– Папа, хватит смеяться! – Прямо жуть берет, миссис Джонс. – Чарли подмигнул мне. – И как у девочки шести лет от роду могли вырасти клыки, как у пумы? – Хватит, папа! – Дочь спрыгнула с моих коленей, шлепнула отца по руке и тут же снова взобралась обратно. Я наслаждалась сладкой тяжестью ее тела, Белль целовала меня, гладила по щекам. – Мама, папа все время дразнит меня, будто у меня не зубы, а клыки выросли. Но у меня нет клыков! – Ох, старый он насмешник, – сказала я. – Что мы с ним сделаем? – Свяжем его! – закричала дочка. – И отправим в тюрьму! И Аннабелль сопроводила родителя в тюрьму, которая помещалась за лестницей. Чарли погремел какими-то железяками, изображая кандалы, вцепился в столбики балюстрады, будто в решетку, просунул между столбиками нос и принялся завывать. Как же она смеялась! – Папа в тюрьме! Пташка в клетке! Я тоже смеялась, но фальшивым смехом. Итак, «твоя мамочка в тюрьме, пташка в клетке» – вот как дразнили Аннабелль в школе. Все эти милые девчушки с бантами – истинные змеи, хорошо бы святой Патрик явился и стер их с лица земли, как он однажды сделал в Ирландии. Но никто и никогда больше не обидит мою дочь! В эту ночь, против всех правил миссис Чайлд, мы все трое – отец, мать и дочь – спали в одной постели, дыхание моих родных было мне лекарством, и столь сильным, что я проспала до полудня следующего дня. Когда проснулась, солнце стояло высоко над Либерти-стрит. Наконец-то я была дома. Книга шестая Роскошь Глава первая Порождение летней ночи Газеты было взвыли, что убийца вышла сухой из воды, но быстро потеряли ко мне интерес. Неистовый доктор Ганнинг опубликовал небольшое письмо, в котором утверждалось: закрытие моего заведения – это вопрос времени, женщины-физиологи опасны, людей вроде меня скоро заменят профессионалы. Современная женщина больше не будет разыскивать невежественных повитух, а обратится к людям науки. – Ха. Еще чего, – сказала я. – Да и я больше не акушерка. С одобрения Чарли и к его явному облегчению, я проводила дни дома, выезжая лишь изредка – с мужем и дочерью. – Моя милая мамочка вернулась домой, – не уставала повторять Аннабелль. – Ты больше никогда не уйдешь, правда? – Никогда! – клялась я. – Обещаю. Дочь сидела рядом со мной, ее пушистые волосы пахли чайной розой, тонкие пальчики играли моими браслетами. – Чего бы тебе хотелось больше всего на свете? – спросила я. – Маленького братика. Или… большой рояль! Что ж, несмотря на наши усилия, маленький братик не спешил заявить о себе, а если мы усыновим, есть риск, что нас обвинят в похищении младенца. Так что мы с Белль отправились в магазин «Стейнвей и Сыновья» на Вэрик-стрит и купили комнатный рояль. Как же чудесно слушать музыкальные пассажи, что выводила наша шестилетняя дочь. – Сыграть вам «Мюзетт номер пятнадцать» мистера Иоганна Себастьяна Баха? – спрашивала она. – Когда ты вернешься в клинику? – спросила Грета, заглянув к нам вместе с Вилли. – Никогда. Мадам удалилась от дел. Она недоверчиво хмыкнула: – Ты никогда не удалишься от дел, Экси. Я сказала Чарли, што ты просто отдыхайт. Я тебя снаю, Экси. Тебе ошень скоро надоест. – Ошибаешься, – ответила я. Чарли радовался, что я покончила с прошлым, хотя сам он продолжал продавать наши снадобья и прочие предохранительные средства под маркой «Доктор Десомье». Рекламу «Мадам», он по моей просьбе прекратил. Я и вправду удалилась от дел. Вот только женщины Готэма никуда не удалились. После огласки, которую устроил мне суд, число пациенток, прибывавших на Либерти-стрит, значительно выросло, причем самого высшего разряда. Миссис Лендон Кэмфорт, мисс Хоуп Хэтуэй и все в таком духе. Противна