Это похоже на позу Чудо-женщины, только для сопереживания – если примешь ее, возможно, по-настоящему что-то почувствуешь. – Конечно, она это заметила. Вот почему ей так повезло, что у нее есть ты. Благодаря тебе она чувствует себя любимой и желанной. Ты показываешь ей пример того, что происходит, когда женщина берет свою жизнь под контроль. Бретт застенчиво отмахивается – мол, ты так не думаешь, но да, конечно же, думаешь, ведь я непревзойденная тетя, бизнесвумен, лесбиянка и человек. Я тяжело сглатываю, чтобы загнать поглубже жестокую правду. Не зря складывается ощущение, что ей двадцать восемь, а не двенадцать, простофиля. Я в двенадцать красила ногти подружкам и придумывала танцы под песни Boyz II Men, а не посещала совещания с тетей и не вела кампанию в социальных сетях. Ей кажется, она должна вносить свой вклад, не то ты не будешь ее любить. Она не может быть обычным ребенком, потому что станет для тебя обузой. Бретт откидывает голову назад и запускает пальцы в мокрые волосы. Я снова чувствую запах ее шампуня, смешанный с освежителем Febreeze и сигаретами в такси, и мой мозг устраивает обонятельный протест. – Стеф, – поизносит она, – у нас все нормально? В смысле, в реальности. А не в телевизоре. Знаю, у тебя сейчас много чего происходит, поэтому не могу сказать, дело в этом или в том, что… что я сделала. Я задерживаю дыхание от почти что озвученного признания. «Продолжай, – мысленно подталкиваю я ее, – сними с себя бремя». – Потому что, – она судорожно вздыхает. Ну вот! Сейчас она это сделает! – Я скучаю по тебе, – продолжает она, – но никогда уже не будет как прежде. Я больше не самая слабая в нашей компании. И не перестану добиваться успеха из-за того, что тебе это не нравится. Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться в ее жирное красивое лицо. Слава отупляет и оглушает, в прямом смысле. Тебе все время аплодируют за то, что ты прошлась, подышала, подтерла задницу, и это заглушает то, что я называю «не тем» внутренним голосом, твердящим, что ты недостаточно умна, талантлива, смешна. Некоторые могут поспорить, что этот голос лучше глушить, особенно тем женщинам, которые слишком строги к себе. Но, побывав по обе стороны баррикад, могу с уверенностью сказать: если ты хотя бы чуточку себя не ненавидишь, то ты нетерпим. В последнее время я наладила связь со своим «не тем» внутренним голосом. Никто мне больше не аплодирует. Возможно, намного веселее находиться в окружении людей, но, лежа ночью в кровати, я все время думаю о том, как жаль, что мой костюм человека не снабжен молнией, чтобы можно было повесить его в белый шкаф из дуба со светильниками от Chanel и хотя бы на час взять перерыв от самой себя. * * * Я говорила, что слишком стара и слишком молода для Talk House? Сегодняшней толпе либо двадцать один, либо пятьдесят, и мы с Бретт единственные посередине. Я впервые в таком месте, где есть возможность занять место у бара с четким обзором пустого танцпола и сцены, на которой собирают барабанную установку несколько членов гастрольной группы. Дождь пока приглушал их. Мои новые босоножки с каждым шагом месят жижу, и я не осмеливаюсь освободить хвостик из страха, что волосы начнут жить сами по себе, но здесь нет камер, двойная текила играет на связках в моем горле, а компания парней из братства в простецких шортах решает, каким возрастом нам представиться. – Девочки? – Бармен ставит перед нами два пластиковых стакана, заполненных наполовину какой-то прозрачной жидкостью. Водкой. Черт. Да им и двадцать один не дашь. – Вот от тех джентльменов, – указывает он большим пальцем. То, что двух взрослых женщин с многомиллионными империями называют девочками, а эту компашку розовощеких сосунков джентльменами – даже если шутки ради, – есть проблема мира в двух словах. Самый смелый из них перекрикивает плейлист для летней