«Томатис», – просто представился доктор. Ему было сорок семь лет, и он держался очень прямо благодаря многолетним занятиям йогой. У него была широкая грудная клетка, бритая голова (что в те дни было редкостью) и необычно заостренные ушные раковины. Полю его фигура показалась угрожающей, но, когда он заговорил, его голос оказался мягким, теплым и успокаивающим. В глазах Томатиса была особая искорка, заставлявшая Поля чувствовать, что о нем заботятся. По словам Поля, его голос был «qui vous met en confiance» – делавшим вас уверенным в себе, достаточно уверенным для доверия другому человеку, и я сразу же почувствовал себя легко и спокойно». После того как доктор Томатис ознакомился с результатами тестов, он прогулялся с Полем по парку и задал много вопросов о живописи, его домашней жизни, сексуальности, религиозности, его надеждах и мечтах. Он свободно не соглашался с Полем, однако давал ему понять, что его взгляды имеют значение. Наконец Томатис объяснил Полю смысл его симптомов – его «petite misères», досадных мелких проблем, – таким образом, что Поль впервые в жизни смог понять свои трудности с чтением и самовыражением, свою крайнюю застенчивость, вспышки буйства, постоянную тревогу, неуклюжесть, бессонницу и страх перед будущим. Он объяснил, как сочетаются все эти проблемы, что казалось невероятным с учетом того, что он проверил лишь умение слушать. Поль подумал: «Он первый человек, который по-настоящему говорит со мной; другие разговаривали с тем, кого они видели перед собой». Томатис пригласил Поля на лечение в свою парижскую клинику и непонятно зачем попросил его привезти с собой запись голоса его матери. В парижском кабинете Томатиса Поля снова попросили надеть наушники и объяснили, что лечение начнется с ежедневного «слушания» в течение нескольких недель. Сначала он слышал лишь скрипучие и невнятные статические шумы с фрагментами из Моцарта на электронном синтезаторе, где звуки казались жестяными. Томатис сказал Полю, что он может заниматься чем угодно во время слушания, и Поль решил рисовать. Примерно раз в неделю он проходил очередной тест, а потом встречался с Томатисом. Проходили дни, и постепенно он стал различать отдельные слова за скрипучими звуками. Слова казались далекими, словно доносились из иного мира. Потом внезапно выскакивала целая фраза или предложение. Через несколько недель он заметил, что его умение слушать улучшилось – он стал лучше различать звуки, – а проявления его симптомов начали ослабевать. Однажды он внезапно понял, что все это время слушал за скрипучими звуками голос своей матери. Через четыре недели он стал другим человеком. Понадобились годы исследований, чтобы понять, как это произошло: как «обычная» энергия и информация звуковых волн помогла ему перестроить свой мозг. Краткая история молодого Альфреда Томатиса. Альфред Томатис родился во Франции в конце декабря 1919 года, на два с половиной месяца раньше срока, поэтому он весил чуть меньше полутора килограммов. Современные врачи гордятся тем, что могут спасать жизнь недоношенных детей. Но для самого ребенка выживание – тяжелая задача. Он оказывается извергнутым из теплого водянистого рая материнской утробы в грохочущий и сверкающий внешний мир с искусственными инкубаторами, машинными шумами и клиническими лампами, с блестящими металлическими трубками, входящими в полуторакилограммовое тельце и выходящими наружу. В случае с Томатисом это произошло за два с половиной месяца до того, как его мозг развился в достаточной степени, чтобы обрабатывать, фильтровать и смягчать все эти инородные ощущения. Природные часы работают точно, и многие сенсорные функции достигают состояния готовности к выходу во внешний мир только за две недели до средней ожидаемой даты рождения. Но слух является исключением: органы слуховой системы заканчивают формироваться и готовы к выполнению своих функций уже на среднем сроке беременности. «У меня есть непоколебимое интуитивное убеждение[272], – написал Томатис, – что моя работа и мои предположения где-то в глубине связаны с условиями и состояниями, сознательными и подсознательными мыслями, основными потребностями и тайными желаниями, которые окружали мой приход в мир и