Мы втроем – самое убойное в мире ménage à trois – проталкиваемся внутрь. У бара Тим натыкается на своих друзей. Он машет мне идти с Бретт, которая обеими руками продолжает тащить меня на танцпол. Я оглядываюсь на него, пока толпа не проглатывает меня целиком – к их группе присоединились две новенькие с большими сиськами, которые визжат «О боже, Тим!» и тянутся его обнять, потому что они такие маленькие, красивые и очень, очень молодые. На мои веки внезапно обрушивается тяжесть всей вселенной. Я могла бы заснуть, стоя в этой пьяной танцующей толпе. Бретт проталкивается к сцене и машет солистке, которая показывает прямо на нее, как на знакомую. – Итак, – говорит солистка в микрофон громким ясным виджейским голосом, – вы знаете, что я обычно не принимаю заказы. – Толпа нескладно вопит. – Но сегодня особый случай, потому что здесь две Охотницы за целями! Это объявление встречено аплодисментами, которые могут поощрять что угодно, и относящимся конкретно к нам освистыванием. Бретт вскидывает в воздух средние пальцы. – И одна из этих стерв, – продолжает солистка, – целый час кричала спеть Bitch. Так что скажете, если мы, три стервы, вместе споем песню о стервах? Больше рассеянных аплодисментов. Больше злостного освистывания. Работник сцены семенит к нам, опускает руку в толпу и перетягивает нас с Бретт через большие колонки. Здесь, наверху, беспощадно ярко, и я мгновенно понимаю, что солистка даже старше меня. Она прикрывает руками микрофон. – Пожалуйста, скажите, что вы знаете гребаные слова. – Я горланила эту песню на танцах в средней школе, – отвечает Бретт. – А ты, Стеф? В колледже? Солистка смотрит на меня взглядом «о нет, она не могла так сказать» и делает широкий жест – впихивает микрофон мне в руки. – Она может быть на подпевке, – подмигнув, сообщает она мне. Этот дружеский акт запечатлевает момент, когда две старые девицы отнимают ночь у юнцов. Меня нещадно и неоднократно поражает одна глупая мысль: мне не стоило сюда приходить. Начинается песня, энергичный поп-бит с добавлением нескольких предупреждающих гитарных аккордов, готовящий к заглавной нецензурной брани, которую с подростковым ликованием вопит в микрофон Бретт. Когда вышла эта песня, Бретт не училась в средней школе. А вот я – да. Помню, как мама дрожащими руками положила трубку, повернулась ко мне и спросила, выражалась ли я нецензурно в пляжном домике Эшли, в котором меня по доброте душевной приютили на целую неделю. Я мыла посуду после ужина, развешивала на уличной сушилке полотенца и заправляла кровать каждое утро, но миссис Латкин из всего моего пребывания запомнила лишь тот вечер, когда она пораньше вернулась с ужина и увидела, что мы с Эшли танцуем в пижамах по гостиной под эту вульгарную песню. Следующим летом я осталась без приглашения. Бретт отрывается по полной, размахивая длинными влажными волосами и беря микрофон, лишь чтобы испортить текст. «Я стерва, я мама, я ребенок, я любовница». Ко второму куплету Бретт решает персонализировать песню и кричит «я НЕ мама», но никто не находит это смешным, просто как будто не хотят ее смущать. Мы переходим к той части, которая стала сложной задачей для кастинга. Темнокожие женщины, чокнутые женщины, мужеподобные женщины, старые женщины, симпатичные женщины – все танцуют в одном помещении, доказывая, что узы сестринства сильнее культурологических, поколенческих стен и стандартов красоты, что пытаются нас разделить. «Вууу-хууу, Вууу-хууу», – напевает Бретт, поворачивается ко мне и в момент страсти тянется за спину, кладя руку под мой хвостик. Мне кажется, она хочет меня поцеловать – устроить показ фальшивого лесбиянства, чтобы разрушить наше последнее феминистское кредо, – пока не понимаю, что она стягивает резинку для волос. