– Постарайся отдохнуть сегодня ночью, рекрут, – услышал Ксейн голос Салакса за своей спиной. – Завтра тебе понадобятся силы. Сказав это, он закрыл за собой дверь камеры. Ксейн подполз к койке и рухнул на неё. Ему хотелось ничего не чувствовать и ни о чём не думать. Но перед глазами стояла эта злополучная карта, карта, которую держала в руках командир Ксалана. Если то, что рассказали она и Салакс, было правдой… Если всё это было правдой… Если Акслин действительно предала его… Если монстры убили его мать… Он плотно закрыл глаза. Невозможно было в это поверить. Кинакси никогда не нравилась Акслин, и он знал, что чувство неприязни было взаимным. Но она бы не бросила его мать в беде. Не отдала бы на растерзание монстрам… Или нет? В конце концов, она ведь ушла в Цитадель. И взяла с собой карту… «Я не хочу в это верить. Я не могу в это поверить». Но если это было правдой… Ксалана была права. Он рисковал жизнью, чтобы вернуться к ней. Чуть не умер в страшных мучениях от лап живодёра. И совсем скоро получит триста тридцать три удара хлыстом за это. Постепенно пустая оболочка Ксейна наполнилась новым чувством. Это ощущение было ещё более неприятным, чем то ледяное давление во всём теле, которое он испытал в комендатуре. Оно было горьким, как желчь, и ядовитым, как поцелуй змеи. 31 Стражи пришли за узником ещё до восхода солнца. Ксейн хотел бунтовать, сражаться за свою жизнь и за свою свободу, но чувствовал себя таким немощным, как будто его снова отравили слюной сосущего. Поэтому он безо всякого сопротивления позволил вывести себя из камеры. Они шли по коридорам, приближаясь к месту эксзекуции, но Ксейну было всё равно, куда его ведут. В голове юноши по инерции возникали мысли о побеге, но тут же гасли. Теперь он не мог найти для себя причин бежать. Для чего? Чтобы быть съеденным монстрами? Чтобы встретиться с девушкой, которая его предала? Чтобы вернуться в оккупированную монстрами деревню, где недавно умерла его мать, потому что он не смог защитить её? Тюремщики Ксейна снова промыли его раны и, не снимая наручники, вытащили его из камеры. Они собирались жестоко наказать его за нарушение правил, но при этом хотели оставить его в живых. А это означало, что они сделают всё возможное, чтобы он смог выдержать эти три с лишним сотни ударов. Выдержать до конца. От одной только мысли об этом ноги Ксейна подкосились, и Стражам волоком пришлось тащить его за собой, пока он снова не смог стоять самостоятельно. «Возможно, я умру здесь», – сказал он себе. Скорее всего, не в этот день и не на следующий. Но тело может не выдержать такого наказания. «Это не имеет значения, – внезапно подумал он. – Я всё равно был бы уже мёртв». Живодёр убил бы его, если бы Стражи не пришли на помощь. Но сейчас он не знал, как к этому относиться. Он знал лишь, что жизнь, о которой он мечтал, будущее, которого так желал, и воспоминания, которые хранил как драгоценные сокровища в своём сердце на протяжении долгих месяцев пребывания в Бастионе… Всего этого больше не существовало. А была только ложь, глупая и жестокая ложь. Они вышли на площадь, и Ксейн на мгновение остановился, поражённый. В сероватом свете зари он видел всех курсантов Бастиона, выстроенных в идеальные шеренги. Здесь были бригады обеих дивизий. Ксейн никогда не видел, чтобы на плацу собиралось столько людей, ведь курсанты Серебряной Дивизии тренировались всегда отдельно, по ту сторону разделявшей их стены. Но сейчас все они были там, все сто одиннадцать курсантов со своими инструкторами, все капитаны и командиры. Они пришли, чтобы посмотреть, как дезертир получит триста тридцать три удара плетьми. Никто не повернулся, чтобы взглянуть на Ксейна, хотя некоторые и покосились на него, когда он проходил мимо. Пройдя в сопровождении двух Стражей по живому коридору между Золотой и Серебряной Дивизиями, Ксейн вышел к деревянному помосту в конце площади. Юноша попытался найти глазами подразделение Сумрак, но никого из знакомых не было видно. Внезапно он с тревогой подумал, смогли ли его товарищи благополучно вернуться в Бастион после его неудачного побега? Он считал это само собой разумеющимся, но что, если это было не так? Ксейна заставили подняться на помост, на котором был установлен вертикальный столб чуть выше него ростом. Следом за ним поднялись капитан Салакс и инструктор Ульрикс. Ксейн не видел инструктора с того самого утра, как тот попрощался с ними у дверей Бастиона, посоветовав ребятам постараться не умереть во время манёвров. На мгновение он вдруг почувствовал внезапное желание извиниться перед Ульриксом, броситься ему под ноги, сорвать с себя рубашку и, может быть, тогда вместо жестокого наказания, которое его ждало, получить обычное… Пусть даже восемнадцать ударов. Но Ксейн не сделал