Меня обуревают противоречивые чувства. Я пытаюсь сглотнуть, когда мои глаза наполняются слезами. Я целую его в лоб и шепчу: — Я вернусь. Я еще расскажу тебе о подкасте. Загружу его для тебя, хорошо? Он сжимает мою руку и снова шепчет — так тихо, что мне приходится наклониться к его губам, чтобы расслышать. — Следуй за правдой, Рэйч. Даже если это больно. Даже если ты попадаешь туда, куда не хочешь. Еще не поздно. — Что ты имеешь в виду? Его глаза плотно закрыты. — Правда… освобождает. — Его дыхание меняется; он силится произнести следующие слова: — Тайны… гниют. Ты… думаешь, что закопала их, избавилась от них, но они гниют изнутри, как этот проклятый рак. Как только ты устаешь и ложишься… это настигает тебя. Я с трудом сглатываю и смотрю на его лицо с сильно бьющимся сердцем. — Люк? Молчание. Он уснул. Я колеблюсь, потом снова целую его в лоб и шепчу: — Обещаю, я приду снова. Я иду искать медсестру и нахожу ее на дежурном посту. Спрашиваю о прогнозе. — Сомнительно, что он переживет эту ночь, — мягко говорит она. — Никогда нельзя сказать, но есть признаки, и они в наличии. Мне очень жаль. Слезы градом катятся по моему лицу. — С вами все будет в порядке? — спрашивает она. Я киваю, потому что не могу говорить. Потом иду и какое-то время сижу у газового камина, мерцающего в гостиной. Мне нужно собраться с силами перед долгой обратной поездкой в темноте. У стола в углу комнаты сидит мужчина рядом с женщиной, наклонившейся вперед. Она худая, как тростник, и на ее плечи накинуто одеяло. Думаю, это его мать. Боль в сердце вдруг становится невыносимой. Примерно через двадцать минут медсестра приходит ко мне. — Мне так жаль, — говорит она. — Его больше нет. У меня нет слов. Я могу только смотреть на нее. — Хотите увидеть его? Я колеблюсь и киваю. Поднимаюсь на ноги. Ощущение дезориентации не проходит, пока она ведет меня по коридору. Дверь в палату Люка теперь закрыта. На дверной ручке висит керамическая бабочка. Он свободен. Она видит, как я смотрю на бабочку. — Мы вешаем их, чтобы сотрудники знали, какой из пациентов скончался. Чтобы люди не входили без надобности. Медсестра тянется к дверной ручке. — Нет, — внезапно говорю я. — Нет… я уже видела его. Я видела Люка. То, что внутри… его уже нет там. Я разворачиваюсь и поспешно направляюсь к выходу, толкаю дверь и выхожу на холод. Останавливаюсь и глубоко, судорожно вздыхаю. У меня дрожат руки. Порывы ветра наседают с разных сторон, опавшие листья кружатся на тротуаре. Я замечаю луну между разрывами кучевых облаков. Я думаю о луне в небе и о русской ракете, сгоревшей в ту ночь, когда умерла Лиина. Дело сделано. Больше никаких секретов. Больше никаких стен. Все, что у нас есть, — это здесь и сейчас. Мне нужна правда. Вся правда. Я больше не боюсь заглядывать слишком глубоко. Я готова, и больше не имеет значения, что я найду. Рэйчел Тогда Среда, 26 ноября 1997 года — Вон там! Он подъезжает! Я указываю пальцем, когда вижу, как побитая «Субару» Клэя сворачивает на подъездную дорожку. Включенные фары превращают дождь в жидкое серебро. Люк нажимает кнопки на своей рации. — Вперед. Вперед. Это он. Включаются сирены, и полицейские — большей частью из RMCP — действуют стремительно. Одна машина с включенной мигалкой выезжает на дорожку за Клэем, блокируя отходной путь. Вторая становится поперек дороги. Третья выезжает из-за квартала на тот случай, если Клэй попытается убежать через задний двор и перепрыгнуть через забор. Мы с Люком выходим из немаркированного автомобиля в пуленепробиваемых жилетах. Мы вооружены. Идем по дорожке к автомобилю Клэя. В моем сердце стучит первозданная ярость, и я держу в памяти фотографию, которую Лэйси доставила в участок на дне спортивной сумки Клэя. Фотографию сексуальных измывательств какого-то мужчины над восьмилетней девочкой. Слова Лэйси кружатся у меня в голове. — Это… лишь одна из них. Я… не могла принести другие… Клэй распахивает дверь и выходит под дождь. — Какого дьявола… — Клэй Пелли, вы арестованы, — говорю я. — Повернитесь и положите руки на крышу вашего автомобиля. — Что за чертовщина? — Повернитесь. Руки на машину. Расставьте ноги, немедленно. Он медленно поворачивается и кладет руки на крышу машины. Дождь стучит по нам, пока я обыскиваю его, потом сковываю его руки за спиной. — Клэйтон Джей Пелли, вы арестованы за хранение детской порнографии и за изнасилование несовершеннолетней. — Я разворачиваю его лицом к нам. — У нас есть ордера на обыск вашего дома, вашего кабинета в средней школе Твин-Фоллс и вашего автомобиля на предмет улик в связи со смертью Лиины Раи. Вы имеете право не отвечать на вопросы и связаться с вашим адвокатом. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы понимаете? — Это нелепо. Я… — Вы понимаете мои слова, Клэйтон Пелли? — Я… — Он грубо ругается. — Да. Но это… — Уведите его, — обращаюсь я к ближайшему полицейскому. Поворачиваюсь к другому и говорю: — Конфискуйте его машину. Отбуксируйте ее. Люк машет другим сотрудникам полиции, подзывая их к дому. — Мне нужно вызвать адвоката! — ревет Клэй, когда его запихивают на заднее сиденье полицейского автомобиля со световой полосой, которая пульсирует красно-синим в струях дождя. — Сушите весла, — говорю я. — До встречи в участке. * * * Мы с Люком со включенными фонариками идем к сараю на заднем дворе. Ярость по-прежнему пульсирует в моих жилах. Там уже находятся двое сотрудников полиции. Они принесли с собой портативные прожекторы. Внутренности сарая залиты жестким, беспощадным светом, обнажающим все вокруг. Четыре архивных коробки раскрыты на столе рядом с партой. Полицейский отступает в сторону, чтобы мы могли посмотреть. — Должно быть, их там сотни, — тихо говорит он. Я смотрю. Глубоко в животе зарождается дрожь. Он прав: тут сотни глянцевых порнографических снимков. Некоторые более ужасные и насильственные, чем другие. Изображения неизвестных мужчин с маленькими детьми. С девочками. В одной из коробок находится толстый конверт из коричневой бумаги с почтовым адресом. Он тоже набит фотографиями.