Впервые это произошло в Бостоне, в 2014 году, хотя я подумала, как легко это сойдет мне с рук, в баре отеля в Атланте, задумалась об этом во время йоги с инструктором в Лос-Анджелесе и чуть не набрала номер, который оставил мне водитель, забиравший меня в аэропорту в Талсе. Оглядываясь назад, я понимаю, что после разъездов по всей стране во время второго турне Бостон показался мне знакомым, туда я могла без проблем вписаться. И я наконец-то решилась: интерес к шоу еще не спал и книга продавалась так хорошо, что не жалко было потратиться на старинный персидский ковер, хватило вдобавок на серьги Alhambra и ожерелье от Van Cleef. Мне было тридцать, но выглядела я на двадцать шесть. Если бы ничего не вышло, я бы с легкостью смирилась без удара по самооценке. Мужчины из Бостона отличались от стиляг из Нью-Йорка – точнее, они были похожи на тех белых богачей, которые в старшей школе и колледже называли меня сексуальной, но слишком боялись со мной спать. Чего боялись-то? Что им понравится? Что я им понравлюсь? Что им придется вести меня к себе домой и объясняться перед мамой? Последнее я хотя бы могла понять – непонимание, как объяснить темнокожего партнера белокожей маме. В колледже я встречалась с темнокожими парнями, но, когда они знакомили меня со своей семьей, я не отвечала им тем же. Я всю жизнь убеждала маму, что пусть и была одной из немногих темнокожих представителей нашей общины, но не чувствовала себя посторонней. Я одевалась как популярные девчонки, занималась спортом, каким занимались популярные девчонки, разговаривала как популярные девчонки и в конечном счете стала популярной девчонкой, чтобы доказать ей, что чувствовала себя желанной, чтобы уменьшить ее постоянное беспокойство из-за моего удочерения. Ее предупреждали, что, помимо привилегии, которую она могла мне предложить, она также могла непреднамеренно испортить мне жизнь, воспитывая там, где я всегда буду чувствовать себя не в своей тарелке. В каком-то смысле я беспокоилась, что, если приведу домой темнокожего парня, она решит, что ей не удалось создать дом, в котором я чувствовала бы себя на своем месте. Что предложенных ею любви, душевной связи и участливости было недостаточно. Что мне было бы лучше без нее – это ее самый большой страх. Я знала бостонских парней, у семей которых имелись летние домики на мысе и степени небольших гуманитарных колледжей. Но я всегда знала их через призму свахи или платонического друга. Когда я была моложе, то быстро сняла с повестки дня свою сексуальность, пока этого не сделали они. Это правда, что я не предохранялась ради Винса, но у него не было послужного списка. Может, он и выглядел лучше парней, которые отвергли меня по молодости, но как бедствующий актер из итальянской семьи второго поколения на Лонг-Айленде он всегда был ниже уровнем. Ни степени Колгейтского университета, ни Гамильтона, и за ним не выстраивалась длинная вереница бывших подружек-блондинок с жемчугом размером с карамель в ушах. Кому мне утирать нос? Джии из Холбрука, получавшей диплом медсестры? Увести мужчину у Джии – не достижение, достижение – увести мужчину у Лорен Банн, которая переспала бы с таким, как Винс, но вот выйти за него замуж? Этого не произошло бы даже в отключке, как было в Вегасе с парнем, с которым она познакомилась у игрового стола. Первого звали Джейми. Полноватый. Очень высокий. Он был смешным, бородатым и безработным, пил Bud Lite в баре Mistral. Винс не занимался со мной сексом два месяца. Это отличается от того, если сказать, что мы с Винсом не занимались сексом два месяца. Видите разницу? Мой муж не становился ласковым ради меня, но ради других – пожалуйста, а я была еще молода. Тридцать. Совсем ребенок. Я не могла поставить на себе крест. Да, мы с Винсом занимались сексом с другими людьми, но я не изменщица. Я подрядчик. В итоге мы с Джейми оказались в моем отеле, потому что я остановилась в The Taj и хотела, чтобы он знал, с кем повязался. Парень, который временами подает «Кровавую