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она с довольным смехом швыряет ее в толпу. – Мне всегда нравилось, когда ты ходишь с распущенными волосами! – кричит она, забыв – или не забыв, – что у нее в руках микрофон. Она как будто сдернула с меня штаны. Я осматриваю толпу в поисках Тима, надеясь, что он не наблюдает за этим. Надеюсь на что-то другое, когда замечаю его в окружении друзей, он смеется и качает головой. Почему он качает головой? Отрицает, что трахнулся со мной? Он что-то говорит одному из товарищей, приняв оборонительную позу. И это провоцирует еще больше шуток. Так и есть. Он все отрицает. Группа проигрывает припев, снова и снова, все тише и тише, пока толпа в очередной раз не взрывается хилыми аплодисментами. Бретт отдает микрофон мне, чтобы поклониться, воспользовавшись еще одной возможностью перекинуть каскадом волосы на спину, как чертова русалочка Ариэль. – Ну что, поаплодируем этим двум? – спрашивает солистка в микрофон бэк-вокалиста. – Это было ужасно, – добавляет она сквозь насмешки и аплодисменты. – Ужасно! Продолжайте пиариться и сочинять истории. Толпа охает, и солистка испуганно прижимает руку ко рту. Не думаю, что она сделала это со зла, но это неважно, потому что именно так все и истолковано, и я должна что-то ответить. Должна защититься. Один из охранников помогает Бретт спуститься с колонок, но микрофон все еще в моей руке, когда ее нога касается пола. – Я отлично сочиняю истории, – произношу в микрофон, пока не передумала. – Но вот она, – указываю на Бретт, – в этом спец. Бретт смотрит на меня из толпы и посмеивается, потому что я весь вечер была с ней любезна и нет причин думать, что я спущу на нее всех собак. – Вы же слышали, что мы поссорились? Бретт приоткрывает рот. – Вы все это увидите по телевизору, – с широченной улыбкой продолжаю я. – Но знайте, что это фальшивка. Вся ссора – фальшивка. Мы спланировали ее ради рейтингов. – Убирайся со сцены! – вопит кто-то. Бретт пытается забраться обратно на колонки, как тучный горный козел. – О, и в Марокко не насилуют никаких маленьких девочек. Бретт соврала и об этом. А еще в этом сезоне создатели шоу попытаются выставить все так, будто Винс трахает сестру Бретт. Но он трахает не… Бретт перехватывает меня, оборвав на полуслове. И, клянусь богом, это настоящий футбольный перехват, она обхватывает мои лодыжки, нанеся мощный удар по коленям. Я падаю на руку, вскидывая в воздух грязный каблук для равновесия. Это могло быть танцевальным движением: придумай предлог и вот так пни. – Девчачьи разборки! – смеется в микрофон солистка, оказавшись гребаной предательницей, коими мы всегда становимся, подвернись такая возможность. Я поспешно поднимаюсь в яростном смущении и сжимаю кулаки, чтобы не заехать Бретт по лицу, хотя мне очень хочется это сделать, но не здесь. Перелезаю через колонки, отказываясь от любой помощи. Здесь выше, чем я думала, и когда спрыгиваю на пол, боль расходится по всем ногам; неэлегантно спотыкаюсь и гордо, насколько позволяет выпитая водка, шагаю прочь. * * * Мы снова застреваем в такси, Бретт оказывается на среднем ряду, я – на заднем. Водитель дождался, когда мы устроимся, уверенный, что раз мы сели так далеко друг от друга, к нам присоединятся еще друзья. – Это только между нами, – наконец говорит Бретт. Она молчит, пока машина делает разворот на дороге и старая пресвитерианская церковь оказывается справа. За последние несколько минут она значительно побледнела. – Тебе, блин, лучше надеяться, что все были слишком пьяны, чтобы запомнить твои слова. Я выдерживаю ее взгляд, голова бухает в ровный, невозмутимый такт дороге. – Ты хотела сказать, что тебе лучше надеяться. Тебе лучше надеяться, чтобы никто не запомнил мои слова. Что касается меня? – Приглаживаю волосы. – Мне опасаться нечего. Все и так знают, что я сочинила свою жизнь. – Не следовало мне соглашаться. Не следовало. – Бретт отворачивается и смотрит вперед, боясь сказать мне в лицо свои следующие слова: – Это не мой расцвет сил подошел к концу. Я целую минуту сверлю взглядом ее затылок. – У тебя великолепная сестра, – наконец говорю я. Бретт фыркает. – Она одинока. Действуй. Я достаю блеск и крашу губы. Наверное, я выгляжу ужасно. – Но я никогда не беспокоилась насчет нее и Винса. Ни на секунду. Знаешь, почему? Голова Бретт качается в такт движению машины. Она не отвечает. Я хватаюсь за подголовник ее сиденья и кладу подбородок ей на плечо. – Потому что она слишком умна для него. Мы все знаем, что Келли – мозг всех операций. А Винс предпочитает тупых подстилок. Тупых и не уродливых, это точно – в смысле, посмотри на меня, – но похожих на обноски. Неудачниц. Бретт достает телефон, и я сначала думаю, это какая-то сестринская стратегия, о которой я не знаю, будучи единственным ребенком – типа игнорируй ее, тогда ей станет скучно и она отстанет. Но потом замечаю, что она пишет Джесси. «Стеф