оставили неизгладимый отпечаток на моем раннем детстве». Обстоятельства преждевременного рождения Томатиса тревожили его на протяжении всей жизни. Его отец, Умберто Данте из Пьемонта, на момент рождения Альфреда двадцатилетний юноша, был обаятельным оперным певцом и впоследствии стал одним из лучших голосов Европы; мать Альфреда тоже была еще подростком. «Мое прибытие в мир[273] не было ожидаемым и тем более желанным для моей шестнадцатилетней матери… – писал Томатис. – Беременность представляла проблему для всех членов семьи, и, несомненно, они хотели как можно быстрее и тише избавиться от этого непредусмотренного ребенка. Были предприняты значительные усилия, чтобы беременность оставалась незаметной; корсеты той эпохи, с жесткими пластинами из китового уса, немало способствовали этому». Томатис убежден, что такие попытки скрыть беременность привели к преждевременным родам и оставили ему очень странный посттравматический синдром. «Плотное сжатие в утробе, судя по всему, первые сорок лет жизни вызывало у меня потребность носить плотно облегающую одежду, туго застегивать ремень и носить узкие жмущие туфли. Ночью я не мог спать, если не наваливал на себя восемь одеял. Хотя мне не было холодно, я нуждался во внешнем давлении для воспроизведения тех жизненных условий, которые я знал в чреве своей матери». Этот синдром может показаться своеобразным проявлением невроза, но он встречается у людей, которые родились преждевременно или страдают аутистическими расстройствами. Писательница Темпл Грандин, которая сама страдала аутизмом, обнаружила, что равномерное давление на тело успокаивает ее, и изобрела «компрессионный механизм»[274] для успокоения. Хотя Томатис не был аутистом, он проявлял некоторые атипичные устремления, похожие на характерные черты аутистов и преждевременно родившихся людей. Но когда он наконец осознал причину своей потребности в давлении, эта потребность исчезла. Общение с матерью, по словам Томатиса, «никогда не было простым[275]. Все мои попытки сблизиться оказывались отвергнутыми». Семья жила в Ницце, хотя отец Альфреда часто проводил до полугода в оперных турне. Маленький Альфред с самого рождения регулярно болел и страдал от расстройств пищеварительной системы. Приглашенный врач не мог понять причину его симптомов, но сказал: «Я должен поискать ответ»[276]. Это так тронуло Альфреда, что он сам решил стать врачом. В детстве Альфред идеализировал своего отца, но на расстоянии, поскольку тот часто находился в отлучке. Однажды Умберто сказал Альфреду: «Мой мальчик, я как следует подумал об этом. Если ты действительно хочешь стать врачом, притом хорошим врачом, то должен отправиться в Париж. Мы там никого не знаем, поэтому тебе придется все делать самостоятельно, зато ты познакомишься с настоящей жизнью, и это в любом случае будет полезно для тебя». Альфреду было только одиннадцать лет, но он поехал в Париж, полагая, что тем самым доставит удовольствие отцу. Он поступил в школу, где годами страдал от одиночества. После неудач в школе он обнаружил, что лучше усваивает материал, если читает его вслух. Он лихорадочно учился, поздно ложился спать и просыпался в четыре часа утра, подражая в этом отношении своему отцу-трудоголику. Он часто работал под музыку Моцарта. На третьем году учебы он выиграл почти все призы за успеваемость в своем классе. В колледже его учителем был философ Жан Поль Сартр. Потом Альфред получил два научных диплома, один из них в Сорбонне, где был первым на своем курсе. Когда он начал обучение в медицинской школе, разразилась Вторая мировая война и его призвали в армию. В начале войны его подразделение было взято в плен немецкими и итальянскими войсками. Он помог организовать успешный побег и вступил в ряды французского Сопротивления в качестве курьера. После высадки союзных войск в Нормандии он получил назначение в медицинский корпус французских ВВС и стал изучать медицину уха, горла и носа (отоларингологию), все еще находясь под влиянием своего отца, любившего музыку и верившего в силу звука. Первый закон Томатиса. Молодой Томатис демонстрировал блестящие научные успехи и бескомпромиссную рабочую этику; в этот период у него появились признаки гениальности. После