Мэри» в загородном клубе своих родителей, вероятно, считает, что не имеет ничего общего с женщиной, которая выглядит как дерзкая приятельница сексуальной девушки из его любимого телешоу, но денежные подушки смягчают этот прыжок. Секс был небрежным, никто из нас не кончил, и когда я проснулась утром, от него лишь осталось несколько засохших пятен мочи на стульчаке. Но я добилась успеха – так мне казалось в то время. Потому что сейчас, оглядываясь назад, я хочу спросить: в чем? В плохом сексе с неряхой с хорошей эрекцией? В том, что с ним я решилась открыть счет, достигнув славы? Что случится, когда это исчезнет. А это исчезнет. Или захлестнет меня с потрохами. Я знала об этом, когда подписывала контракт на шоу, но только совсем абстрактно. Так антитабачные компании пытаются отпугнуть детей от курения, рассказывая им ужасы про рак легких, что не особо помогает. Это слишком далекое будущее, чтобы сейчас беспокоиться о том, что придется говорить через дырку в горле. Вот как я думала, когда подписывала контракт на шоу. Да, оно закончится и, возможно, даже неудачно, но через много, много лет. Я всегда считала, что у меня куча времени до того, как кто-то проделает дыру в моем горле. * * * Оплачиваю полчаса интернета во время перелета до Лос-Анджелеса, но через тридцать минут так и не получаю ответ от Гвен, и через час тоже. Снимаю несколько видео на камеру GoPro, выданную мне для съемок в самолете. – Лечу на встречу с номинированным на «Оскар» режиссером, – шепчу я, чтобы не беспокоить остальных пассажиров первого класса, и эта фраза меня успокаивает. Я лечу на встречу с номинированным на «Оскар» режиссером. Гвен меня не избегает. Нет ничего такого в том, что она запросила мою анкету. И только когда я в четвертый раз выкладываю $7.95 за интернет, Гвен связывается со мной. «Ужин с режиссером!!! Ты обязана рассказать, как все пройдет!! Не волнуйся насчет анкеты – просто хотела кое-что проверить! Видела статью в The Times?! На этой фотографии ты выглядишь на двенадцать!» Кажется, Гвен использовала годовой лимит восклицательных знаков в одном письме. Конечно, я видела статью в The Times. Как и в People, в HuffPo, в The Cut, а через несколько месяцев появится статья в Vogue и интервью с Vanity Fair. Столько статей выходит, что, когда я приземляюсь и прослушиваю голосовое от репортера, проверяющего достоверность истории, даже не обращаю внимания на то, откуда он. Перезваниваю ему и, когда он говорит, что из The Smoking Gun, прошу прощения и отвечаю, что не вписывала это интервью в свой календарь. – А мы и не договаривались, – произносит он, когда я прохожу под знаком «Студия йоги туда». Я определенно в Лос-Анджелесе. – Я надеялся подтвердить вашу дату рождения, 17 октября 1983 года, и дату окончания старшей школы, май 2002 года. Я останавливаюсь. – Зачем? – Это верные даты? – Да, верные, – отвечаю ему, и это правда, но я почему-то тут же сожалею о своем ответе. – Спасибо, – благодарит он и кладет трубку. Я набираю Гвен – она на совещании. – Стефани, пожалуйста, можешь сказать, что это срочно? – Обязательно, – послушно обещает та. – Стефани, ты не знаешь, почему мне звонили из The Smoking Gun? – Они вам звонили? От тревоги в ее голосе у меня скручивает желудок. Внутри зарождается паника, но нельзя допустить, чтобы она это поняла. Стараюсь говорить так, будто это ерунда. – Они всего лишь хотели подтвердить дату моего рождения и окончания старшей школы. – Что вы ответили? – Подтвердила. – Молчание. – У них верные даты. – Я передам Гвен, что теперь они звонят вам, – говорит Стефани. – Теперь звонят мне? А что… они звонили вам? Это как-то связано с тем, что Гвен запросила мою анкету? – Я не совсем в курсе всех деталей, Стефани, – спокойно отвечает помощница Гвен. Но она, конечно же, в курсе. Она – как администратор в онкологии, просит вас не беспокоиться, пока сама смотрит на анализы с результатами четвертой стадии рака. – Я попрошу Гвен позвонить, как только она вернется, хорошо? * * * Я