вечеринки 2017 года: – Вы выглядели слишком серьезными! Бретт с разинутым ртом поворачивается ко мне, и я копирую ее возмущенное выражение лица – пора повеселиться, черт возьми! – Ты только что попросил нас улыбнуться! – кричит Бретт в ответ. – С 2013 года запрещено просить женщин улыбнуться. Он принимает упрек за приглашение пообщаться, и это, конечно же, так. Вблизи я замечаю, что на нем бейсболка парусной регаты, в которой он принимал участие в Ньюпорте два лета назад, когда ему было десять, а в его приветственный коктейль из ананаса и водки не мешает добавить больше льда. – Да, потому что мужчин никто не просит улыбнуться. Только от женщин ожидают, что они все время будут любезными и радушными. Бретт пренебрежительно фыркает. – Что, прости? Парень засовывает руки в задние карманы и гордо выпячивает безволосую грудь. – Мы смотрели на занятиях по женскому исследованию короткий ролик «Прекратите просить женщин улыбнуться». – Он опускает голову и смотрит на нас с парализующей улыбкой. – И ваше шоу тоже смотрели. Бретт перекидывает волосы через плечо. Они высыхают красивыми дикими локонами. Все равно я стройнее. – И? – Опираюсь бедром о барную стойку и скрещиваю руки, приподнимая грудь так, что блузка задирается, оголяя полоску подтянутого живота. – Кто из нас тебе нравится? – Вот черт, – смеется он и разворачивает бейсболку козырьком назад, густые светлые волосы ниспадают на лоб. Если бы мы вместе учились в колледже, он бы не выбрал ни одну из нас. – Лорен, наверное. – Вот это шок! – закатывает глаза Бретт. – Вы спросили, кто мне нравится. Но не кто самая сексуальная. – Он смотрит прямо на меня, и, черт подери, от его самоуверенной улыбки я возбуждаюсь. – Потому что на дворе 2017 год, и женщинам совсем не интересно, считает ли их сексуальными кучка парней из братства с вялыми членами, – говорит Бретт, накручивая волосы на палец и глядя на него своими огромными безобидными карими глазами. О, ей интересно. Нам всем интересно. Все сексуально активные женщины восприимчивы к мужскому взгляду. Разница в том, что сегодня мы должны утверждать, что это не так. Феминизм не раскрепощает нас, лишь превращает в плохих лгунов. Бретт наклоняется к нему, ее голос пропитан очарованием. – Но ради прикола, если бы ты… – Она хлопает ресничками в ожидании его имени. – Тим, – удовлетворяет он ее ответом после нескольких несексуальных секунд замешательства. – Тим, – произносит его имя Бретт с комическим обольщением, смягчив букву «т» и удлинив «м». – Если бы ты выбирал самую сексуальную, Тим. Кто бы это был? Он показывает на нас с удивленным выражением на лице, словно ему не верится, что мы спрашиваем. – Кто-то из вас. И клянусь, что говорю так не потому, что вы обе здесь. Остальные девушки, – он неопределенно машет рукой, – я знаю миллион таких же. А вы обе другие. Другие – это хорошо, говорит Инстаграм. Похожесть скучна. «Будь собой, ведь прочие роли уже заняты». Легко такое репостить, когда ты не находишься под давлением всю жизнь. – Ничья? – дуется Бретт. – Да, Тим, – поддерживаю я ее, – между девушками вроде нас? Мы не любим ничью. Кто-то должен проиграть. Тим со стоном запрокидывает голову, словно мы заставили его рассчитать государственный бюджет. – Тут правда ничья, – отвечает он. – Но если перестраховаться… – Он переводит взгляд с меня на Бретт и обратно, колеблясь между двумя парами «о, пожалуйста, выбери меня!» глаз. – Я выберу тебя. – Он нерешительно дергает плечом в мою сторону. Бретт хватается за сердце и чуть морщится. – Тебе не нравятся парни, – объясняет ей Тим. – А, ты предпочитаешь пуммен[9]. – Она потягивает напиток. – Понятно. Слово «пуммен» наносит по мне удар, подобно кулаку с кастетом. Сердце грохочет в мозгах, отчего на ум приходят лишь ответы вредной старшеклассницы. – Или он предпочитает худеньких, – парирую я. – Видишь