Но исследование, проведенное Джастином Дином и Стивеном Беком в 2013 году, показывает, что даже когда зародыши ягнят в материнской утробе подвергались такому губительному воздействию, как перекрытие доступа кислорода, это не обязательно убивало все мозговые клетки, хотя и уменьшало количество ответвлений аксонов и синаптических связей между нейронами[302]. Зародыши, подвергнутые кислородной депривации, действительно имели сравнительно меньший объем мозга, но это не было вызвано уменьшением общего числа нейронов. Скорее, причиной уменьшения объема была нехватка связей между нейронами. Нейроны имели меньше дендритов для получения сигналов от других нейронов; они были более короткими и образовывали меньше синапсов. Эти нейроны не смогли развиться надлежащим образом. Дин и его коллеги пришли к следующему выводу: «Наши находки ставят под вопрос господствующую сегодня гипотезу[303] о том, что когнитивные и моторные нарушения у выживших недоношенных детей возникают в первую очередь из-за необратимого повреждения мозга вследствие нейронной дегенерации». Дети, родившиеся до срока, даже без кислородной депривации имеют меньше связей между нейронами, так как быстрый рост количества межклеточных связей в мозге плода обычно происходит на последней трети беременности, – в этот период большинство недоношенных детей уже покидают материнскую утробу. Проблема в том, что врачи традиционной школы не имеют опыта в использовании направления психической активности или сенсорной стимуляции на «подключение» разъединенных нейронов для стимуляции их дальнейшего созревания. У них не сформирован подход к проблеме, опирающийся на принцип «нейроны, которые срабатывают одновременно, образуют связи друг с другом». Нужны такие эксперты, как Альфред Томатис и Поль Модаль, изобретающие способы стимуляции нейронов для их объединения в нейронные сети, так как повседневный опыт – его у Уилла было в достатке – недостаточен для выполнения этой задачи. Прежде чем он смог пользоваться повседневным опытом для нормального взросления, ему пришлось пройти через этапы, которые я описал: в первые несколько дней ему понадобилась соответствующая нейронная стимуляция, которая активировала части его мозга, способные регулировать уровень возбуждения с помощью нейронной модуляции. Он получил нейронную стимуляцию и стал нормально спать. Это состояние нейронной релаксации помогло ему накопить энергию, так что вскоре он смог сильно продвинуться в речевом развитии и сенсорной чувствительности, что является признаком начала процессов нейронной дифференциации. Сейчас июнь 2013 года, и Уилл вернулся в центр слуховой терапии с третьим визитом. Мы находимся в сенсорной комнате, наполненной качелями, гамаками и игрушками с разной текстурой. Уилл слушает музыку через наушники, надетые на густые светлые волосы. У него румяные щеки херувима и обаятельная улыбка. – Привет! – сразу же обращается он ко мне с необыкновенной теплотой, устанавливая полноценный визуальный контакт. Дарла стоит над зеркально гладкой пластиной на полу с тюбиком лосьона и спрашивает Уилла: – Сколько раз брызгаем? – Семь! – радостно отвечает он. – Можно мне прокатиться? – Да, – отвечает Дарла, помогая ему снять носки, и семь раз брызгает лосьоном на пластину. Уилл встает на скользкую поверхность и начинает двигаться. Он падает, звонко смеется и играет с лосьоном, пока не оказывается перемазанным. Это мальчик, который еще недавно не выносил прикосновений липкого и скользкого. Он встает и пробует бежать на месте. Уилл учится интегрировать входящую сенсорную информацию, моторику движений, равновесие и координацию. О том, что у него были проблемы с обработкой сенсорной информации, можно судить по его гиперчувствительности к звуку и тактильным ощущениям, по его потребности к постоянному движению и отсутствию координации. Работая с детьми, которые не могут говорить или имеют задержку речевого развития, Поль обнаружил, что катание на качелях во время ношения «электронного уха» стимулирует их речь, что указывает на взаимосвязь между вестибулярным аппаратом и ушной улиткой. Он заметил, что движение естественным образом стимулирует речевые навыки, и матери, качающие малышей на коленях, стимулируют вестибулярную систему своих детей, подготавливая пути для развития речи. Томатис подчеркивал, что у нас