Разводились мы через присланного моей супругой адвоката. Огромное ей за это спасибо. К тому времени я уже в достаточной мере освоил финский язык, чтобы перевести адрес, куда меня послала моя бывшая благоверная в своем прощальном послании, но языки мне всегда давались легко – это у нас наследственное. Тот же дед знал шесть иностранных языков, отец – восемь, ну а я, если на круг посчитать, только семь пока освоил, если спешно изучаемый сейчас немецкий не считать. К работе в Финляндии я готовился серьезно, но неожиданно операцию свернули без объяснения причин, и я опять остался не у дел. Да нет. Самой разнообразной работы было навалом. Обучение, организационные вопросы, проработки будущих десантов, подготовка и сопровождение групп, уходящих на задания, бо́льшей частью висели на мне, но я чувствовал, что на этой работе долго не протяну. Пятого января сорок четвертого года Степаныч обидел в Берлине Рейхстаг. Восьмого слегка подогрел столицу «Великого Рейха» напалмом. В ночь на двенадцатое ракетный центр Брауна авиация дальнего действия совместно с королевскими ВВС Великобритании принялась превращать в мелкое ничего, а я так и сидел в стороне от всех этих событий, вынашивая очередные планы на личном ноутбуке. Свою команду я начал собирать еще в сентябре, когда мы только начинали ездить по различным областям (и лагерям). Разумеется, в первую очередь я делал упор на физически развитых мужчин, способных вынести все тяготы фронтовых, а в основном зафронтовых будней десантника, но искал и самородков. В общей массе призывников мы с моими современниками искали людей с уникальными знаниями и умениями: уникумов, энциклопедически образованных людей, теми или иными способами оказавшихся за решеткой, в ссылке или в эвакуации. И находили их сначала единицами, потом десятками, а затем и сотнями. Так в поле моего зрения оказались несколько бывших дипломатов, залетевших в тридцать шестом году в ссылку с поражением в правах исключительно за компанию со своими руководителями. Девять сотрудников Артура Христиановича[11] с дикими, просто нелепыми обвинениями доживали свой век в колонии-поселении в Архангельской области. Старики, а это были люди в уже приличном возрасте, не сидели вместе, но, найдя одного из них, я поднял дело, по которому они были осуждены, раскрутил всю цепочку и вытащил из заключения двадцать восемь человек – девять старых разведчиков и девятнадцать членов их семей, включая двоих детей. Уникальность этих людей заключалась в том, что каждый из них знал по нескольку европейских языков и был кладезем бесценной для нас бытовой и социальной зарубежной информации. Той самой информации, которая была остро необходима разведывательно-диверсионным группам нашего управления. К тому времени к каждому из нас были прикреплены люди из ведомства Лаврентия Павловича, и сложностей с временным освобождением людей не было. Сначала мы переводили бывших заключенных под крыло Малышева, а затем начинали с ними работать, но в основном, конечно, сначала лечили и откармливали в своем госпитале. Под госпиталь нам была отдана одна из школ недалеко от управления, но достаточно быстро мы построили свое здание. Понятно, что не мы сами, а пленные немецкие солдаты – совсем рядом с нашим управлением в подмосковном Красногорске располагался крупный лагерь военнопленных, заключенные которого работали на всех стройках, находящихся в этом районе. Со временем мы из этих военнопленных организовали несколько строительных бригад, работающих только на объектах повышенной сложности и ответственности. Охраняли их будущие бойцы наших подразделений, проходящие реабилитацию в управлении. Выгода получалась двойная – квалифицированные немецкие рабочие не просиживали свой срок на неквалифицированных работах и при этом обучали наших бойцов немецкому языку. К каждой такой бригаде в качестве переводчика был прикреплен человек, хорошо знающий немецкий язык, из числа тех, кого мы нашли в местах заключения. Немцам работа на квалифицированных работах была крайне выгодна. Мы предложили срок работ по восстановлению нашей страны в восемнадцать лет после ее окончания, но на квалифицированных работах срок сокращался в два раза. Поэтому