ли, – Бретт радостно показывает на меня стаканом с водкой, мой выпад ее задел, – вот в чем дело, Стеф. Я могла бы быть худой, если бы захотела. Но тебе уже не исполнится двадцать лет. Как бы сильно ты этого ни хотела. Бретт залпом опрокидывает стакан, ее лицо ужасно кривится, как портрет Сальвадора Дали. Тим нервно наблюдает за нами, не в силах больше отличить, шутим мы или нет. Мы крайне серьезны, но ему этого знать не стоит. Он просто хотел, чтобы мы улыбнулись. – В таком случае, – говорю я, поднимая стакан, – за женщин, достигших сексуального пика после тридцати. – Давлюсь теплой водкой. Тим не ошибся. Мы были слишком серьезными. А я не готова становиться серьезной. Пока. * * * В полночь на сцену выходит группа, играющая каверы песен 90-х годов, и мы без проблем занимаем места в первом ряду, потому что завсегдатаи-детишки еще допивают свои коктейлички. В какой-то момент дождь заканчивается, и когда по моему позвоночнику стекает капля пота, я понимаю, что уже поздно и зал забит под завязку, яблоку негде упасть. Мы с Бретт танцуем за руки и кричим слова песен No Doubt и Goo Goo Dolls, непристойно зажимая Тима под каверы Ар Келли, в то время как пол окутывает наши ноги теплыми липкими перчатками. В воздухе висит созвездие из телефонов, отражая каждое наше движение. Солистка группы чуть младше меня, волосы убраны в высокие бублики из кос, и я подсчитываю, пытаясь понять, похожа она на нынешнюю Гвен Стефани или тогдашнюю. Тогдашнюю. Хотя с натяжкой. Если она может быть здесь, то и я могу, решаю я. Когда она допевает последнюю строчку Spiderweb, девушка из толпы тянет Бретт за руку. Мне не слышно, что говорит Бретт, когда оборачивается, но ее глаза загораются от узнавания, и она обнимает девушку за шею. Она ее знает. И отвлекается на нее. Жестом прошу Тима нагнуться и кричу ему на ухо: «Выпьем!» Беру его за руку и веду через толпу, но не останавливаюсь у барной стойки в главном зале, как и в дальнем баре и баре на улице. Мы продолжаем двигаться в громкую вечно пьяную ночь, мимо вышибалы, стоящего под аркой из белого дерева и проставляющего входные штампы на тыльные стороны рук, обходим последний бар и входим в полосу травы между открытым патио и следующим зданием, которое я знать не знаю. Там смыкаю руки Тима на своей пояснице и, положив палец под подбородок, направляю его рот к своему. Первый поцелуй долгий, нежный и без языка, от него подгибаются колени и распухают губы. – Ты разве не замужем? – спрашивает он, вопрос похож на бульканье в горле, отчего я победно улыбаюсь. Его будет легко убедить. Я всегда могу определить, когда парень не спал с темнокожей женщиной. Обычно они пытаются притормозить основанной на страхе моралью: «Это неправильно. Мы не должны этого делать. Но ты уверена?» – У меня на сегодня разрешение, – отвечаю я, расстегивая его вязаный ремень, купленный мамочкой. После такого отпадают все сомнения этического характера. * * * Мы возвращаемся под протесты батраков, стоящих в очереди последние сорок минут. У открытого бара находим Бретт, нанизывающую лайм на горлышко бутылки Corona. – Я вас везде искала! – кричит она. Вскакивает и встает позади, собирая нас в кучу. – Внутрь, внутрь. У меня для вас сюрприз. Мы застреваем в пробке на входе, и Бретт пользуется этой возможностью, чтобы театральным ловким движением стряхнуть со спины Тима мокрую листву, траву и мусор. – Стеф, – журит она, – пора перестать быть мертвой рыбой, подружка. Меня выводит из себя ее намек на то, что наш секс с Винсом недостаточно разнообразен, чтобы он оставался мне верен, поэтому отрадно, что Бретт заметила, что я достаточно желанна, чтобы меня трахнул… проклятье. Я забыла его имя. – Жаль, Арч так не везет. – Ерошу волосы Бретт, как это делает Келли, чтобы позлить ее. Она хлопает меня по руке с такой силой, что аж сквозь музыку слышно.