— Ни единого свободного места! Даже стоячих, на галёрке! Должна признать, для глашатая дурных известий её сожаление выглядело вполне искренним, особенно если учесть, что изначально она вообще не собиралась брать нас с собой и только при помощи шантажа мне удалось заставить её передумать. Может, теперь она даже корила себя, что не последовала моему примеру и не пошла быстрее. — И что же нам делать? — спросила Нора. Мне кажется, мы обе до последнего ждали, что столь нужные нам кресла вдруг появятся из ниоткуда, как по волшебству. — Что ж, домой вам одним нельзя, — задумчиво пробормотала Филлис. — А бродить по улицам так поздно я вам уж точно не позволю. — И тут её осенило: — Придумала! Может, вы сможете подождать в вестибюле? Скорее всего, даже речи услышите. Мы вошли в вестибюль, и через открытую дверь, ведущую в огромный зал, я увидела, что он весь увешан чудесными плакатами и транспарантами. В этот момент объявили, что митинг вот-вот начнётся и всем пора занять свои места. — Ужасно жаль, но мне пора, — сказала Филлис. — Извините, сэр! — к ней уже спешил служитель. — Не возражаете, если моя сестра с подругой посидят здесь, пока идёт митинг? — У нас здесь не зал ожидания, — недовольно ответил тот. — О, пожалуйста, сэр, — взмолилась Филлис, широко распахнув глаза. — Они будут тише воды ниже травы. — Хотелось бы верить, — проворчал мужчина и отвернулся. — Ну вот, — кивнула Филлис. — Мне правда очень жаль. И она ушла, закрыв за собой дверь. Нам только и оставалось, что сидеть в скучном старом вестибюле под пристальным взглядом служителя. Полагаю, мы должны были поблагодарить его хотя бы за то, что там были стулья и нам не пришлось сидеть на полу. Мгновение спустя раздался гром аплодисментов и едва слышный голос: кто-то обращался к залу. Но мы так и не смогли разобрать ни слова. — Даже хуже, чем в прошлый раз, — обиженно сказала я. — Тогда мы по крайней мере хоть что-то слышали, пока по земле ползали. — Да и в парке слегка поинтереснее, чем здесь, — согласилась Нора. Разумеется, мы могли бы открыть дверь и пробраться внутрь или просто уйти гулять по городу. — Вот только, памятуя о нашей везучести, нас тотчас же вышвырнут, если мы проберёмся внутрь, или раздавит трамвай, если выйдем наружу, — мрачно процедила Нора. — И в обоих случаях родители об этом узнают. К несчастью, она была права. — И это после всего, что мы сделали для этого митинга! — вздохнула я. — Может, не стоило выдумывать эту возню с мелом? Готова поспорить, кое-кто из увидевших наши объявления сидит сейчас в зале вместо нас. — Может, даже тот джентльмен, что читал нам нотации, — усмехнулась Нора. — А что? Вдруг мы его переубедили? Мысль показалась мне забавной, хотя я была совершенно уверена, что уж его-то там точно нет. А потом навалилось горькое разочарование. — Держу пари, там сидят люди, не сделавшие и половины того, что сделали мы, — проворчала я. — И даже те, кто вообще ничего не сделал. Ворчание меня несколько утешило, но запала хватило ненадолго. Казалось, мы сидим в вестибюле уже пятый час (хотя на самом деле, конечно, гораздо меньше). Естественно, мы так и не услышали ни единого слова из выступлений ораторов, хотя время от времени до нас доносились издевательски громкие возгласы или аплодисменты. До чего же несправедливо! Обычно мы с Норой можем часами болтать без умолку, но сейчас обе были настолько подавлены тем, что нас не пустили в зал, что через некоторое время уже не могли найти темы для разговора. Потом (уж и не знаю почему) я вдруг спросила: — А тебе нравится Фрэнк? — Какой ещё Фрэнк? — растерялась Нора. — Фрэнк Ньюджент. Ну, знаешь, приятель Гарри. — Ах, этот… Я его почти не знаю и уже целую вечность не видела. Мне казалось, ты с ним тоже едва знакома. И тут я поняла, что, хотя в последние пару недель частенько думала о Фрэнке, Норе я о нём не сказала. Может, это потому, что он (да-да, приходится признать) мне нравится, а нам ещё рановато думать о мальчиках. Понимаю, я уже и тебе о нём писала, но беседа с глазу на глаз — совсем другое дело: как