желающих попасть в рабочие и специализированные бригады было более чем достаточно. Военным преступникам, предателям и пособникам оккупантов отмерялся пожизненный срок на предприятиях повышенной опасности и в районах Крайнего Севера. Без права на помилование. Так что немцам было с чем сравнивать. Технический отдел нашего управления я принялся комплектовать специалистами еще в конце августа, а начал с Михаила Владимировича Марголина[12] и Владимира Григорьевича Федорова[13]. Мне нужна была технологичная и точная снайперская винтовка, опережающая свое время, и создать ее мне могли только эти два оружейных специалиста. Основную идею я украл у «Егеря», ставшего в этом мире легендарным «Командиром». Уникальные мастера «Егеря» умудрились сделать бесшумную автоматическую снайперскую винтовку из «сырой» самозарядной винтовки Токарева, но у «Егеря» было очень много времени и уникальные специалисты, которых его ребята чудом спасли весной сорок второго года. В то же время у меня были ресурсы и производственные мощности огромной страны и крайне мало времени. Винтовки «СВТ» и «АВС» были хороши, но технологически сложны в производстве и ненадежны в эксплуатации. Мне же было необходимо оружие простое в производстве и легкое и точное в работе. С самого нашего появления Токарев пытается заниматься повторением «СВД» и «Винтореза», и дергать его на решение моих задач никто бы мне не позволил. Заняты образцами новых вооружений были все ведущие стрелковые специалисты страны – Дегтярев, Симонов, Шпагин. В то же время оружейник, опередивший свое время, и уникальный слепой оружейный специалист с нашим появлением оказались не у дел, и я этим воспользовался. Мне была нужна японская винтовка «Арисака» «Тип 38» под оригинальный патрон 6,5×50 мм, но с отъемным магазином минимум на десять патронов и съемным и разборным глушителем, и сделать мне ее в самое короткое время мог только Федоров, разработавший в девятьсот шестнадцатом году пистолет-пулемет под патрон калибра 6,5-мм для винтовки «Арисака». В тринадцатом году тот же Федоров сконструировал автоматическую винтовку под патрон калибра 6,5-мм собственной конструкции. То есть именно эту винтовку он знал как облупленную, а вооруженный новыми знаниями мог достаточно быстро переделать ее под новые условия боевого применения. Получалось так, что мы могли быстро заполнить технологический провал в оружии до появления промежуточного патрона под автоматическое оружие. Мне было необходимо, чтобы великий русский оружейник сделал нам винтовку для тихих ликвидаций и вооружил ею снайперов только начинающего свой нелегкий боевой путь спецназа. Почему я остановился на японской винтовке, сконструированной в начале двадцатого века? Дело в том, что винтовки «Арисака» массово поставлялись в русскую императорскую армию в начале Первой мировой войны и на складах Сестрорецкого оружейного завода, а впоследствии и ленинградского гарнизона, но в основном на оружейных складах в Кронштадте винтовок «Арисака» и боеприпасов к ним скопилось огромное количество. Они так и лежали, ожидая своего часа до двадцать первого века, так как после войны появилось другое стрелковое оружие, и эти запасы просто задвинули на склады длительного хранения. К тому же… Мы же не воевали с Японией. Почему бы нам в Японии парочку тысяч винтовок с боеприпасами не закупить? Вот японцы удивятся-то! Я выбрал винтовку «Арисака» по нескольким причинам. Во-первых, это существенное количество уже существующих винтовок и боеприпасов к ним. Во-вторых, технологичность в переделке и ремонте. В-третьих, наличие оружейника, знающего и уже переделывавшего эту винтовку. Патрон винтовки «Арисака» достаточно мощный, с хорошим пробивным и убойным действием пули. Сами используемые патроны имеют значительно ме́ньший вес, чем боеприпасы других систем, что позволяет несколько увеличить носимый боезапас. Что для снайпера мобильной боевой группы немаловажное обстоятельство. При этом снайперу достаточно трех-четырех сотен патронов на рейд, а при необходимости или поломке винтовку, сняв с нее прицел и глушитель, можно просто выкинуть. Использовать ее немцы не смогут – нестандарт, а вот на японцев бочку покатить могут. Винтовка-то