначала в обширный холл с несколькими дверями. За каждой из этих дверей длинный коридор, разделенный на несколько отсеков. Впускают в этот коридор по одному человеку. А там и полный личный досмотр, и проверка документов, и не дай бог у проверяемого в документах хоть одна закорючка стоит не там, где надо, или в карманах неучтенную скрепку обнаружат. Так в этом коридоре и останется до прибытия группы быстрого реагирования, бойцы которой проверят нарушителя так, что эта процедура запомнится ему на всю оставшуюся жизнь. В самом начале – еще на этапе строительства – в управление приехала проверка из Центрального Комитета партии. Штук десять надутых собственной значимостью партийных чиновников совали свои клювы, куда надо и не надо. Малышев, скрепя сердце, приказал провести их по всему комплексу зданий учебного центра, кроме закрытой территории, разумеется, но ведь дуракам закон не писан. Несколько раз ведь дуболомам повторили, что там отдельная охрана и она никому, кроме Лаврентия Павловича Берии, не подчиняется. В результате четверых полностью потерявших берега «индюков» из этих проверяльщиков не только раздели догола, но и устроили им всем проктологический осмотр. «Багги» лично процесс контролировал. Злые языки поговаривают, что и участвовал. Врут, наверное, станет «Багги» руки марать. Ему приказать проще. Часовые из внешней охраны говорят, что верещали эти проверяльщики так, что заглушили учебную роту, развлекающуюся на стрелковом полигоне. Зато после той проверки желающих прорваться на закрытую территорию, да и вообще посетить территорию нашего управления резко поубавилось. * * * Блокаду Ленинграда сняли, но мы летели в город, жители которого прошли через жуткий голод и нечеловеческие испытания, поэтому, как только о нашей поездке узнали в управлении, к нам потянулись гонцы с продуктами. Управлению специальных операций было всего несколько месяцев, но народу в нем было уже достаточно много. К тому же у нас был склад трофейного вооружения и продовольствия, да и снабжали нас по самой высшей военной норме. Так что улетали мы загруженные тремя туго набитыми мясными консервами, сгущенным молоком, шоколадом и сахаром вещевыми мешками каждый. Это помимо оружия и личных вещей. Так как мы базировались на теперь уже бывшем Тушинском аэродроме, то в управлении были свои самолеты и летчики. Летели на облегченном донельзя транспортном «Ли-2». Самолет, бывший в девичестве американским «Дугласом», был загружен под завязку. С нами отправили двоих фельдкурьеров с запечатанными различными печатями мешками. Видимо, в наркомате посчитали, что лучше охраны и придумать невозможно. Остаток веса в самолете забили не учтенными нигде мешками с крупами. Наконец и для меня нашлось дело. То самое дело, которое мы с Малышевым готовили уже несколько длинных военных месяцев и подготовка к которому еще не была мною завершена. Дело в том, что для осуществления моей задумки мне была нужна хорошо сработанная разведывательно-диверсионная группа с грамотным и всесторонне образованным командиром. И крайне необходимо было, чтобы этот командир владел финским и немецким языками. Пока такую группу мне найти не удалось. Конечно же, я мог поискать этих людей в наркомате внутренних дел, но в этом случае они докладывали бы не только мне и Малышеву, но и еще кому-нибудь другому. Вряд ли самим Берии или Абакумову, но их заместителям уж точно, а подобное положение вещей нас совершенно не устраивало. Я летел в город своего детства и все еще не верил в реальность происходящего. Прошло уже пять месяцев моего пребывания в этом мире, а я до сих пор не адаптировался к окружающей меня действительности, хотя побывал во многих уголках этой огромной страны. Страны, которую мы в моем мире навсегда потеряли, но потеряли мы не страну. В своем мире и времени мы потеряли веру людей в эту страну, а здесь я видел совершенно другое. Другое отношение, другие стремления и совершенно других людей. В Узбекистане в пригороде Самарканда я встретил семью из шестнадцати