будто все твои слова неким образом обретают плоть и кровь. Вот потому-то я ничего и не говорила Норе. Но отступать было поздно. — Честно говоря, я тут пару раз с ним сталкивалась, — осторожно начала я. — И он оказался ужасно милым. — Да ты вся покраснела! — воскликнула Нора, уставившись на меня во все глаза. — Молли! Ты что, влюбилась в Фрэнка Ньюджента? Я почувствовала, что багровею. Нормальные люди так не краснеют, это какая-то аномалия! Мо жет, у меня страшная болезнь, вроде чахотки? От неё краснеешь или бледнеешь? Никак не могу вспомнить. Надо спросить завтра у Мэгги, она наверняка знает. — Конечно, нет, — выдавила я. — Мне всего четырнадцать! — Джульетте было всего четырнадцать, когда она познакомилась с Ромео, — возразила Нора. — А мне ты почему не сказала, что влюбилась? — И вовсе я не влюбилась! — рассердилась я. — Он мне просто нравится, вот и всё. Просто он куда более милый, чем ожидаешь от приятеля Гарри. И он поддерживает наше дело. — Да ну? — удивлённо переспросила Нора. — Ну да! — и я рассказала, как встретилась с Фрэн ком, когда выгуливала Барнаби, и потом, во время второй моей вылазки в город. Нора, похоже, обиделась. — Поверить не могу, что ты от меня это скрывала, — заявила она. — Мы вроде подруги, а у тебя, оказывается… тайная интрижка. — Нора! — в ужасе воскликнула я. — Что за отвратительные мысли! Ужас просто! Ты словно дешёвых журнальных романов начиталась! И никаких тайных интрижек у меня НЕТ. Я так разозлилась из-за этих намёков, что даже смотреть на неё не хотела, и несколько минут мы просидели в тишине. Но потом мой гнев понемногу начал стихать, и я подумала, что, если бы Нора, ничего мне не сказав, постоянно встречалась и общалась с каким-нибудь мальчиком, я бы тоже обиделась. Поэтому, хотя всё ещё сердилась на то, какую чушь она несла о моей влюблённости, пробормотала: — Прости, что не рассказала тебе о встречах с Фрэнком. — И ты прости, мне не стоило говорить, что ты в него влюбилась, — ответила Нора. И мы ещё немного помолчали. — Не знаю, почему я тебе не сказала, — наконец выдавила я. — Наверное, не хотела, чтобы ты считала, будто я навыдумывала каких-то романтических бредней или что-нибудь вроде этого. Потому что я-то так не считаю. — Уверена? — переспросила Нора. — Ну, он определённо нравится мне больше всех прочих знакомых мальчиков, — вздохнула я. — Но, во-первых, я и мальчиков-то почти не встречала, а во-вторых, насколько мне известно, мы ещё слишком молоды, чтобы вообще на них заглядываться. Во всяком случае, все говорят именно так. И не надо опять про Джульетту — это не одну сотню лет назад было. В двадцатом веке, знаешь ли, всё по-другому, — и я вдруг задумалась, как изменился бы мир, будь влюблённости четырнадцатилетних девушек в порядке вещей, но так и не смогла представить, что бы мы тогда делали. — И как он отреагировал, застав тебя с мелом в руках? — спросила после очередной паузы Нора. — Встал приглядывать, не идёт ли полицейский. Говорю же, он и правда за нас. — Гм… Тогда я, наверное, не против, — заявила она таким театральным тоном, что я рассмеялась. Тут из зала вдруг послышались особенно громкие возгласы, аплодисменты, потом что-то вроде топота. Наконец двери открылись, и публика потекла наружу. В основном это были женщины, хотя и мужчин тоже хватало. Многие с жаром обсуждали увиденное: кажется, митинг им очень понравился. Что, безусловно, было очень полезно для дела, но во мне только снова пробудило зависть. В конце концов показались и Филлис с Кэтлин, Мейбл и ещё одной девушкой (как оказалось, Маргарет). Их глаза восторженно сверкали. — А, вот и вы! — Похоже, Филлис совершенно обо мне забыла. — Смотри, вон мистер Шихи-Скеффингтон, — воскликнула она, указывая на бородатого мужчину, который с серьёзным видом втолковывал что-то даме в изящной шляпе. — Ну, помнишь, редактор «Гражданина». — Как прошло? — сухо спросила я. — Чудесно, — защебетала Мейбл, которой, правда, хватило совести виновато потупиться. — Уж простите великодушно, что отдала ваши места. — Мы не против, — великодушно