окончания войны он получил медицинскую степень и продолжил работу в должности консультанта ВВС Франции. Там он провел важные исследования, пользуясь аудиометром – устройством, которое позволило доказать, что рабочие авиационных заводов становились глухими к отдельным диапазонам звуковых частот, около 4000 Гц. Он был одним из первых, кто продемонстрировал, что высокий уровень шума на рабочем месте может наносить существенный вред здоровью. Он также отметил, что глухота, вызываемая звуком реактивных двигателей, взрывов и стрельбы, приводит к расстройствам движения и психологическим проблемам. Слуховой аппарат имел особую связь с телом, которая раньше оставалась незамеченной. Примерно в то же время в своей медицинской практике он начал лечить оперных певцов, часто друзей своего отца, которые испытывали трудности с контролем над голосом. Певцов направляли к отоларингологам, поскольку считалось, что их проблемы возникают из-за перенапряжения голоса и повреждения голосовых связок, которые являются частью гортани. Традиционное лечение заключалось в том, что пациентам прописывали стрихнин (яд) для укрепления мышц в голосовых связках. Когда один из ведущих баритонов Европы, которому сказали, что его голосовые связки слишком растянуты и ослаблены, обратился к Томатису, он решил подвергнуть именитого пациента такому же тесту, как и авиационных рабочих, и обнаружил сходную потерю слуха на частотах около 4000 Гц. Томатис заподозрил, что общепринятая теория о ведущей роли гортани в регуляции певческого голоса ошибочна; он собирался доказать, что главное – это ухо. Он начал тестировать громкость звука, производимого оперными певцами, пользуясь прибором для измерения в децибелах. Обычно при пении вполсилы певцы выдают от 80 до 90 децибел. В полную силу их голос может достигать 130 или 140 децибел. Томатис вычислил, что если его прибор, расположенный в метре от певца, показывает уровень 130 децибел, то звук внутри черепа певца, напосредственно воздействующий на органы слуха, составляет 150 децибел. (Для сравнения, уровень звука турбореактивного двигателя Caravelle, который он замерял на работе в авиации, составлял 132 децибел.) Из-за интенсивности звука на определенных частотах, проникавших в черепную коробку, певцы оглушали сами себя; в результате они плохо пели потому, что плохо слышали, что поют. В конце 1940-х годов Томатис продолжал развенчивать традиционное убеждение в том, что гортань является главным органом для пения. Он показал, что вопреки общепринятому мнению, гортань певцов басового тембра не превосходит в размерах гортань певцов с более высоким голосом. Люди устроены не так, как органные трубы, где трубки большего размера выдают более низкие звуки. Мощные теноры поют на частотах от 8000 до 4000 Гц, но то же самое делают баритоны и басы; единственное отличие состоит в том, что они могут добавлять более низкие ноты, потому что слышат их. Подводя итоги своих наблюдений, он отпустил замечание «человек поет то, что слышит его ухо», чем навлек на себя множество насмешек. Но когда ученые в Сорбонне представили его эксперименты Национальной медицинской академии и французской Академии наук, то они пришли к выводу, что «голос может содержать только те частоты, которые слышит ухо». Эта концепция получила название «эффект Томатиса» и стала первым из его будущих законов. Его следующим проектом был поиск различия между «хорошими» и «плохими» певческими голосами («хорошие» были общепризнанными великими певцами того времени). Он соорудил прибор, который назвал частотным анализатором звуковых колебаний, показывавший все частотные составляющие в голосе человека. Пользуясь этим прибором при прослушивании певцов, он совершил открытия, которые легли в основу программы лечения детей с расстройствами слуха и речи. Проект имел необычное начало. Когда Томатис работал с оперными певцами, он собрал все записи, которые смог найти, – старые восковые цилиндры для фонографов, граммофонные пластинки, записи и фонограммы величайшего оперного певца Энрико Карузо, умершего в 1921 году. Он подробно изучил их на частотном анализаторе, ожидая обнаружить, что певческий голос Карузо мог достигать верхнего предела