человек. Двое взрослых и четырнадцать детей. Шестеро детей своих, а восемь приемных: немецкий мальчик от погибших переселенцев, трое тех, кого в нашем мире зовут хохлами, две русские девочки и братишка с сестренкой из Гродно – евреи, разумеется. Интересно! А внуки и правнуки вот этих вот хохлов вспомнят, что их дедов и двух сопливых русских девчонок подобрала на улице, спасла от голодной смерти и воспитала простая узбекская женщина, совершенно не знающая русского, а уж тем более украинского языка? В той семье мы забрали немецкого мальчика. Мальчишке было пятнадцать лет, и он хорошо знал немецкий язык. К тому же этот ребенок был очень адаптивен – менее чем за год он освоил узбекский язык и говорил на нем. Мне сначала не поверили, что я забираю мальчика в штат нашего управления, но я написал номер своей полевой почты и сказал, что мальчик будет переводить в приемную семью свой военный аттестат. Для этой семьи это было серьезное подспорье, а кормят и одевают у нас в армии бесплатно, и мальчик в любом случае не будет ни в чем нуждаться. А какая мне разница, сколько лет бойцу управления? Пятнадцатилетний мальчишка быстрее освоится и включится в работу, тем более что сначала он все равно будет учиться, а работать ему придется на переводах и обучении людей основам немецкого языка. На фронт мы мальчика не пустим, а пользы у нас он принесет значительно больше, чем в Самарканде. Лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова Прилетели они на «Ли-2» на рассвете восемнадцатого января. Самолет сел на профилированную полосу полевого аэродрома и, натужно ревя моторами, тяжело покатился к месту временной стоянки. Это был не их самолет. Не санитарный. Не тот, что она ждала, но Стрельцова все равно кинулась к нему, не заметив, как напряглись встречающие этот самолет люди, и только у самого трапа ее перехватил крепкий сержант НКВД. Бойцы, выходящие из самолета, отличались от всех видимых ею до этого дня военных. Они были в специальных комбинезонах, очень похожих на регланы летчиков, но значительно легче, и все были вооружены новыми автоматами, как будто прилетели на фронт. Вокруг них уже толпились встречающие, но сержант так и держал Стрельцову, потихоньку оттягивая ее в сторону, и она тоненьким голосом отчаянно вскрикнула: – Товарищи! У меня дети умирают! – Неожиданно ее услышали. Высокий военный коротко, но властно приказал: – Пропустить! – И она оказалась в кругу его спутников. И только сейчас Настя вдруг вспомнила, как их называют: осназ – специальные войска для войны в тылу врага. В госпитале, в котором она недолгое время работала дежурным врачом, лежал такой осназовец, и среди раненых о нем ходили самые невероятные и удивительные слухи. От волнения девушка не смогла сказать ни слова, но за нее вдруг сказал интендант этого эвакоцентра капитан Куницын. Липкий, суетливый и как будто сальный колобок в новеньком овчинном полушубке, белоснежной шапке-ушанке и в унтах на коротеньких ногах. – А! Эта! И сюда пролезла! – В его голосе было столько высокомерного презрения, что Стрельцова даже съежилась. Настя совсем недавно окончила медицинский институт в Москве и, отработав в госпитале всего полгода, неожиданно для себя оказалась в мобильной эвакуационной команде, срочно переброшенной в Ленинград. Таких команд в отчаянно цепляющийся за жизнь город отправляли очень много, но, попав в заснеженный город на Неве в составе одной из них, Настя сначала растерялась, а потом и дико испугалась. Настолько нечеловечески страшно выглядели окружающие ее люди, а самое главное – дети, которых разыскивали и вывозили такие эвакокоманды. На этот аэродром она попала почти случайно – это был самый ближайший эвакуационный центр, в который она могла привезти спасенных ее группой людей. Город был разбит на сектора, и в ее секторе было всего два транзитных эвакоцентра. Совсем недалеко отсюда они нашли четырнадцать истощенных донельзя детишек, не вывезенных из одной из школ Ленинграда. Их то ли забыли, то ли, как это