есть два способа восприятия звука. Во-первых, воздух проводит звуковые волны через ушной канал к улитке внутреннего уха; это называется воздушной проводимостью. Во-вторых, звуковые волны вызывают вибрации костей черепа, которые передают звуковые колебания в улитку и вестибулярный аппарат. Это называется костной проводимостью. Томатис обнаружил, что он может эффективно воздействовать на вестибулярный аппарат через костную проводимость, так как она особенно хорошо проводит низкие частоты. Для этого он подключил маленькое вибрирующее устройство, непосредственно прилегающее к черепу, к наушникам «электронного уха». «Электронное ухо» Уилла так же имело в комплекте такой вибратор. Его воздействие на вестибулярную систему привело к резкому уменьшению потребности мальчика «двигаться вокруг» предметов, на которые он смотрел, потому что он больше не испытывал недостатка вестибулярной информации. Стимуляция его плохо функционировавшего вестибулярного аппарата (который заставлял его чувствовать, что предметы постоянно двигаются) исправила эту проблему и позволила ему уверенно чувствовать себя в собственном теле, стать менее неуклюжим и более устойчивым. В центре слуховой терапии пользовались объективными измерениями для мониторинга работы вестибулярного аппарата Уилла. Когда человек со здоровым вестибулярным аппаратом сидит во вращающемся кресле, которое быстро раскручивается и внезапно останавливается, его взгляд совершает множество быстрых скачков в направлении, противоположном направлению вращения. Этот нормальный рефлекс, называемый поствращательным нистагмом[304], служит признаком того, что вестибулярный аппарат определяет движение тела и посылает сигнал глазным нервам для коррекции направления взгляда. Но у многих детей с задержкой развития и расстройствами аутистического спектра поствращательный нистагм не проявляется. Когда Дарла впервые вращала Уилла и остановила кресло, его взгляд оставался неподвижным. Но два дня назад, когда Дарла вращала Уилла, он сказал: «Я странно себя чувствую», и Дарла увидела у него поствращательный нистагм, что указывало на правильную работу вестибулярного аппарата. Когда Дарла попросила его описать «странное чувство», то выяснилось, что он испытал головокружение, новое для него ощущение. Незадолго до последнего визита в центр слуховой терапии Уилл перенес операцию по удалению аденоидов. Поскольку каждая операция воскрешает память о травмах от предыдущих операций, навыки и поведение Уилла несколько регрессировали. – Вчера он споткнулся и упал, а потом спросил меня: «Почему ты позволила мне споткнуться?» – говорит Лиз. – Если что-то идет не так, он винит маму, но не меня, – озадаченно говорит Фредерик. – Я постоянно слышу такие вещи, – говорит Поль. – С точки зрения страдающего ребенка, причиной его боли является мама. Та, которая дала мне жизнь, создает все проблемы в моей жизни. Это заставляет матерей без всякой надобности чувствовать себя виноватыми. На консультациях мы делаем все возможное, чтобы избавить детей от этого чувства. Мать же может использовать свой голос – материнский голос, чтобы успокоить своего ребенка. Поль поставил Уиллу запись голоса его матери, который быстро успокоил его. Такова целебная сила отфильтрованного голоса, который звучит точно так же, как звучал в теплоте материнской утробы до начала всех жизненных проблем. Через два дня наступает пятый день рождения Уилла. Мальчик не просто разговаривает; его словарь стал довольно изощренным. Когда Дарла приносит две сумки с подарками на день рождения – с игрушками, которые он успел полюбить в сенсорной комнате, он восклицает: «Я этого не ожидал!», и крепко обнимает Поля. Потом он пьет из водного фонтанчика и отправляется выбросить пластиковый стакан. Увидев два мусорных ведра, стоящие рядом, он читает вывеску над одним из них: «Пластиковую посуду бросать сюда». Когда появляется торт, он улыбается и кричит: «Гип-гип, ура! Ура-ура-ура!» – с мальчишеским английским акцентом и начинает танцевать. «Торт с белым кремом! – восклицает он и задувает свечки. – Мы поделим его?» – обращается он к Лиз и жестом показывает ей, что пора резать торт. – Вчера вечером он спросил меня: «Мама, я вырасту к утру?» – говорит Лиз. Я ответила: «Сам посмотришь в зеркале». Когда он поглядел, то сказал: «Смотри, моя шея стала