этого, потому что в глубине души всё это уже было ему безразлично. На площади царила небывалая тишина. Мальчики стояли неподвижно, как статуи. Никто не произносил ни слова. Ксейн различил в толпе командира Ксалану и ещё одного человека в таких же нашивках: видимо, это был командир Серебряной Дивизии Тексден. Вскоре прибыла ещё одна группа курсантов. Они прошли по живому коридору и тоже поднялись на возвышение. Это была бригада Сумрак. Молодой человек удивлённо посмотрел на своих товарищей и спросил себя, что они там делали. – Нас наказывают за то, что мы позволили тебе сбежать, засранец, – раздражённо прошептал Шестой, проходя мимо Ксейна. Об этом Ксейн даже не подумал. Он открыл рот, чтобы извиниться, но в итоге лишь покачал головой и промолчал. Бригада Сумрак выстроилась в ряд вдоль всего помоста. Во главе группы стоял инструктор Ульрикс. Чуть в стороне, на небольшом расстоянии от них – Ксейн. Тут слово взял капитан Салакс. Погружённый в мрачные мысли, Ксейн едва слышал его. Капитан представил осуждённого и описал преступление, которое он совершил против Стражей. Затем он сообщил, сколько именно ударов было ему назначено, и добавил, что из-за чрезвычайной серьёзности этого преступления все остальные курсанты были освобождены от своих обязанностей, чтобы иметь возможность присутствовать при наказании. Затем капитан заговорил о подразделении Сумрак. Члены этой бригады не только больше всех пострадали от поведения дезертира, но и несли часть ответственности за его поступок, потому что не смогли остановить преступление. По этой причине каждому члену этой группы было назначено наказание в количестве восемнадцати ударов. Капитан Салакс закончил свою речь и сделал шаг в сторону. В этот момент в центр помоста вышел инструктор Ульрикс с хлыстом в руке. Курсант Первый, который стоял в самом начале очереди, снял рубашку и подставил спину. Ксейн без эмоций наблюдал за происходящим. Он уже довольно много времени провёл в Бастионе, чтобы привыкнуть к такого рода представлениям. Почувствовав, как кто-то подошёл к нему, Ксейн обернулся и вздрогнул. Это был снова тот самый Страж из Ямы. Юноша попытался вспомнить его имя, которое однажды слышал от кого-то, но не смог. По-видимому, этому угрюмому Стражу поручили подготовить Ксейна к экзекуции, потому что он раздел его по пояс и привязал его руки к столбу. Но когда Страж взял в руки хлыст, юноша понял, что наказывать его тоже будет он, а вовсе не Ульрикс, занятый поркой остальных мальчиков. Внезапно Ксейн вспомнил, что больше не принадлежит подразделению Сумрак. Он вздохнул и подумал, что в конце концов совершенно неважно, в чьих именно руках будет находиться хлыст. Однако в следующее мгновение он повнимательнее посмотрел на орудие Стража из Ямы и понял, что ошибался. Это был не просто хлыст. Три длинных ремня расходились из основания этого грозного инструмента, причём каждый ремень был усилен узлами. Боль, которую причинят эти узлы, будет наверняка намного страшнее, чем та, к которой привык Ксейн. Юноша поднял глаза и недоверчиво уставился на палача. Этот кнут не мог предназначаться для него. Но мясник явно не собирался вступать в диалог, он лишь схватил свою жертву за руку и заставил наклониться. Всё ещё чувствуя себя слабым, Ксейн не стал сопротивляться. Хотя и не до конца верил, что всё это происходит на самом деле. Но когда Страж Ямы в первый раз ударил его хлыстом, реальность проступила во всех своих подробностях. Боль была нечеловеческая. Ксейн выгнулся и закричал. Равнодушие к происходящему как рукой сняло: юноша попытался вырваться, но руки были крепко привязаны к столбу. Тут хлыст ударил во второй раз. Ноги Ксейна подкосились, он упал на пол и попытался развернуться спиной к столбу, чтобы прикрыть спину. Не обращая внимания на телодвижения юноши, палач замахнулся хлыстом в третий раз: на этот раз кровавая метка перечеркнула живот, и это оказалось намного хуже. Ксейн продолжал извиваться под ударами, слыша, как вдалеке кто-то считает: «Раз… два… три…» Голос показался юноше молодым и, видимо, принадлежал новобранцу. После четвёртого удара голос поменялся. Хотя Ксейн и не был в состоянии ясно осознавать происходящее, ему понадобилось немного времени чтобы понять: курсанты по очереди считают его удары. Каждый называет по три цифры и уступает место следующему мальчику, который продолжает кровавый счёт. Сидя на земле, Ксейн попытался согнуть ноги в коленях, чтобы защитить живот. Четвёртый удар пришёлся по ногам и оказался терпимым. Тут палач опустил хлыст и прекратил пытку. Правда, только на мгновение. Он привёл Ксейна в исходное положение, привязав его, несмотря на сопротивление, ещё и за талию, и продолжил бить. Когда хлыст ожёг кожу юноши в пятый раз, он прислонился щекой к деревянному