способностей человеческого голоса, который может издавать звуки частотой до 15 000 Гц. К своему изумлению, Томатис убедился, что голос Карузо достигал лишь 8000 Гц. (Правда, впоследствии он обнаружил, что голоса большинства великих теноров достигали лишь 7000 Гц.) Звучание голоса Карузо можно было разделить на два периода. Первый продолжался с 1896 по 1902 год, когда он был очень чистым; второй период был «театрально-великолепным», когда его голос стал еще более эффектным; этот период продолжался с 1903 года до тяжелой болезни певца. Томатис обнаружил, что во втором периоде голос Карузо был объективно менее богатым в смысле частотного диапазона и утратил весь диапазон частот ниже 2000 Гц. Он предположил, что в это время Карузо уже не мог хорошо слышать низкие частоты[277]. Дальнейшее исследование показало, что в начале 1902 года Карузо перенес операцию на правой стороне лица, возможно, повлиявшую на его евстахиевы трубы (которые соединяют среднее ухо с задней частью горла). Томатис отметил, что у людей с закупоренными евстахиевыми трубами наблюдается такое же снижение чувствительности к низким частотам, как у Карузо. Он пришел к выводу, что операция привела к частичной глухоте, но, по иронии судьбы, Карузо сохранил верхний певческий диапазон и физически не мог производить звуки ниже этого диапазона, которые бы «загрязнили» и ухудшили звучание его голоса. «Карузо как будто выиграл от этого[278], получив фильтр, который позволял ему лучше слышать высокочастотные звуки, богатые гармониками, в противоположность основным низкочастотным звукам», – написал Томатис. Неспособный слышать и воспроизводить более низкие тона (которые обычно нарушают восприятие высоких тонов), Карузо получил дополнительное преимущество. Томатис шутил, что Карузо был приговорен стать прекрасным певцом и ничего не мог с этим поделать. Второй и третий законы Томатиса. Затем Томатис изобрел новый инструмент, помогавший певцам с поврежденным голосом. Он назвал его электронным ухом, и это устройство стало основным во всех его методах лечения. Оно состояло из микрофона, системы фильтров и усилителей, блокирующих определенные частоты и выделявших другие, и наушников. Исполнитель говорил или пел в микрофон и слышал свой отфильтрованный голос в наушниках. Когда Томатис провел оценку слухового восприятия певцов, испытывавших проблемы с голосом, он установил, что они плохо слышат высокие частоты. Поэтому он настроил фильтры в «электронном ухе» таким образом, чтобы они могли слышать себя ушами Карузо – то есть с заблокированными нижними частотами, – что позволяло им лучше слышать высокие тона. Когда певцы пели с устройством Томатиса, их голос резко улучшался. Это привело его к формулировке второго закона: «Если человек возвращает поврежденному слуховой системе возможность правильно воспринимать весь спектр частот, то утраченные до этого частоты мгновенно и неосознанно вернутся в его певческий голос». Проще говоря, «отремонтировав» слух, можно излечить голос. Томатис заставлял певцов тренироваться по несколько часов в день в течение нескольких недель, слушая себя «ушами Карузо». Благодаря тренировке их заново сформированная способность хорошо слышать и петь сохранялась даже после того, как они снимали наушники. Так он сформулировал свой третий закон – «закон сохранения», заключающийся в том, что тренировка слуха для надлежащего восприятия частот может приводить к устойчивым изменениям слуха и голоса (а следовательно, к устойчивым изменениям в мозге). Томатис понимал, что это разновидность тренировки мозга: «Сенсорный аппарат, известный как ухо, – это лишь внешний атрибут коры головного мозга»[279]. В седьмой главе я назвал это устойчивое изменение остаточным эффектом; это результат совместного возбуждения нейронов и установления между ними новых связей, что приводит к образованию в мозге новых стабильных нейронных сетей. Томатис также наблюдал энергетизирующие эффекты хорошего слушания. Он заметил, что при использовании «электронного уха» (особенно это было заметно на певцах с несовершенным голосом), «все без исключения испытывали повышенную бодрость духа[280]. Даже люди, которые не были певцами, признавались мне, что чувствуют