длиннее!» Уилл выглядит счастливым мальчиком и часто шутит. Правда, мы с Лиз, Фредериком и Полем недавно говорили о том, что впоследствии ему понадобится проработать ужасные травмы первых нескольких лет жизни – эпизоды, о которых он предпочитает не вспоминать. Но сейчас, пока никто не пытается физически ограничивать его, он проявляет самую приятную, общительную и приветливую сторону своего характера. Теперь Уилл ходит в обычную начальную школу. Поль, который особенно радуется успехам Уилла, наклоняется ко мне и говорит: – Я согласен, что нейропластичность – эта удивительная способность мозга изменяться, работает в любое время и в любом возрасте. Но если воспользоваться ею на ранних этапах развития, как сделали мы с Уиллом, то можно сделать гораздо больше. Если бы мы ждали еще десять лет, его мозг был бы поврежден гораздо сильнее. Мы могли бы помочь ему, но нам пришлось бы иметь дело с ребенком, который пережил годы борьбы, совершенно заблудился в своих чувствах, не мог общаться с окружающими, выразить свои чувства и потребности… и все это накапливалось бы внутри, сделав его полностью замкнутым в себе. Сегодня вечером Лиз, Фредерик, Уилл и его маленькая сестра возвращаются в Англию. Другие члены семьи Уилла, которые остались в Англии, до сих пор не могут поверить в его чудесное исцеление. – Они не могут понять, как прослушивание отфильтрованной музыки Моцарта, грегорианских песнопений и материнского голоса могло изменить его жизнь, – говорит Лиз. – Это находится за гранью реальности. – Для нас это тоже похоже на чудо, – добавляет Фредерик. – Но это правда. Все специалисты и консультанты – все, кроме Питера Блайта – говорили, что его мозг необратимо поврежден и он навсегда останется полуторагодовалым ребенком. Но она, – он указывает дрожащим пальцем на Лиз, которая держит на руках их годовалую дочку, – она не верила этому. Я смотрю на Лиз, качающую свою здоровую малышку на коленях. У Лиз светлые волосы и карие глаза; она носит стильные рваные джинсы и сейчас выглядит как обычная мать на радостном, но в остальном непримечательном пятом дне рождения своего сына. III. Перестройка мозга снизу вверх: аутизм, дефицит внимания и нарушения сенсорных процессов. Более ста лет многие неврологи полагали, что мозг имеет «верх» и «низ». Хотя ученые расходились во мнениях относительно того, где именно проводить границу между верхом и низом, почти все соглашались с тем, что фронтальная часть тонкого слоя на поверхности мозга, называемая фронтальной, или лобной корой, является «самой верхней». Считалось, что область фронтальной коры обрабатывает «высшие» человеческие способности, такие как способность рассуждать, планировать, контролировать естественные побуждения, сохранять концентрацию в течение долгого времени, пользоваться абстрактным мышлением, принимать решения и представлять, что думают и чувствуют другие люди. Эта идея прижилась потому, что ущерб, причиненный фронтальной коре, приводил к расстройству всех этих психических функций. Поскольку многие психические расстройства у детей затрагивают эти «высшие» способности, методы их лечения были сосредоточены на структурах фронтальной коры. Но эти методы не особенно эффективны. Они обычно направлены на контроль или уменьшение симптомов, и ни один из них не исцеляет мозг и не устраняет проблему навсегда. В этой главе я буду говорить о другом подходе и покажу, что звуковая терапия работает снизу вверх, что она может перестроить мозг для более успешного функционирования, и результат часто оказывается устойчивым. Одна из причин, по которым звуковая терапия не привлекла большого внимания, состоит в том, что структура мозга, на которую она оказывает главное воздействие – подкорковая область мозга, – до сих пор остается плохо изученной. Она расположена под корой головного мозга, и по этому анатомическому признаку ее относят к «нижним» отделам. К сожалению, подкорковую область мозга часто стараются представить значительно менее сложной, чем на самом деле. Тому есть несколько причин. Во-первых, поскольку подкорковый регион расположен в глубине мозга, до него было трудно добраться с помощью технологий, которые были доступны исследователям на протяжении большей части XX века. Из-за этого подкорку было трудно наблюдать и в полной мере оценить ее функциональность. Во-вторых, в