Над нами стеклянная крыша, и от силы, с которой дождь колотит по ней, моя тревога усиливается. Мне без каких-либо оснований хочется накричать на него: «Заткнись!» – Помимо Арч? – Задумываюсь. Мне хочется, чтобы игра закончилась. – Свой телефон. Лорен включает запись. Арч на экране закатывает глаза. – Свой телефон. Она, наверное, спасет его еще до меня. – Ха! – восклицает Лорен, тыча в меня черным ногтем. – Она хорошо тебя знает, – подмечает Стефани. Поворачиваюсь к ней, но не вижу на ее лице ни следа ехидности. Там лишь печаль. – Это мило, – говорит она, заметив мой скептический взгляд. – Береги это. – Следующий вопрос! – выпаливает Келли. – Любимая поза в сексе твоей суженой? Джен фырканьем выражает недовольство этим вопросом. – Вот это другое дело, – щебечет Лорен, энергично потирая руками. – Держу пари, ты, маленькая сторонница равноправия, любишь позу 69. Стефани ерзает рядом, словно ей за меня неловко. Я начинаю потеть в этой холодной комнате. – Давайте спросим у записи, – предлагает Лорен. – Любимая поза в сексе? – Арч кривит лицо, как будто действительно озадачена, но это всего лишь шоу. А затем язвит: – Спящая. – Бретт! – ругается Лорен. – Так нельзя, подружка. Надо удовлетворять такую женщину. – Она приходит домой за полночь и встает в пять! – Так сделай это и ложись спать! – непоколебимо отвечает Лорен. – Следующий вопрос, пожалуйста, – чуть ли не умоляю я Келли. Она сначала читает вопрос про себя, и ее лицо медленно расплывается в порочной улыбке. – Какими именно словами ты, Бретт, сделала предложение? – О, да ну, – вмешивается Стеф, снова удивив меня своей защитой. – Это личное. Не заставляйте ее делиться этим. – Ты вроде говорила, что нет ничего личного, – утверждает Келли, швырнув мне в лицо мои же высокомерные слова. – Гордилась своей открытостью и прозрачностью. – Тебе, наверное, пришлось сказать что-то удивительное, чтобы она согласилась. – Лорен показывает мне язык. – Я не помню, – ровно отвечаю я. – Нет, помнишь! – смеется Лорен. Я кусаю щеку изнутри. Надо что-то сказать, чтобы они от меня отстали. – Наверное, «Я люблю тебя и хочу провести с тобой остаток жизни». Что-то в этом роде. Лорен включает запись. Арч хмурит прелестные брови. – Она сказала, что я – единственная женщина, которая привела ее к мысли о свадьбе, и вместе мы сможем править миром. Лорен присвистывает. – Я – женщина, услышьте мой рев! Почему ты не хотела нам рассказывать? Здорово же. Напористо. – Она ежится. – А напористость сексуальна. Черт, я выйду за тебя, Бретт. – Мне бы не хотелось, чтобы это кто-то знал, – говорит Келли, выпрямляясь, чтобы нанести удар превосходством своего следующего заявления: – Такое предложение больше смахивает на деловое. – Меня привлекают амбиции Арч, – отвечаю я, мое сердце гулко колотится от негодования и риска, на который я иду, бросив вызов Келли в ее нынешнем состоянии. – Как и ее – мои. И я не жду, что это поймет кто-то вроде тебя. Келли напрягается, вне себя от происходящего. – Потому что у меня их нет, да? Не говори этого! Не усугубляй! Но я не могу сдержаться. – У тебя есть только сожаления. Келли слетает с места, и ее руки сжимают воздух в подобии моей шеи. Лорен ахает и отскакивает к камину, освобождая ей путь. Но Келли стоит на месте и дышит, как дракон, опросник застрял в ее комбезе. Следующий вопрос: «Шоколад или сыр?» – Ты перешла черту, Бретт. Провоцируй меня. Я, черт возьми, умоляю. Потому что по-тихому я не уйду. Несколько секунд я сижу почти смирно. Скажи это. Последствия будут болезненными, но это причинит гораздо меньше вреда и боли, чем пытаться замести следы. Возможно, она и сказала бы. Я уже этого не узнаю, потому что Джен вдруг выкрикивает имя Лорен. Сначала я чувствую резкий характерный запах, и мне даже не надо смотреть на Лорен, чтобы понять: она слишком близко подошла к огню, и он охватил ее волосы. – Это я?! Это я?! – Лорен вскакивает на ноги, бьет себя по затылку, и комнату наполняет очевидное зловоние. Мы тоже поднимаемся, чтобы помочь, смотрим и морщимся, заверяя ее, что все не так плохо. Она отталкивает