бывает, эвакогруппу перекинули в другой сектор или сломалась сопровождавшая группу полуторка. Такое бывало достаточно часто. Даже сейчас Ленинград представлял собой помесь морга и полной безнадеги с робким лучиком надежды. Заснеженные улицы никто не убирал, и проехать по некоторым из них было совершенно невозможно – там уже не осталось живых людей. Наличие людей выдавали узенькие тропинки, пробитые пешеходами сквозь сугробы к продуктовым магазинам и к реке для набора воды. Детей они нашли только чудом – к школе никакие тропинки не вели. Два дня назад прошел сильный снегопад, но, зная, что школа в этом квартале есть, они все равно проверили ее. Эвакуационная команда Стрельцовой была стандартная: лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова за старшую группы, две медсестры – Галя и Лида из военно-морского госпиталя, пожилой санитар Савоськин и водитель раздолбанной полуторки, приданной им только вчера вечером. Замотанная Настя даже не запомнила, как его зовут. Они загрузили прозрачных, кутающихся в невообразимые тряпки детишек и двух сопровождавших их и уже не в состоянии самостоятельно передвигаться пожилых женщин в свой грузовик, добрались сюда и воткнулись в стену равнодушия, добившую Настю. Начальник эвакоцентра просто отказался кормить и размещать у себя детей. И ноги принесли лейтенанта Стрельцову на недалеко расположенный от эвакуационного центра аэродром. Все это она, горячась и захлебываясь словами, говорила окружающим ее людям, и их тяжелое молчание давило на нее все сильней и сильней, пока она наконец не замолчала. – Все ясно, лейтенант! – наконец сказал высокий, но его перебил другой человек – коренастый капитан НКВД: – Товарищ подполковник! Мы торопимся. Вас ждут в Смольном. – Услышав эти слова, Настя съежилась еще больше. – Торопитесь? – В голосе высокого подполковника появились металлические нотки. – Куда ты можешь торопиться, капитан, если на твоих глазах умирают дети? В Смольном подождут, а если нет времени ждать, то приедут сюда и будут разгребать это дерьмо. – Говорил подполковник настолько безапелляционно, что Настя даже поежилась, хотя говорилось все это не ей. Под взглядом этого высокого командира коренастый капитан стал как будто меньше ростом. Задорная напористость исчезла, сменившись растерянностью – игнорировать вызов в Смольный не позволял себе никто, но подполковнику было на это наплевать, и он продолжил: – «Лето»! Для тебя нашлось дело. Начальник эвакогоспиталя и интендант – твои. Работай. – Осназовец, к которому обратился подполковник, молча кивнул и вдруг быстро и очень сильно ударил интенданта кулаком в лицо. Куницын с неожиданно тонким визгом отлетел в сторону и кубарем покатился по натоптанному снегу, но его тут же подхватили двое бойцов, прилетевших с подполковником, и, вздернув за заломленные за спину руки, куда-то повели. – Грабарь! Свою работу ты знаешь сам. – Еще один боец, так же молча, ввинтился в толпу в момент притихших встречающих. – Батейко! Возьмешь бойцов из оцепления и все продукты, что в мешках, оприходуешь в эвакогоспиталь. Остальное пока сгрузишь в полуторку эвакокоманды лейтенанта. Эвакогоспиталь оцепить. Чтобы мышь не проскочила. Проверишь всю документацию, численность людей на довольствии, количество продуктов на складе. Проведешь досмотр личных помещений и вещей. Полная проверка, как в Самарканде. Привлекаешь любое количество бойцов. Выполняй. Андрей! На тебе местный особист, начальник эвакогоспиталя и его заместитель. Все трое через тридцать минут должны стоять передо мной. – Но невысокий худой майор НКВД с пустым правым рукавом, заправленным под нагрудный ремень комбинезона, неожиданно возразил: – «Лис»! Мы правда торопимся. Нас ждет Жданов. – Настя похолодела! Она и так замерзла на пронизывающем январском ветру, но при этих словах осназовца ее сердце покрылось льдом. «Жданов! Их ждет Жданов! Первый секретарь Ленинградского областного комитета и городского комитета партии. Член военного совета Ленинградского фронта. Ой! Мамочки!»