японская. Кроме того, патрон 6,5 на 50 мм «Арисака» имеет меньший импульс отдачи, что повышает меткость стрельбы. Расположение рукоятки на задней части затвора позволяет перезаряжать винтовку, не отпуская ее от плеча и не теряя из виду цель. Помимо этого винтовка «Арисака» имела то, чего не было больше ни у одной винтовки мира, – крышку ствольной коробки, которая открывала ее одновременно с движением затвора. То есть в механизм винтовки не могли попасть ни грязь, ни песок, что достаточно существенно для условий, для которых ее создавали. Винтовка, несмотря на меньший, чем у других винтовок мира, калибр, получилась достаточно мощной. Более того, по опыту применения в различных условиях был сделан вывод, что ее пули обладают хорошим пробивным и убойным действием. Благодаря меньшему весу патронов японский солдат мог взять их больше, чем солдаты других армий. И это несмотря на то, что вес японского солдата составлял всего сорок восемь – пятьдесят килограммов. То есть в начале двадцатого века японские солдаты были дистрофиками почти поголовно. А теперь добавим к вышеперечисленному глушитель, отъемный магазин на десять-пятнадцать патронов и автоматику Федорова – и получим легкую винтовку для снайперов разведывательно-диверсионных подразделений, которую не надо создавать с нуля. И, главное, нет необходимости в строительстве крупного завода с полным технологическим циклом. Вполне достаточно небольшого цеха для переделки уже существующего оружия. Конечно же, я многого не учел в своих желаниях и мечтах, но Владимир Григорьевич, загоревшись этой идеей, сделал все от себя зависящее, чтобы воплотить мою мечту в жизнь. С сорок второго года Федоров работал в комиссии по рассмотрению новых образцов стрелкового вооружения, но с нашим появлением оказался не у дел. Так что перетащить его к себе я смог достаточно быстро. Равно как и Марголина, которого я загрузил мелкокалиберным пистолетом его имени, пистолетом калибра 6,5 под ствол винтовки «Арисака» и бесшумным патроном, как на американских «туннельных» револьверах[14]. Пусть работает. И для дела полезно, и ему не скучно, и у снайперов групп будет пистолет единого с основным оружием калибра. А если Марголин еще и бесшумный боеприпас повторит, хотя бы и в штучном исполнении, то я ему лично Сталинскую премию выбью. Глава 3 Двенадцатого января сорок четвертого года окончательно разблокировали Ленинград. Это удалось сделать на семнадцать дней раньше прежнего срока благодаря неутомимым «Датви» и «Хаски» с «Савой», практически не вылезающими с Ленинградского фронта и организовавшими подробную разведку всех подразделений гитлеровских войск и корректировку артиллерийских и бомбовых ударов по позициям противника. Операция по разблокированию Ленинграда была проработана нами еще в нашем мире. Мы сделали бы это и раньше, но нужного количества необходимых нам боеприпасов просто не было в наличии, а запланировали мы не только взломать оборону немцев, но и полностью уничтожить передовые части немецких войск. Благо всю необходимую информацию по дислокации этих подразделений мы притащили с собой. Потери наших войск были сведены к минимуму, а вот немцам повезло значительно меньше – стирали их с лица нашей земли, в том числе и вновь произведенными боеприпасами. Вакуумные и кассетные бомбы и термобарические боеприпасы для РСЗО копились на складах несколько месяцев, и обрабатывали немцев этими боеприпасами в течение восьми суток настолько плотно и точно, что сопротивляться немцы чисто физически не могли. Было просто некому. Выживших в этом огненном аду можно было пересчитать по пальцам. Для чего «Датви» на фронт-то и отпросился – для проверки и контроля использования новых боеприпасов. Иначе поездка на фронт ему бы точно не светила. Запланировано нами было ни много ни мало, а полное уничтожение группировки немецких войск на Шлиссельбургско-Синявинском выступе. Там между городом Мга и Ладожским озером располагались пять немецких пехотных дивизий общей численностью более восьмидесяти тысяч человек[15]. По большому счету, оборонительные линии немцев представляли собой один общий укрепленный район, прикрытый болотами, торфоразработками, минными полями и