нас и несется наверх, чтобы взглянуть на себя. Разве ее можно за это винить? Нужно быть идиотом, чтобы верить всему, что мы говорим. Глава 19 Стефани, август 2017 года Джесси Барнс два дня подряд стучалась в мою дверь, и после второй попытки я написала ей возвращаться после шести, когда репортеры оставят на ступеньках крыльца пустые стаканы из Starbucks в ответ на задернутые шторы. Меня утешает то, что здесь не только хищники из TMZ, но и новички из New York Times, Vanity Fair и New York Magazine. Мой скандал превратился в новости, которые можно напечатать. Джесси принесла мне цветы, словно кто-то умер. Пока никто не умер, но мое сердце точно разбилось, потеряв истинную любовь. Когда дела с Винсом шли плохо – а так было бесчисленное количество раз, – когда выдавался паршивый понедельник, когда появлялся кариес и когда диванный эксперт заявлял, что с помадой на губах я похожа на обезьяну, писательство было единственным, что поддерживало меня, как стальная подпорная стенка. Я любила его, и оно любило меня в ответ, не беззаветно, но в равной мере заботе, вниманию и жертве, что я давала ему. Я уважала его, а оно вознаградило меня деньгами, известностью и искренним удовольствием. Я воспользовалась этими отношениями, если можно так выразиться, когда решила, что самого по себе писательства недостаточно, когда попыталась превратить его в то, чем оно не являлось, и теперь оно совершенно справедливо бросило меня. Впервые за всю жизнь я оказалась на дне колодца. Цветы Джесси были упакованы в длинную узкую стеклянную коробку – несколько ярко-розовых орхидей. Очень современно. Очень свойственно Джесси. Я поставила ее на кухонную стойку между нами, как ароматную разделительную линию, и достала ей из недр ящика для мяса бутылку пива, пока она выкладывала свое предложение. Я дам ей эксклюзивное интервью, в котором признаюсь во всех возможных грехах. Она пригласит на наш «разговор» людей, на самом деле переживших насилие (темнокожих, ей не нужно было уточнять). Это станет возможностью дать безмолвию голос, чтобы описать чудовищность моего обмана. Одним из пунктов обвинения является то, что я подала прекрасный пример борцам за права мужчин, которые утверждают, что женщины врут насчет насилия ради внимания, сострадания и продажи книг. Я затронула интересы издательского дела, которое редко дает шанс темнокожим писательницам, а если дает и их книги становятся хитами, ситуация оборачивается не как с «Исчезнувшей», показавшей, что потребитель хочет еще миллион домашних триллеров с однотипным названием. Когда книга темнокожей женщины взмывает вверх – это аномалия, такое случается лишь с одной из нас, и то, что эта одна оказалась грязной, подлой обманщицей, которая своей ложью обидела не только темнокожих женщин, но и мужчин, – высшая несправедливость. Мне очень хотелось написать в Твиттере: «Это мой редактор сказал сделать его черным!» Но редактор не приставлял же пистолет к моей голове. После того как меня должным образом отчитают на национальном телевидении и мы превратим это в «наглядный урок», я принесу извинения общественности и любезно сделаю пожертвования в местный женский приют. И что потом? Я возьму принудительный оплачиваемый отпуск. «Мы устроим твое возвращение», – соврала Джесси прямо мне в лицо. Я напишу следующую книгу, а она задокументирует мое восстание из пепла и назовет его «Возвращение Стефи», доказывая, что даже ирокез не вернет крутость, когда тебе стукнет сорокет. Я проводила ее до двери, где она долго меня обнимала. «Подумай об этом, – сказала она и добавила: – Орхидеям нужен свет». Поэтому я обделила их светом. Они так и стоят там, где я их оставила, неоновые лепестки уже попадали на пол. Но я обдумала ее идею. И решила, что уж лучше позволить пришить мои уши к внутренней стороне огромных бедер Бретт, чтобы она могла ездить на мне, как на велосипеде SPOKE, чем подарить Джесси столь вожделенные рейтинги за признание вины, простив ее за главную роль во всем этом. Джесси Барнс – наркоторговец, устроившийся возле средней школы, который каждый раз, как под