мозге многих низших животных нет коры, и весь их головной мозг состоит из «подкорки». А поскольку эти животные не обладают сложными когнитивными способностями наподобие человеческих, было принято считать, что подкорковые образования устроены значительно проще. В процессе эволюции кора появилась довольно поздно и рассматривалась как «дополнение» к более древним отделам, обеспечивавшим жизнедеятельность организма. Поскольку животные, появившиеся на более позднем этапе эволюции и обладавшие корой головного мозга, казались более умными, ученые сделали вывод, что высшие психические функции находятся в коре, рассматриваемой как венец эволюции живых существ. Люди обладают наиболее развитой корой мозга. В науке тех времен господствовали концепции жесткой локализации, и большинство исследователей полагали, что все высшие психические функции находятся исключительно в коре мозга. Если человек испытывал проблемы при выполнении сложной умственной деятельности, причина должна была находиться в коре. Погрешность этой линии рассуждений заключается в предпосылке, что когда в процессе эволюции образуется новая структура, она просто добавляется к старой структуре и работает независимо от нее. Но на самом деле при добавлении новой структуры старые структуры адаптируются к ней; ее присутствие модифицирует их, и теперь старые и новые структуры работают вместе, как единое целое. Недавние исследования на животных и людях наглядно продемонстрировали этот феномен: они доказывают, что по мере того, как кора развивается и увеличивается в размере, подкорковые структуры тоже растут и модифицируются[305]. И это вновь напоминает нам, что хотя в концепциях жесткой локализации есть полезные и здравые идеи, их простота слишком заманчива и часто приводит к чрезмерному упрощению взглядов на работу мозга. Убежденность в первостепенном значении коры головного мозга приводит к игнорированию вклада подкорковых регионов. Их важность можно оценить на примере того, что звуковая стимуляция часто приводит к поразительному улучшению высших психических функций у детей с разными психическими расстройствами. Исцеление аутизма. Некоторым наблюдателям могло показаться, что многочисленные проблемы в развитии Уилла были тесно связаны с аутизмом. Но у него не было основного, по мнению современных психиатров, симптома аутизма: неспособности понять, что у других людей есть разум и чувства. Эта особенность приводит к тому, что аутисты проявляют мало интереса к общению с окружающими. Но Уилл, несмотря на свои многочисленные трудности, всегда стремился к близости с другими людьми. У некоторых детей отсутствие интереса к общению становится особенно заметно, если интерес существовал в раннем детстве, но потом был утрачен. Джордан Розен был здоровым и умным ребенком, который развивался вполне нормально, во многом так же, как двое других детей в его семье. У его родителей была лишь одна причина для беспокойства, да и то незначительная: в том возрасте, когда большинство детей знают полтора десятка простых слов, он продолжал бессвязно лепетать. Возможно, это было совпадение, но в возрасте полутора лет, через неделю после прививки, он слег с тяжелым желудочным гриппом. Потом он перестал вступать в визуальный контакт с другими людьми, отзываться на свое имя и как будто больше не мог понимать выражение чужих лиц. Он также прекратил играть и утратил всякую способность к эмоциональному взаимодействию с окружающими. Его мать Дарлин обратила внимание, что он словно не понимает, что у других людей есть мысли и чувства, и относится к ним как к обычным вещам. Когда он стал немного старше, то, если хотел пить, подносил руку матери к холодильнику, как будто она была инструментом для открывания дверей. Он стал отчужденным, и когда он находился в комнате вместе с родителями, то вел себя так, словно рядом никого не было. Когда он слышал определенные песни, то начинал с криком бегать по дому, закрывая уши ладонями. Он был вспыльчивым, неугомонным и неуправляемым[306]; он весь день мог колотиться головой об пол и стены. В конце концов его исключили из детского сада, потому что он кусал других детей и воспитателей. Врачи, к которым обращалась семья, решили, что рассказы матери о буйстве и продолжительности припадков Джордана несколько приукрашивают действительность. Тогда Дарлин