проволочными заграждениями. Все города и поселки на этом выступе были превращены немцами в долговременные опорные пункты, подготовленные к круговой обороне. Город Шлиссельбург, Липка, Рабочие поселки, Гонтовая Липка, Подгорная, Синявино, поселок Михайловский – это названия, известные каждому ленинградцу, что в нашем мире, что сейчас. Людской крови там было пролито немерено что в сорок первом, что в сорок втором, что в сорок третьем годах. А уж при снятии блокады каждый метр этого гигантского укрепрайона в нашем мире был залит бесценной кровью наших пехотинцев. Здесь мы все решили сделать иначе. На самом деле те воздушные и десантные операции, которые проводили в Германии наше управление специальных операций, Степаныч, «Багги» и командование авиации дальнего действия, были операциями отвлечения, хотя общественный резонанс эти налеты вызвали нешуточный. Основной стратегической операцией начала зимы сорок четвертого года было полное уничтожение основных сил двадцать шестого и части дивизий пятьдесят четвертого немецких армейских корпусов. Вся территория гитлеровского укрепрайона представляла собой местность абсолютно непроходимую для танков и тяжелой артиллерийской техники, необходимых для взламывания долговременных укреплений противника. Вот тут-то и пригодились мы с нашими знаниями. Мы привезли с собой точные карты расположения немецких войск на данный период времени, подробное расположение огневых точек, дотов, дзотов и эскарпов. В музеях и архивах министерства обороны были отсканированы все карты боевых действий, отчего разведотделы и штабы наших наступающих дивизий четко знали, где и как располагаются немцы в каждом населенном пункте. Первый удар в ночь с пятого на шестое января был нанесен по узловым железнодорожным станциям – Мга и Тосно. В ту же ночь все железнодорожные линии в немецком тылу были заминированы разведывательно-диверсионными группами нашего управления. Одновременно все известные благодаря нашим сведениям аэродромы противника авиация дальнего действия и фронтовая авиация принялись превращать в нелетающий хлам вакуумными и термобарическими боеприпасами. И в эту же ночь по немецким позициям принялись высыпать свой напалмовый груз ночные бомбардировщики «У-2» и «Р-5». Казалось бы, что может легкая фанерно-полотняная этажерка? Грузоподъемность всего четыреста килограммов, пятьсот с перегрузом. Но от трех до пяти боевых вылетов за ночь! Легкие самолеты располагались в полковых тылах, взлетая с профилированных металлических полос, уложенных чуть ли не в боевых порядках пехоты, а крики сгорающих заживо немецких солдат доносились даже до наших траншей. Утром пехота делала короткий рывок, и, если живые немцы еще оставались на позициях, в дело вступали штурмовики, полковая артиллерия и установки залпового огня с термобарическими боеприпасами. Нам пришлось сделать некий гибрид буксируемого немецкого химического миномета образца сорок первого года[16] под направляющие нашей реактивной системы залпового огня. В некоторых случаях направляющие самих установок делались одноразовыми, переносились на руках и устанавливались прямо в наших траншеях. По некоторым узлам обороны наносились дополнительные удары боеприпасами объемного взрыва. И так восемь суток подряд. В нашем мире наступающие части Волховского и Ленинградского фронтов поддерживали четыреста самолетов. Здесь же авиационная группировка составила тысяча триста пятьдесят самолетов без дивизий авиации дальнего действия и была не поддерживающей силой, а основной – ударной. Двенадцатого января наши войска соединились. Если в нашем мире войска Ленинградского фронта потеряли сорок тысяч только убитыми, а Волховского – семьдесят, то здесь общие потери составили не более тридцати, да и те по большей части от неумелого командования и неправильного взаимодействия войсковых соединений. У немцев же потери составили более ста двадцати тысяч солдат и офицеров только убитыми. Печально знаменитая эсэсовская дивизия со знаковым именем «Полицай» была перехвачена в бессмысленных атаках с южного направления и уничтожена почти в полном составе выведенными в боевые порядки пехоты «Катюшами». «Полицаи», превращенные волею немецкого командования