желание петь». При разблокировании восприятия высоких частот пациенты выпячивали грудь, словно оперные певцы. Они стояли более прямо, дышали глубже, ощущали прилив энергии и жизненных сил и лучше слышали себя, причем, как правило, не осознавали все эти перемены. С заблокированными высокими частотами они говорили вялым, безжизненным голосом и заметно горбились; их голоса становились неразборчивыми, монотонными и даже раздражали слушателя. Томатис обратил внимание, что слух тесно связан не только с равновесием, но и с осанкой. Существует хорошо узнаваемая «поза слушателя», которую часто можно наблюдать у людей, слушающих классическую музыку: чаще всего при этом голова человека немного повернута влево, и правое ухо выставлено вперед. Эта поза, по словам Томатиса, связана с общим мышечным тонусом – человек выглядит бодрым и бдительным. Как нейроны головного мозга никогда не останавливают свою активность полностью, так у здорового человека даже расслабленные мышцы никогда не бывают совершенно вялыми. Томатис утверждал, что слуховая информация влияет на тонус мышц, поддерживающих вертикальное положение и общий тонус тела, и разумеется, некоторые виды музыки вызывают у людей желание встать и танцевать. Обнаружение того факта, что хорошее умение слушать оказывает бодрящее действие на организм, навело его на мысль, что более высокие частоты энергетизируют мозг, и он подытожил это в высказывании «ухо – это батарейка для мозга». Фокусировка слуха. Томатис продолжал совершать открытия с головокружительной скоростью. Он заметил, что когда люди слушали с помощью «электронного уха», настроенного под слуховое восприятие Карузо, они произносили букву «р» с отчетливым неаполитанским акцентом. Поскольку Карузо был родом из Неаполя, это навело Томатиса на идею. Вероятно, акценты тоже являются следствием набора частот, которые слышат люди. В ходе экспериментов он быстро обнаружил, что французы, к примеру, лучше всего слышат в двух диапазонах, от 100 до 300 Гц и от 1000 до 2000 Гц. Люди, разговаривающие на британском варианте английского языка, слышат в более высоком диапазоне от 2000 до 12 000 Гц, поэтому французу трудно выучить английский язык в Англии. Но американский английский в основном включает частоты от 800 до 3000 Гц, что делает его гораздо более легким для французского слуха. Вскоре Томатис смог облегчать людям изучение второго языка, устанавливая фильтры, воспроизводившие звуковой диапазон их родного языка. Этот эффект «разных ушей», по его словам, возможно, был следствием иной «акустической географии». Местность, где происходило взросление и развитие человека – лес, открытая равнина, горы или морское побережье, – оказывает значительное влияние на его способность слышать звуки, так как чувствительность к определенным частотам притупляется или усиливается в разной обстановке. Когда он настраивал фильтры «электронного уха» для британского уха и давал устройство детям, учившим британский вариант английского языка, их произношение улучшалось, и по какой-то причине оценки по другим предметом тоже улучшались. Поэтому Томатис уделял все больше внимания связи между этими «разными ушами» и языком, обучению и различным проблемам обучения. Пожалуй, самое важное открытие заключалось в том, что ухо – это не пассивный орган, а эквивалент объектива с переменным фокусным расстоянием, который позволяет фокусироваться на конкретных звуках и отфильтровывать остальные. Он назвал это фокусировкой слуха. Когда человек заходит на вечеринку, то сначала слышит мешанину звуков, но потом фокусируется на отдельных разговорах, каждый из которых происходит на немного разных звуковых частотах. Когда человек формирует осознанное намерение слушать конкретный разговор, то его слуховой аппарат с точки зрения физиологии выполняет активную работу, так как две мышцы в среднем ухе позволяют ему сфокусироваться на восприятии отдельных частот и защищают его от внезапных громких звуков. У большинства людей такая мышечная регулировка, которая делает возможной фокусировку слуха, происходит автоматически и неосознанно. При возникновении громких звуков слуховой аппарат рефлекторно притупляет восприятие. Однако иногда фокусировка слуха