ли была этим женщинам нечестивость мадам, оттолкнуло ли их мое пребывание в тюрьме? Да ничего подобного! Они осаждали Грету, оставляли визитные карточки, умоляли принять их. Несколько недель я и в самом деле не вспоминала про клинику, наслаждалась свободой и возможностью делать все, что захочется: играть в криббедж с Викенденами, посещать Академию музыки, где мы слушали Марчеллу Зембрих[88] в опере «Лючия ди Ламмермур»[89] – представление, за исключением разве что Безумной Сцены, показалась мне набором шумов продолжительностью в три часа. Ко всему прочему мы частенько обедали у «Дельмонико». Мы с Чарли легко мирились после ссор, стоило заговорить о нашем новом доме, на Пятой авеню как раз копали котлован. – Конюшни будут рассчитаны на четырех лошадей, – сказал как-то Чарли за завтраком. – Почему не на шесть? – Значит, на шесть. И каменные колонны по обе стороны дорожки для экипажей. – И садик с пони! – закричала Аннабелль. – И маленькую собачку для меня. – Да, моя любимая, – сказал папочка. – Смотри не разбалуй ее, – улыбнулась я. – Почему бы нам самим не разбаловаться и не поставить скульптуры внутри и снаружи? – И французские гобелены в каждой спальне. – Как в Версале. – А медицинский кабинет устроим в подвале. – Ты опять за старое? – нахмурился Чарли. – А что, если я передумала? – Я полагал, тебе хорошо дома в семейном кругу. – В кругу! – подхватила Аннабелль, заливаясь смехом, и опрокинула чашку. – Белль! – строго сказала я. – Что за манеры. – Экси, – тон у мужа был такой, будто он обращается к несмышленому ребенку, – никакого кабинета. Я смолчала. Взяла его за руку и поцеловала. Конечно, он понял, что я просто хочу отвлечь его, но продолжать разговор не стал. Тем более что я сунула ему в рот шоколадный трюфель. Да, были и трюфели, и мед, и черная икра, и вино. В первые дни моей свободы. Я твердо вознамерилась вести беззаботную жизнь, миссис Чарлз Г. Джонс навсегда порвала с нечестивой Мадам Х. Но однажды утром в дверь позвонили, и Мэгги принесла мне карточку миссис Джеймс Алберт Паркхерст. Я знала это имя – миссис Паркхерст возглавляла Женскую Лигу. Жена его высокопреподобия досточтимого Паркхерста и мать трех девочек, которые учились в школе миссис Лайл, как и моя дочь. Я приняла ее в гостиной. Платье у нее было столь роскошное, что я ощутила себя замарашкой, проникшей на великосветский раут. – Миссис Джонс! – сказала гостья с улыбкой, когда мы остались одни. – Да, дорогая миссис Паркхерст? – отозвалась я, улыбаясь столь же лучезарно. Но радость вдруг слетела с ее лица. – О-о-о… – исторгла она стон. – Что с вами? – вскрикнула я. Но я уже знала что. И душа моя ушла в пятки. – Я бы никогда не подумала, – бормотала она. – Изо всех людей… меня… я председатель Женской Лиги и член Комитета нравственности… Никогда не думала, что придется просить вас о милости. – Все в порядке, дорогая. Это случается даже с самыми лучшими. – Я выносила семь детей, но только три девочки родились живыми. И вот я снова жду ребенка. Мне страшно. При последних родах я чуть не умерла, наш бедный малыш не выжил. А досточтимый Паркхерст так мечтает о сыне и очень настойчив в этом отношении. Но все четверо мальчиков родились мертвыми. Это грех, я знаю, что грех. Но миссис Джонс, не могли бы вы мне помочь? – Нет, не могла бы. Я удалилась от дел. В ответ – горькие рыдания, прямо олицетворение отчаяния. – Я больше не могу практиковать как женский врач. Для меня это слишком опасно. – Я не скажу никому ни слова! Заплачу любые деньги. Назначьте цену. У меня есть собственные средства. Прошу вас, мадам. Я люблю моих девочек и хочу увидеть, как они взрослеют.