в штурмовую пехоту, укладывались в ленинградские болота сотнями. Солдаты карательных полков и батальонов тонули, горели, замерзали раненными, но рвались в бессмысленные атаки и так и не смогли прорваться к избиваемым с воздуха немецким подразделениям. Зная о дислокации этой дивизии на линии Пороги – Мга, мы держали в резерве девять дивизионов «Катюш» и использовали их по назначению в самое подходящее для этого время. Полный залп дивизиона установок залпового огня и так-то не подарок, а с термобарическими боеприпасами вообще ужас божий. Плавился снег, высыхали болота, горели леса, торфоразработки и тогда еще живые каратели. На железнодорожном перегоне Ульяновка – Мга была зажата еще одна немецкая дивизия, спешно перекидываемая немцами на помощь своим избиваемым в основном с воздуха войскам. Диверсионные группы «Хаски» и «Лето» в очередной раз взорвали «железку» вместе с головным составом спешно перебрасываемой немцами дивизии, и фронтовая авиация разнесла в мелкие кровавые ошметки обе станции вместе с находящимися там немецкими подкреплениями. Немцы просто не успевали восстанавливать единственную на тот момент целую железнодорожную ветку. Все без исключения железнодорожные линии подрывались по несколько раз в сутки. Мы потеряли восемнадцать диверсионных групп нашего управления, но парализовали железнодорожное движение на этом направлении на две с половиной недели. Наши войска соединились. Блокада Ленинграда была снята, но в Шлиссельбурге и в Синявино в кольце оставалось, по меньшей мере, тридцать тысяч немецких солдат и офицеров. И тогда впервые на этой войне прозвучал Ультиматум. Ультиматум всему немецкому народу. Озвучивал его Степаныч пятнадцатого января сорок четвертого года. Синявинские высоты представляли собой много эшелонированный узел обороны, окруженный торфоразработками и не замерзающими болотами. Брать в лоб такой укрепленный район никто не собирался. Обойдя Синявино с севера и юга, наши войска соединились, а сам укрепрайон оставили на исполнение нашей очередной безумной затеи. Казалось бы, к чему такое демонстративное позерство? Залили бы Шлиссельбург и Синявино напалмом втихую. Засыпали бы оба укрепрайона бомбами объемного взрыва, завалили термобарическими боеприпасами, сохранив жизни десяткам тысяч своих солдат, но именно эта порка должна была стать показательной для всей немецкой армии. Деморализованные результатами применения новых боеприпасов немецкие генералы орали на весь немецкий мир. Какой там Рейхстаг? Какой Берлин со всего несколькими сотнями погибших? Более семнадцати тысяч отборных эсэсовцев, живьем сожженных в глухих ленинградских лесах и болотах. Части двадцать шестого армейского корпуса, запертые в Шлиссельбурге и тщетно взывающие о помощи. Ощерившиеся стволами орудий и пулеметов Синявинские высоты…. И Степаныч, тяжело бросающий на весь мир слова о двухчасовом прекращении огня для выноса раненых и погребения погибших. Для окруженных немецких подразделений это прозвучало как изощренное издевательство – погибших немецких солдат было значительно больше, и их просто не успели бы похоронить, а раненых некуда было вывозить. И ультимативное заявление, адресованное окруженным войскам Вермахта: «После временного прекращения огня все окруженные немецкие войска будут уничтожены. Штурмовать не будем. Завалим бомбами и снарядами. Все без исключения немецкие солдаты, офицеры и генералы, не прекратившие сопротивления после означенного срока, будут расстреляны. В плен можете не сдаваться – бессмысленно. Уничтожим всех. В Ленинграде от голода и холода погибло более миллиона советских граждан. Дети, женщины и старики умирали в жесточайших мучениях. Мы считаем всех находящихся в окружении немецких солдат военными преступниками». Это сообщение было несколько раз передано на весь мир на английском, немецком, финском, испанском и русском языках и ввергло всех, кто это слышал, в состояние глубочайшего шока. На исходе вторых суток прозвучало еще одно сообщение: «Взяты Синявинские высоты. Все немецко-фашистские войска уничтожены. Объявляется двухчасовое прекращение огня». Через два часа немецкая группировка, окруженная в Шлиссельбурге, сдалась в полном составе.