стала снимать их на видеокамеру. В три года он по-прежнему не разговаривал, речевая терапия не помогала, и врачи объявили, что он вряд ли сможет заговорить. Педиатр по проблемам развития и детский психиатр, сотрудничавший с институтом психиатрии имени Кларка в Торонто, диагностировали аутизм. Один из врачей написал, что «у Джордана серьезно нарушены способности к вербальному и невербальному общению, а также элементарному социальному взаимодействию». Это основные симптомы аутизма. Он также имел «крайне ограниченный репертуар занятий и интересов и демонстрировал стереотипическое поведение»; это означало, что он мог снова и снова повторять одно и то же действие, не обращая внимания на все остальное, что является еще одним признаком аутизма. Джордан многократно выстраивал в ряд и выравнивал кубики или столовые приборы. Он стал настолько одержимым определенными видеофильмами, что матери пришлось купить второй проигрыватель для перемотки только что просмотренной кассеты, так как он начинал кричать, если не проигрывались его любимые фильмы. Его родителям внушили, что ничего нельзя поделать и что им придется всегда держать сына дома. Когда я просматривал его фотографии до полутора лет, то видел довольного ребенка с искорками в глазах; на более поздних фотографиях его взгляд был беспокойным или пустым. Группа поддержки родителей с детьми-аутистами поддерживала мнение, что надежды нет. Некоторые упоминали о центре слуховой терапии Поля Модаля, но отвергали этот вариант как пустую мечту. «Именно поэтому я и обратилась туда», – говорит Дарлин, которая всегда была волевой женщиной. В конце концов, ее сын никого не слушал и не мог говорить; как и многие аутисты, он был гиперчувствительным к внешним стимулам, особенно к звуку[307]. В возрасте трех лет Джордан начал работать с Полем, который понимал, что мальчик на самом деле не владеет языком; он произносил некоторые «слова» как сочетания звуков, вне смыслового контекста, без намерения общаться. После слуховой терапии, включавшей слушание зашумленного материнского голоса, он начал говорить, и его поведение пришло в норму. Следующие несколько лет он проходил курсы слуховой терапии каждые шесть месяцев. В конце концов он завел друзей, поступил в нормальную школу, с отличием окончил ее и поступил в Университет Галифакса. В декабре 2013 года я встретился с Джорданом, чтобы выяснить, что происходило с ним все эти годы. Поль не видел его с середины 1990-х годов, когда последний раз назначал ему курс терапии. Теперь Джордан – разговорчивый и обаятельный двадцатитрехлетний юноша. Его глаза сияют, и он дружески поддразнивает меня. Он интересный собеседник. Недавно он получил степень бакалавра в области менеджмента и глобализации. Он говорит, что для него учеба в университете «была самым лучшим временем. Я встречался с людьми из разных мест, принадлежавших к разным странам… но в основном ходил на вечеринки». Он улыбается. По его словам, отношения с людьми много значат для него, и он поддерживает связь со своими прежними друзьями в Галифаксе, а также завел новых друзей после возвращения домой, в Торонто. «Я стараюсь как можно чаще общаться с членами семьи», – добавляет он. Он хорошо владеет речью, выбирает удачные сравнения и отличается мягким юмором. Джордан работает в сфере логистики, организует доставку товаров из одной страны в другую и ведет дела с людьми разных профессий по всему миру. Это требует дипломатичности и хороших навыков общения. Я спрашиваю его, приходилось ли ему сталкиваться с «трудными людьми». Он объясняет, что если приходится кого-то критиковать, он избегает нападок на самооценку человека и не забывает похвалить его. Когда ему встречается особенно трудный собеседник, он сначала пытается найти дружеский подход к этому человеку. «Вы можете рассердиться, но только в качестве последней меры». И это говорит человек, который в детстве в буквальном смысле часами мог биться головой об стену. Он явно знает все, что необходимо для полноценного взаимодействия с людьми. Центр слуховой терапии предоставил Джордану единственный существовавший на тот момент способ лечения аутизма, не считая речевой терапии (которая не помогла ему). Когда ему было шестнадцать лет, он написал стихотворение, включавшее следующие строки: Врачи меня назвали аутистом, Чей разум заблудился