только что вышла на сцену в Talk House и всем рассказала, что шоу фальшивое и идет по сценарию. Она поливает всех нас грязью. Просто хотела, чтобы ты это узнала до того, как мы станем записываться завтра у те…» Вырываю у нее телефон, бросаю на пол и одним ударом новой босоножки разбиваю экран. Дальше все происходит слишком быстро. Бретт с когтями бросается на меня и царапает лицо, вырисовывая на подбородке три кровавые полоски. Моя ярость быстра и оглушительна, мозг выдвигает немыслимые требования: сломай ей нос, поставь фингал, откуси ухо. И я с боевым кличем подчиняюсь. Мы превращаемся в смешение конечностей и низких оскорблений, катаемся по полу между двумя средними сиденьями, царапаемся, кусаемся и обзываем друг друга шмарами, шлюхами, эгоистичными ублюдками, которые заботятся только о себе. Это самая настоящая кошачья драка, и мне чертовски хорошо. Дико приятно опускать кулаки на что-то плотное, что кряхтит, стонет. Водитель такси сворачивает на обочину, кричит нам остановиться, иначе вызовет копов. Мы расходимся, тяжело дыша, взбудораженно, и я, опустив голову, замечаю, что держу в руке пучок волос Бретт. Нет, подождите. Не настоящих – нарощенных. Я громко смеюсь. Ну хоть кому-то я могу уступить роль подделки. – Надо продать это на eBay, – говорю я, болтая пучком перед ее лицом. Бретт вытирает нижнюю губу и отодвигает большой палец, чтобы проверить – ага, это кровь. Она накрывает ранку языком и весело отвечает: – Поможет тебе оплатить развод. Слышала, они нынче дорогие. Это чертовски смешно. На секунду я даже подумываю пожалеть ее. Но нет. Глава 20 Келли, ноябрь 2017 года Этот свет ужасно выматывает. Быть может, уже поздно, время ложиться спать, а может, еще только обед. Шторы по-прежнему задернуты, и Лиза забрала мой телефон. Такой ход оказывает седативное действие, убирает внутренние запреты, как алкоголь, ослабляет разум и заставляет говорить то, что никогда бы не сказала на трезвую голову. – Ты не слышала, как они вернулись из Talk House? – спрашивает Джесси. Честно качаю головой. – Я моментально вырубилась. Я так расстроилась после ухода Бретт и Стефани, что Джен пошла к Лорен и вернулась с овальной, размером с сережку светло-голубой таблеткой. «Что это?» – спросила я, когда она протянула ее мне. «Здесь всего пять миллиграмм, – ответила она. – Этого хватит, чтобы снять напряжение». Я уже приняла снотворное, но выпила алкоголь и особой разницы не почувствовала. Я вбила себе в голову, что таблетки мне не помогают, что я слишком взвинчена и напряжена, чтобы меня вырубила такая крохотная капсула. «Никогда не доверяй первому впечатлению», – пришла мне в голову сентиментальная мысль перед тем, как очередная таблетка вырубила меня, будто обухом по голове. Хотелось бы сказать, что я открылась Джен в психически измененном состоянии, но все произошло в обратном порядке. Снотворное было принято после того, как я рассказала Джен правду о Бретт. Я всегда такая уравновешенная, такая дисциплинированная, пока все не меняется. Именно так появилась Лайла. После едва не насильственного окончания игры я расслабилась, услышав за собой шаги Джен, когда поднималась по лестнице. Мне нужно было высказаться человеку, который не видел в Бретт ничего хорошего. Иногда необходимо пожаловаться на человека, которого любишь, человеку, который его ненавидит, ясно? Мои руки все еще сжимались, словно обхватывая шею Бретт, и пульсировали от неудовлетворенной потребности придушить ее. Я открыла рот, чтобы кое-что сказать, но тут волосы Лорен загорелись, и Джен поднесла палец к губам, подняла блузку, чтобы показать грудную клетку, похожую на лестницу из острых локтей, и ткнула в микрофон, напоминая мне, что такой же спрятан и под моим лифчиком. Она взяла мою сумку (я заказала такую же, как у Бретт, потому что нисколечко не оригинальна. Она это хотела услышать?) и показала следовать за ней по коридору в ее спальню. Там Джен засунула микрофоны под подушку и села на нее. – Я могла бы ее уничтожить, если бы захотела, – сказала я Джен, наконец получив такую возможность. – Могла уничтожить, сказав всего несколько слов на камеру. Но не сделала этого. Я была верна, полагая, что мне воздастся. – Я горько усмехнулась над своей наивностью. – В чем дело-то? – спросила Джен. – Я что-то пропустила? Не понимаю, что там вообще произошло.