может частично переходить под осознанный контроль, как это бывает, когда мы пытаемся настроиться на важный разговор в очень шумной комнате или учить второй язык. Первая из двух слуховых мышц называется стременной мышцей. Ее напряжение усиливает восприятие и способность различать звуки языка средней и высокой частоты, что позволяет слушателю вычленять звуки речи из окружающей среды. Вторая – это группа мелких мышц барабанной перепонки, которая меняет степень ее напряжения. Она дополняет своей работой стременную мышцу, и когда она напрягается, то притупляет восприятие низкочастотных звуков фонового шума. Обе эти мышцы среднего уха сокращаются, когда мы разговариваем, поэтому мы не повреждаем уши звуком собственного голоса. Это актуально не только для оперных певцов; ребенок может кричать почти так же громко, как шумит проходящий поезд[281]. Томатис также заметил, что, когда эти мышцы не работают нормально, что часто встречается у детей, мозг слушателя получает слишком много низкочастотных звуков (в том числе фоновых шумов) и недостаточно высокочастотных звуков речи. Эти мышцы среднего уха, настраивающиеся для улучшения восприятия человеческой речи, регулируются мозгом[282]. Как показывают исследования, проведенные неврологом Джонатаном Фрицем и его коллегами из Мэрилендского университета, когда определенные частоты переносят важную информацию (в эксперименте это может быть звук, указывающий на следующий за ним удар электрического тока), области карт мозга для этих частот вырастают[283] за считаные минуты для лучшей настройки на их восприятие. Когда эти звуковые частоты утрачивают свою значимость, соответствующие участки на карте мозга обычно возвращаются к прежнему размеру, хотя иногда остаются неизменными. Таким образом, в фокусировке слуха тоже присутствует нейропластический компонент. Многие дети, страдающие хроническими ушными инфекциями, имеют гипотонию (хронически сниженный мышечный тонус) ушных мышц. Гипотония во всем теле характерна для детей с задержками развития. Общее понижение мышечного тонуса влияет и на ушные мышцы, поэтому дети не могут сосредоточиться на определенных звуковых частотах. Это значит, что они слышат лишь недифференцированный шум или слишком много звуков одновременно, из-за чего их слуховая кора не получает адекватной стимуляции и не может нормально развиваться. Это и случилось с Полем Модалем: поскольку все, что он слышал, было приглушенным, он мямлил при разговоре, а его карты слуховой коры были плохо дифференцированы. Многие дети с расстройствами аутистического спектра имеют проблемы с фокусировкой слуха. Томатис осознал, что он может пользоваться «электронным ухом» для тренировки фокусировки слуха, манипулируя разными звуками. Людям с недифференцированными слуховыми картами коры он давал прослушивать звуковые частоты, которые поочередно стимулировали и расслабляли ушные мышцы и соответствующие нейронные сети, чтобы разрабатывать их. Люди, слушавшие его модифицированную музыку, запускали процесс дифференцировки карт слуховой коры, а с хорошо дифференцированными картами они могли лучше отличать речь от фонового шума. Разговор одной стороной рта. Томатис совершил еще одно крупное клиническое открытие; это нечто такое, что мы видим каждый день, но никогда не замечаем. Он обнаружил, что почти все люди разговаривают преимущественно одной стороной рта. Люди с хорошими слуховыми навыками практически всегда говорят правой стороной рта, и звуки их речи попадают в правое ухо. Правое ухо и соответствующие ему нейронные сети также имеют важное значение для пения. Все профессиональные певцы, которых обследовал Томатис, – за одним исключением – были правоухими; когда он проигрывал шумовые эффекты в их правое ухо, так что они не могли слышать им свой голос, качество их пения ухудшалось. Левое полушарие – это область мозга, в которой у большинства людей (как левшей, так и правшей) протекают все процессы, связанные с порождением и восприятием речи. Однако каждое полушарие мозга получает большую часть звуковой информации от уха, расположенного на противоположной стороне головы[284]. То есть большая часть нервных волокон, снабжающих информацией левое полушарие, идет от