столбу, завыл от боли и крепко закрыл глаза, чтобы скрыть слёзы. – Семь, восемь, девять… На десятом ударе Ксейн перестал пытаться освободить руки. Он просто сдался. Больше всего на свете ему сейчас хотелось бы проснуться где-нибудь за тысячи шагов отсюда и убедиться в том, что всё это был сон, страшный сон. «Держись, – сказал он себе. – Рано или поздно это закончится». Голос новобранца вдалеке объявлял двенадцатый удар. Оставался ещё триста двадцать один. «Я этого не вынесу», – думал Ксейн, содрогаясь всем телом от каждого удара. Ему хотелось бы сейчас иметь броню, как у панциреносца. Потому что, каким бы натренированным Стражем он ни был, он всё ещё продолжал оставаться человеком из плоти и крови. И именно эти плоть и кровь и обнаруживал хлыст всякий раз, когда безжалостно опускался на его растерзанную, агонизирующую спину. Ксейн попытался подумать о чём-нибудь ещё, чтобы отвлечься. Мысль об Акслин была первой. Он вспомнил её улыбку, моменты, проведённые вместе, поцелуи, нежность… «Нет», – решительно приказал себе он и усилием воли попытался стереть из памяти эти обрывки. С каждым новым ударом хлыста чувства, которые вызывала Акслин, постепенно растворялись, как чернильные мазки под дождём. Тогда он решил подумать о том, что было до Акслин, когда дни были однообразными, а охота на монстров казалась забавой. Он подумал о своей матери и о своей собаке (что с ней, бедной, случилось?). Подумал о торговцах и сестре Драксана. «Может быть, стоило обратить на неё больше внимания», – пронеслось у него в голове. Его мать, наверное, приняла бы её. Они все могли бы перебраться жить в карьер… А может, и нет. В конце концов, у него были золотистые глаза. И рано или поздно Стражи нашли бы его. Да, разумнее всего было бы признать, что другой судьбы у него быть просто не могло. «Мне не нужно было пытаться бежать», – подумал он на двадцать втором ударе. Мысли Ксейна двигались медленно и лениво, как каравеллы в океане боли. С каждой новой волной ему казалось, что его сознание погаснет, и он утонет. И пару раз это едва не случилось. Но потом поднималась следующая волна, ещё больше и страшнее предыдущей. И новый удар обрушивался на спину несчастного. «Держись, – твердил он про себя. – Главное, держись». Если он закроет глаза совсем и позволит боли унести себя, они прекратят экзекуцию и отнесут его в камеру. Но тогда завтра всё начнётся сначала. Ксейн чувствовал, что не в состоянии будет выдержать повторения истории. И смутно надеялся на то, что сможет пройти наказание всё сразу, в один день. Тогда у него появится воможность выспаться без опасений, что палачи придут за ним снова. – Тридцать один… тридцать два… тридцать три… – доносилось издалека. «Этого не может быть, – с усилием подумал он, всё глубже погружаясь в агонию, – не может быть, чтобы осталось ещё триста!» Его спина была похожа на кусок сырого мяса. Тело продолжало содрогаться с каждым ударом, но это происходило независимо от него: сам Ксейн уже был не в состоянии контролировать движения. Он давно перестал думать о побеге. Попытка даже идти самостоятельно была невозможной. Он хотел сейчас только одного: чтобы его унесли оттуда. Но палач всё продолжал хлестать, и с каждым новым ударом Ксейн всё меньше верил в то, что это когда-нибудь прекратится. Слёзы боли, тоски и отчаяния, которые он больше не пытался сдерживать, ручьями текли по его лицу. Ему хотелось умолять о помощи, но обратиться было совершенно не к кому. И тогда Ксейн снова погрузился в воспоминания. Жизнь в заброшенной деревне, которую он считал такой скучной, казалась ему теперь безмятежным счастьем, немыслимым, недостижимым. «Как бы я хотел вернуться туда, – подумал он. – В то время, когда ещё не был знаком с ней». – Сорок семь… сорок восемь… сорок девять… Пятьдесят… Ксейн уже ничего не чувствовал. На каждый новый удар он отзывался хриплым, сдавленным стоном: кричать сил больше не было. Ему казалось, что он слышит, как мать зовет его из глубин сознания. «Я не собираюсь этого больше терпеть», – подумал он и разрешил волне боли номер пятьдесят три поглотить его. Ксейн потерял сознание. Когда он очнулся, его спина кипела, как мясо в котле. Лёжа на койке лицом вниз, Ксейн почувствовал тяжесть влажной ткани у себя на спине и ощутил знакомый запах заживляющего бальзама. Но на этот раз агония была такой сильной, что лекарство не унимало боль, а, казалось, только распаляло её. Ксейн не удержался и застонал. – Не суетись, – прохрипел кто-то рядом с ним. – Ты хорошо держался. Он попытался сфокусировать взгляд, но от боли всё вокруг казалось расплывчатым и мутным. Наконец он узнал Стража Ямы. Ксейн даже не заметил, что тот менял ткань на его спине. Юноша судорожно вздрогнул и закричал, словно перед ним был живодёр, а не человек.