– Дай мне знать, когда будешь уверена. Она идет по лестнице. * * * В семь я вырубаюсь прямо в одежде и сплю до девяти, когда Гвен наконец перезванивает. – Гвен, – хриплю я. – Я тебя разбудила? Забыла, что там еще рано. – Следует удивленное молчание. – Подожди. Не так уж и рано. Хочешь, я перезвоню? – Не надо, – отвечаю я, пытаясь сесть в кровати. – Я переживаю. Мой желудок урчит, и я вспоминаю, что вчера не поужинала. – Не переживай. Это нормально для нон-фикшн. – The Smoking Gun звонит авторам, чтобы подтвердить дату рождения и год окончания старшей школы? – Обычно они связываются с издателем. Вот почему я запросила твою анкету. Хотела сама дать им все ответы, чтобы они не беспокоили тебя звонками. – Но что они делают с этой информацией? – Ну знаешь, сопоставляют, чтобы убедиться, что все сходится. Мне нужна вода. Шарю рукой по тумбочке и нахожу бутылку Smart Water, которую вчера забрала из самолета. – А если не все сходится? – Ты написала мемуары, Стеф, а не автобиографию. Если какие-то даты или детали сомнительны, это не нарушит целостность истории, и они на это забьют. Как я сказала, это нормально для нон-фикшн. Сомневаюсь, что они доберутся до сути. В бутылке не осталось воды. В отчаянии швыряю ее через всю комнату. Не хочу, чтобы у меня были проблемы. Хочу поделиться своими страданиями, хочу поделиться ответственностью. – Гвен, в анкете я написала, что эта книга – вымысел. Гвен долго молчит, я даже отвожу телефон от уха, чтобы убедиться, что звонок не прервался. – Знаю, – наконец произносит она. – Это ты сказала, что эффект будет куда больше, если мы представим это как настоящую историю. А потом, когда я отказалась – потому что была бы настоящей мерзавкой, согласившись на это, – ты сказала, – тут я кошу под невежественную белокожую девушку, – тогда, может, назовем книгу творческим нон-фикшном, а не мемуарами? Чтобы я могла объяснить людям, что насилия не было, это была метафора скрытого проявления расизма, с которым я столкнулась, когда росла, и который причинял столько же боли, сколько и физическое насилие. – Возвращаюсь к гневному тону. – И я долбаная идиотка, раз согласилась на это из желания чуточку загладить вину, когда прекрасно знала, что никто из нас не поможет человеку, который предположит, что это правда, и я чертова мерзавка, которая согласилась сделать героя темнокожим, потому что ты сказала, что белокожего парня в черном районе легко отследить. Так что, Гвен, больше никогда не оставляй меня на целые сутки в подвешенном состоянии. Я заслуживаю падения, но ты, блин, тоже. Кладу трубку, хотя, наверное, не стоило, я могла бы еще час ее попесочить, и то этого было бы недостаточно. Плетусь в ванную и засовываю стакан под кран. И пока пью воду с привкусом алюминия, рассматриваю себя в зеркале. Боже, так сложно быть человеком. Восемь стаканов в день – неудивительно, что я выгляжу хреново, жизнь даже в лучшие дни невероятно требовательна. Отворачиваюсь от беспорядка, отражающегося в зеркале, и, притащившись обратно в комнату, падаю на кровать. В аэропорт нужно ехать лишь через несколько часов. Наверное, надо подняться и чем-то заняться. Воспользоваться тем, что я в Лос-Анджелесе. Сходить на экскурсию. Помедитировать на вершине горы. Съесть фриттату из яичных белков. Подумываю занавесить окна, но кровать словно зыбучие пески. Так и погружаюсь в сон, позволив манящему калифорнийскому солнцу состарить мое лицо. * * * Винс ждет меня у выхода на посадку на самолет Air France, сидит в очереди на регистрацию на моем огромном розово-золотом чемодане от Rimowa. Заметив меня, он встает с виноватым видом – знает, что я ненавижу, когда он обращается с моим багажом, как с креслом-мешком в комнате общежития. Запускает пальцы в волосы и улыбается – мол, застала врасплох. – Я пытался тебя зарегистрировать, – говорит он. – Но это, видно, вопрос безопасности. – Нелепо смеется и откидывает прядь волос, которая даже не лезет ему в глаза. – Разумеется, это вопрос безопасности. – Толкаю в его сторону небольшой чемоданчик на колесах, с которым прожила последние несколько дней. Винс останавливает его ногой, розовые губы приоткрыты. Вижу, пока меня не было, он пользовался моим сахарным скрабом для губ. – Детка? – Нельзя за кого-то регистрироваться, Винс. Даже такому страшно красивому, как ты. – Ставлю ногу на перевернутый чемодан и, оперев о коленку сумочку от Fendi, роюсь в использованных билетах и обертках от батончиков в поисках кошелька. В моей сумочке никогда еще не было такого бардака. Я не из тех, кто принимает хорошие вещи как должное. С шести лет жила хорошей жизнью и все равно понимала, что это может быть временно. Винс приседает и заглядывает мне в