сижу в своем крошечном номере в The Sunset Tower, «Охотникам за домами» не удается ослабить мою тревогу, как вдруг на тумбочке начинает содрогаться телефон. Это мой агент, а не Гвен. – Привет, – говорит она, а потом: – Итак… Моему режиссеру пришлось неожиданно отправиться в Чикаго. Она приносит свои глубочайшие извинения. Это ничего не значит, уверяет меня мой агент, и мы найдем время, чтобы еще раз собраться. Есть хорошие новости – у меня все еще забронирован столик в Bestia, если я не против сходить туда вместе с ней. Или, может, сходить туда с Джесси? Джесси. Смотрю на потолок. Она написала мне, что прилетела, и мы выяснили, что она в номере надо мной. «Тогда воздержусь от занятия аэробикой», – пошутила она. При мысли о том, чтобы этой новостью испортить ей настроение, я еще глубже вжалась в матрас. Благодарю агента за новую информацию и кладу трубку. Не рискую спросить, не связана ли отмена встречи с моим разговором с журналистом из The Smoking Gun. Этот вопрос будет сродни выставлению напоказ симптомов плотоядной чумы, будто если кто-то услышит, как я кашляю, меня грубо изгонят из последней выжившей общины. Выказываю потолку свое презрение, зная, что мне нужно встать, подняться на следующий этаж и сказать Джесси не стесняться обувать ботинки Doc Martens, но ее номер кажется так далеко, что потребуется паспорт. Торгуюсь с веками – пять минут, – когда закат окрашивает смог на 405-й в розовый. * * * Просыпаюсь от стука в дверь. В комнате темно и прохладно – идеальные условия для сна, и когда я наконец поднимаюсь на ноги, хождение кажется мне новым навыком. По ту сторону двери стоит Джесси, которая в ярко-оранжевой шапочке, узких черных джинсах, черной кожаной куртке, черных кроссовках и черных носках выглядит как встречающийся с моделью член бойс-бэнда. – Стеф! – удивленно смеется она. – Мы опоздаем. – О боже, Джесси. – Ощупываю стену в поисках выключателя и щелкаю по нему. Вспышка яркого колит глаза, словно миллион горячих иголок. – Я заснула. Мне так жаль. – Ну… тогда идем! Сполосни лицо и обуй Jimmy Choos. – Она хлопает в ладоши, как бы говоря: «Быстро-быстро!» – Встретимся внизу. – И идет по коридору к лифтам. – Нет, Джесси, нет. Подожди. Ужин перенесен. – Не могу заставить себя сказать «отменен», хотя это именно так. Джесси останавливается и поворачивается, снова выглядя на сорок с лишним, когда хмурит лоб. – На когда? – Точно не знаю. Ей пришлось неожиданно уехать в Чикаго. Джесси выдыхает через нос, как бык. Медленно крутит головой – этакое физическое воплощение слова «конечно». Конечно, она отменила встречу с тобой. Конечно, это была пустая трата моего времени. Ты Стефани Клиффордс, а не Бретт Кортни. – Ты собиралась мне сказать? – Я только что узнала. – Но ты спала. – В смысле, я узнала час назад или около того. Я собиралась тебе сказать. Не помню, как уснула. Наверное, все дело в часовых поясах… Джесси поднимает руку, прерывая меня. – Хватит, – тихо говорит она, и я понимаю, какой, должно быть, кажусь ей измотанной, какой обеспокоенной, какой слабой. Провожу костяшкой под глазами, на случай если макияж размазался по лицу, и прислоняюсь к дверному косяку, пытаясь выглядеть расслабленной. – У нас все еще забронирован столик в Bestia, если хочешь сходить. Вообще-то, мне есть о чем с тобой поговорить. Джесси стягивает шапку и взбивает пальцами короткие волосы. – Нет, мне надо работать. – Ударяет по кнопке вызова лифта. – Думаю, я беременна, – кричу я через весь коридор. Слова звучат как последние усилия перед финишем, как опорожнение бака; они заводят меня. Джесси смотрит на панель над лифтом, наблюдая за его затяжным подъемом. – Но ты не уверена. – Ох, я так устала. – Показываю в качестве доказательства на свою растрепанность. Умею же я быстро принимать решения. В этом я хороша. Джесси рассматривает меня, словно я – последний капкейк в коробке, оставленной на ночь на стойке в кухне. Вроде как засохла, сливочный крем осел. Но она любит сладкое, а я все еще капкейк.