ответила Нора, хотя это явно было не так. Уж я-то точно не скоро прощу Мейбл её бестолковость. — Маргарет приглашает на чай, — продолжала Мейбл, поглядывая на нас с Норой. — Почему бы нам не пойти всем вместе? Митинга это, конечно, вам не заменит, но, может, хотя бы немного развлечёт. Тётя Кэтлин обещала принести вкуснейший пирог, который сама испекла… Только представь, суфражистские посиделки допоздна! Ради такого я бы, может, даже простила Мейбл. Но тут, как назло, в Филлис проснулась ответственная старшая сестра. — Прости, Мейбл, — сказала она, — но, если девочки задержатся, родители меня убьют. Уж лучше я отвезу их домой. Так что посиделки мы тоже пропустили. А хуже всего то, что, когда мы пришли домой, мама с папой, конечно, первым делом начали расспрашивать меня, как прошёл концерт, и мне пришлось радостно уверять, что всё было просто замечательно. — Как же приятно, что Филлис взяла тебя с собой, — сказала мама. — Да уж, Джозефина меня в твоём возрасте никуда не водила, — усмехнулся папа. И мне пришлось, улыбнувшись в ответ, поддакнуть: — Повезло, что у меня есть Филлис. Должна признать, отчасти это правда: без Филлис мы никогда бы не узнали о движении. Кроме того, она ведь взяла нас на митинг, несмотря на мой «почти шантаж»… Но всё же я была ужасно разочарована и едва скрывала уныние. А скрывать его пришлось до тех самых пор, пока я не легла в постель (к счастью, Джулия быстро уснула) и, дав волю чувствам, не разрыдалась, хоть и всего на минутку. Вот и весь рассказ. Я посетила самый большой, самый важный суфражистский митинг этого года, но не увидела и не услышала ни единого выступления. А заодно чуть не поссорилась с Норой (хотя тут я скорее рада, что могу больше не скрывать правду о встречах с Фрэнком). Представь, мы даже той очаровательной графини не видели (на этот раз она обошлась без белых коней — которых мы по крайней мере могли бы рассмотреть, поскольку сидели у самого входа, — но речь, если верить Филлис, произнесла отличную). Временами я уже почти жалею о нашей затее с мелом. Ну ладно, не жалею, но мы так старались… Вот ведь невезуха! Я выжата как лимон. Триумф был столь грандиозным, что теперь крупных суфражистских акций можно не устраивать хоть целую вечность. Пытаюсь убедить себя, что главное — это успех митинга: пришло много людей, а отвратительные древние хибернианцы всё-таки НЕ появились и НЕ испортили праздник, забросав собравшихся яйцами, листьями салата и прочим мусором, — но в душе один сплошной мрак. Что ж, продолжу завтра, если окончательно не впаду в уныние. Понедельник Сегодня произошло нечто очень важное, хотя я пока не знаю, чем оно обернётся: Грейс растрезвонила одноклассницам, что мы с Норой — суфражетки. Как ты, наверное, помнишь, рассказывать об этом в школе мы не собирались, несмотря на то что приходилось постоянно разрываться между желаниями отстаивать свои убеждения (пусть новоприобретённые — что с того?) и не влипнуть в неприятности. Но теперь в нашем классе всем всё известно. Как и большинство мало-мальски интересных школьных событий, это случилось на перемене. Мы (Нора, Стелла и я) сидели в столовой, обсуждая с Дейзи Редмонд и Джоанной Дойл, что будем делать, когда закончим школу. Мы с Норой и Дейзи собираемся в университет, Стелла с Джоанной — нет. — И чем вы займётесь? — спросила Нора. — Что-то ведь нужно делать — так даже учителя говорят, сами знаете. Нельзя же просто сидеть дома в ожидании свадьбы! Если она, конечно, будет, — добавила она. — Именно это мне и предстоит, — уныло вздохнула Джоанна. — Папа считает, что женщинам не стоит работать. По правде сказать, он и в образование для девочек не верит. Они с мамой чуть не поссорились, отдавать меня сюда или нет. Разумеется, то, что многие не верят в образование для девочек, — факт общеизвестный: взгляни хоть на тётю Джозефину. Но наша школа в этом отношении всегда была достаточно прогрессивной, здесь редко встретишь кого-нибудь, чьи родители разделяют подобные взгляды. — А я подумывала стать медсестрой, — заявила Стелла.