в небе чистом. Они сказали мне: «Другого нет решения, Чем запереть тебя в ментальном заведении». Вместо этого Джордан стал одним из тех детей, которые избавились от аутизма и смогли преобразить свою жизнь, и таких детей становится все больше. В его случае слово «исцеление» является не вполне подходящим. Поль не утверждает, что может творить чудеса с детьми-аутистами. Но он обнаружил, что большинство аутистов в результате прохождения слуховой терапии делают значительные шаги к выздоровлению. Но случаи полного выздоровления все же редки, у большинства сохраняются некоторые симптомы их расстройства[308]. Мальчик, которого я буду называть Тимоти, представляет более типичный случай. Он сделал огромный шаг к выздоровлению, но по-прежнему имеет некоторые симптомы аутизма. Как и Джордан, в младенчестве он был вполне здоровым, но в полтора года пережил аутистическую регрессию. Его нормальное речевое, умственное и эмоциональное развитие развернулось вспять. Он утратил интерес к взаимоотношениям с людьми: перестал говорить и отзываться на свое имя, прекратил устанавливать визуальный контакт и нормально играть. У него начали случаться припадки ярости. Когда ему исполнилось три года, он застрял в собственном мире, и его мать «Сара» и ее муж остро переживали утрату своего сына: «Мы только хотели как-то взаимодействовать с ним». Но у него были все главные симптомы аутизма, и несколько медицинских экспертов согласились, что в данном случае имеет место тяжелая форма аутизма. По словам Сары, ей с мужем сказали, что «у него не будет нормальной жизни, он никогда не поступит в обычную школу и не получит профессиональной подготовки». В центре слуховой терапии Тимоти сразу же успокоился. В первый день программы он прекратил постоянное движение; во второй день он проспал десять часов подряд, это был самый долгий его сон после начала регрессии. На третий день его мать сказала мне: «Он выглядит другим человеком. Когда муж пришел домой, Тимоти подбежал к нему и обнял впервые после того, как у него стал развиваться аутизм». Прогресс Тимоти был медленным, но неуклонным, и продолжался несколько лет. Раз в год он приезжал к Полю для десятичасового слушания музыки и работы над выразительной речью, а также для получения помощи в решении новых проблем, возникающих на каждой стадии взросления, особенно в период полового созревания. Слуховая терапия – это не просто подключение человека к аппарату. Нужен такой терапевт, как Поль, который понимает, как достучаться до сердца и разума аутиста или человека с расстройствами обучения. Через некоторое время Тимоти перестал нуждаться в помощи специалиста по обучению на уроках, и он стал заниматься самостоятельно. К семнадцати годам он стал получать отличные оценки по всем предметам, даже по английскому, что было поразительным достижением для мальчика, когда-то утратившего речь. У него есть девушка, и он постепенно движется к независимости от своей семьи. Его аутизм теперь выражается в почти незаметных симптомах и не мешает Тимоти заканчивать среднюю школу и планировать свою будущую карьеру. Родители, которые хотели всего лишь «взаимодействовать с ним», теперь свободно могут это делать. Хотя аутизм считался неизлечимым расстройством, Марта Герберт – доктор медицины, невролог-педиатр, исследователь Гарвардской медицинской школы и автор книги «Революция в аутизме» – тоже описывает случаи из жизни детей с аутизмом, которые достигли большого прогресса и изменили свою жизнь. «В течение десятилетий большинство врачей говорили родителям, что аутизм является генетическим расстройством[309], необратимо меняющим детский мозг, – пишет она, – и что… им следует ожидать, что проблема их малыша навсегда останется с ним». Но аутизм, подчеркивает она, часто оказывается не стабильным состоянием, а динамичным процессом. Он не является болезнью исключительно генетической природы, не ограничивается нарушением функционирования мозга, не вызывается какой-то одной причиной и не всегда является неизлечимым, особенно если начать лечение в раннем возрасте. В некоторых случаях аутизм присутствует при рождении или развивается с первых дней жизни. Но при «регрессивном аутизме» психическое развитие ребенка сначала кажется вполне нормальным, а потом, обычно между вторым и третьим годом жизни, появляются первые симптомы.