правого уха. Таким образом, основная нервная магистраль, ведущая в языковую область левого полушария, у большинства людей начинается в правом ухе. Есть редкие исключения, в основном среди левшей[285]. В тот день, когда Томатис и Поль гуляли в монастырском саду, Томатис заметил, что левая сторона лица Поля выглядит более оживленной, его губы при разговоре больше шевелятся с левой стороны, и он прислушивается скорее левым, чем правым ухом. Такое поведение означало, что Поль воспринимает речь через левое ухо. Звуковым сигналам приходилось идти обходным, менее эффективным, путем, чтобы достичь его речевого центра в левом полушарии: они проходили через левое ухо в правое полушарие, а потом через весь мозг в левое полушарие[286]. Результирующая задержка, составлявшая примерно 0,4 секунды[287], вносила свой вклад в неспособность Поля воспринимать речь других людей в реальном времени, вызывала паузы, когда он пытался выразить свои мысли словами, и усиливала его склонность терять нить рассуждения. Со временем разговор левой стороной рта и слушание левым ухом может приводить к дезорганизации развивающегося мозга, провоцируя появление расстройств обучения, которые кажутся не связанными со слухом, и вызывая замедление речевых реакций, заикание и глотание слов. Большинство людей выполняет некоторые задачи с помощью правого полушария, а другие с помощью левого. К примеру, большинство правшей пишут правой рукой, держат бейсбольную биту с правой стороны и пользуются правой рукой для выполнения действий, которые требуют силы, координации и контроля. Правая рука является доминирующей и контролируется левым полушарием. Но Поль, как заметил Томатис, пользовался левой рукой для одних занятий и правой для других. Эта схема, называемая смешанным доминированием, типична для людей с дислексией, которые слушают левым ухом, что, по мнению Томатиса, может указывать на проблемы в развитии мозга. Из-за смешанного доминирования Поль не мог дифференцировать области мозга, управляющие правой и левой рукой, или пользоваться обеими руками для одновременного выполнения разных задач, как, например, при игре на гитаре, когда одна рука перебирает струны, а другая двигается по ладам. Такое смешанное доминирование приводило к его общей неуклюжести, плохому почерку и даже влияло на движение его глаз при чтении. Вместо того чтобы читать слева направо систематическим образом, его взгляд часто возвращался на середину предложения или прыгал по странице. Чтобы сделать Поля правоухим слушателем и скорректировать его смешанное доминирование, Томатис настроил «электронное ухо» для стимуляции правого уха Поля и его нейронных сетей, уменьшив громкость звука в левом наушнике. Поль не только медленно воспринимал звуковую информацию. Томатис понял, что он не замечал какие-то слова других людей, поскольку слышал слишком много низких частот и недостаточно высоких частот. Тому было несколько причин: во-первых, Поль явно имел низкий мышечный тонус во всем теле, что приводило к плохой осанке, неуклюжести и неприязни к быстрым движениям. Эта телесная гипотония затрагивала и ушные мышцы Поля и нарушала фокусировку слуха, поэтому он почти не мог различать составные частоты человеческой речи. Во-вторых, Поль слушал преимущественно левым ухом. Томатис обнаружил, что правое ухо и связанные с ним структуры мозга обычно различают больше высоких частот, присутствующих в человеческой речи, чем левое ухо и его структуры[288]. Таким образом, Поль слышал больше фоновых шумов и гудения, чем ясной речи. Поскольку правое ухо и его слуховая кора в здоровом состоянии обрабатывают более высокие частоты, стимуляция правой стороны также обучала мозг Поля лучше обрабатывать звуки речи. Тренировка мозга через стимуляцию уха. Томатис разделил свою программу улучшения слушания на два этапа. Первый этап, пассивный, обычно продолжается пятнадцать дней. Он называется пассивным, поскольку клиент должен лишь слушать модифицированную музыку, не сосредоточиваясь на ней. (Фактически лучше всего, если он в это время занимается чем-нибудь еще, так как концентрация внимания на слуховом восприятии может активировать старые привычки слушания, которые терапевт старается преодолеть.)