трибунами находят тринадцатилетку с фиолетовыми губами, убеждает себя: «Но я же не втыкал ей иголку в руку». У меня, как у семиклассницы, был выбор: ощущать себя как все остальные обычные лузеры или ощущать себя настолько исключительно, чтобы быть исключительной. Джесси должна заплатить за свою роль в создании такого очевидного фатального выбора. Как и Лиза, Бретт и вся наша шайка оказались с лицом Януса. Я не стану их чучелом. Меня не обольют смолой и не украсят перьями на городской площади за игру, положившую начало моей нечестной карьере. Они хотят обвинить меня в повальной культуре расизма и недоверии к женщинам, в то же время утверждая, что моя история как-то «скучновата» без упоминания о синяках и сломанных носах. Я не знаю, кто эти «они»… Джесси, Лиза, мой издатель, мужчины, женщины, вы. И вот она я, охотница за головами за секунду до последних выходных лета. Пока что я такая, какими нам нравятся женщины: кающаяся, скованная, глаза в пол. Но знайте, что я делаю это сквозь сжатые ягодицы (Где ты, Винс? Ах да, в The Standard за мой счет, пока разбираемся с разводом). Мне просто нужно эту ночь продержаться в поведении «да, мадам» и «нет, мадам», чтобы Лиза позволила присоединиться к завтрашнему бранчу у Джесси. И тогда-то я сброшу гребаную бомбу. Видели бы вы лицо Бретт, когда я встала на ее защиту во время опросной игры! Она реально купилась. Уверена, она прокручивала все это в голове, обосновывала свои поступки и впечатляюще умудрилась выставить себя в этой грязной истории жертвой. И теперь я здесь, потакаю ее бредовой фантазии. Самой большой ошибкой Бретт всегда было то, что она сама верит в собственную ложь. Лорен заперлась в гостевой ванной наверху и оплакивает свой затылок, и я ее в этом не виню. Ха-ха. Она полностью обгорела. Келли в своих стрингах со стразами от Victoria’s Secret поднялась в спальню Джен, чинно вскинув подбородок и с Гринберг на хвосте, утешительным тоном повторяющей ее имя. Мне всегда было интересно, сколько знает Келли. Она явно знает достаточно, чтобы понимать, что Бретт не имеет права выходить за Арч. Ее я тоже заставлю страдать. Поворачиваюсь к Бретт и смехом сообщаю ей: «Ого, да тут все умом тронулись, кроме нас». – Поедем в Talk House? – предлагаю я, потому что для храбрости мне не помешает текила. * * * – Поверить не могу, что сказала это Келли, – признается мне Бретт в такси, ее длинные волосы мокрыми прядями выбиваются из-за ушей. Мы подождали, пока упакуется и уйдет съемочная команда, даже переоделись в пижамы, чтобы все решили, будто мы собираемся спать, а затем вырядились в вызывающую одежду, оголяющую лодыжки, и улизнули, не сказав Келли, Джен и Лорен, куда идем. Присланное компанией Lindy’s такси медленно поворачивает налево в конце подъездной дорожки, дождь колотит по лобовому стеклу быстрее, чем справляются дворники. – Насчет сожалений, – добавляет Бретт. – Что, если они этим воспользуются? Лайла увидит. Не дай бог, Лайла узнает, что Келли вовсе не из-за нее была ниспослана на эту землю. – Она уже в курсе, – отвечаю я, вытаскивая хвостик из-за ворота блузки. Я спрятала его туда, чтобы уберечь от дождевой перебежки от входной двери до такси, но это мало помогло – позор. У меня сделан маникюр. Педикюр тоже. Я заплатила восемь сотен за новую пару босоножек от Aquazurra и сходила вчера на гидропилинг. К своей завтрашней развязке мне хочется выглядеть чертовски безупречно. Бретт поворачивается ко мне. – В курсе чего? – Что Келли жалеет, что родила ее такой молодой. – Убираю телефон обратно в сумочку от Chanel. Последние несколько сезонов я пыталась внедрить плетеные клатчи от Roberta Roller Rabbit. Хотела выглядеть легко и солнечно, но, собираясь на выходные, поняла, что не могу провести еще один вечер в одежде с принтом икат, скользящим по голени. Я упаковала чисто белые джинсы и блузки без рукавов. В таких вещах я выгляжу классической красоткой. Бретт обдумывает мои слова, прикусывая нижнюю губу зубами. – Ты правда думаешь, что она это заметила? Упираясь локтем в спинку сиденья, поворачиваюсь к ней вполоборота.