лицо. Его волосы падают вперед, прикрывая испытующие проникновенные глаза. Именно таким он представлял себя на постерах театра Regal. – Стеф, детка, ты в порядке? Я перерыла все свои кредитки, медицинские карты и клубные карты Sweetgreen, но так и не нашла паспорт. Откидываю голову, и глаза наполняются слезами. – Детка, – ласково воркует Винс, тянется к заднему карману и достает мой паспорт. – Ты это ищешь? Я забыла паспорт, и Винс это предвидел. Поэтому перед тем, как отправиться в аэропорт, на всякий случай заглянул в ящик, в котором он хранится. Внезапно испытываю к нему невероятную благодарность. Я не могу не полететь в Марокко. – Иди сюда. – Винс обнимает меня. – Понимаю, ты расстроена из-за ужина с режиссером. И много времени провела в разъездах. Ты устала. Кладу подбородок на его плечо, вспомнив бармена, и сожаление накатывает так спешно и опасно, как внезапное наводнение, затопляя мое сердце. Сожаление не из-за того, что я люблю Винса и нарушила наши клятвы – это я давно преодолела, – а сожаление из-за того, что поступила так легкомысленно, когда в фасаде нашего брака уже столько трещин, а у меня закончилась шпаклевка. – Я устала, – со слезами на глазах вздыхаю я. – Но еще мне страшно. – Это признание превращает слезы в настоящее рыдание. – Но Гвен же сказала не беспокоиться, верно? – Винс кругами поглаживает меня по спине. – Это нормально для нон-фикшна. – Это не нон-фикшн, Винс. Рука Винса замирает между моих лопаток. Он отстраняется. Делает шаг назад. У него такой взгляд, будто он перевернул свой талончик на еду и обнаружил, что там истек срок годности. Мне не стоило удивляться, но все равно обидно. Мы когда-то любили друг друга. Наверное. – Стеф, – стонет Винс, поднося руку к щеке – этакий отвлекающий маневр, вдруг кто-то подслушивает. В моей жизни-муравейнике, которую я выстроила из собственной слюны и дерьма, всегда кто-то подслушивает. – Господи. Ты все выдумала? Смотрю в честные глаза мужа, демонстрирующие актерские навыки, которые он отработал в роли симпатичного парня в стольких пробах для канала CW, которые так и не прошел, что я потеряла счет. Испытываю к нему нечеловеческое презрение. Я могла бы поднять и вышвырнуть его за вращающиеся стеклянные двери, отправить в город толстяков, откуда он родом. – Ах, – с жалостливым презрением говорю я, – бедный, невинный Винс. Еще одна жертва бессовестной лжи своей жены, изголодавшейся по славе. Ты, наверное, в шоке. В ужасе! Уверена, именно в таком виде ты и продашь меня TMZ, как только завершится развод и тебе придется искать мелочь между диванных подушек. – Складываю ладони в молитве. – Спасибо, мам, что перед смертью уговорила меня подписать брачный контракт. Винс оглядывается. Да, пара, стоящая перед нами в очереди, подслушивает. – Стеф, я действительно в ужасе. Ты соврала, что была жертвой домашнего насилия? Это ниже некуда. Даже для тебя, – театрально шепчет он. Я фыркаю. – Ты знал, что это дополненный нон-фикшн. * * * Книга является мемуарами до пятой главы. В шестнадцать я действительно слышала голос. Действительно сразу же подумала о плохом, как и большинство подростков, что появились ранние признаки шизофрении. Действительно была убеждена, что, если связаться с биологической мамой и узнать историю психического здоровья, можно как-то перехитрить гены. Через несколько месяцев после того, как я впервые услышала голос, я заплатила за поиск биологической мамы. В семнадцать набралась смелости и поехала на синем «БМВ» к ней в пригород среднего класса Филадельфии. Когда я припарковалась через дорогу от жилого дома, в котором мама жила с бабушкой, в районе под названием Кенсингтон-Корт, мимо машины прошел парень моего возраста. Он выглядел так, будто только что закончил тренировку: запахи травы, грязи и пота соблазнительно въелись в него. Я быстро окликнула его. Парень остановился. Выгнув брови, посмотрел на мою машину, а потом заметил меня и удивленно попятился. Очевидно, он не ожидал увидеть за рулем девушку-подростка. – Я кое-кого ищу, – сказала я и прочитала мамино имя, написанное синей ручкой на распечатанной карте. Помните, я прямо-таки древность. Парень стоял с невозмутимым лицом. У него были красивые изогнутые ресницы и сильный подбородок, сочетание силы и мягкости невероятно привлекало. В журналах, которые мы с подругами читали, не было таких парней, как он, а если бы были, я бы вырезала фотографию и приклеила ее к стене на Леонардо Ди Каприо, оттягивающего большим пальцем нижнюю губу. Я не испытывала к Лео физического влечения, но пускать слюни по нему – был вопрос выживания. – У меня записан ее адрес: дом 54, Кенсингтон-Корт. Это Кенсингтон-Корт, но дома 54 нет. – Это Кенсингтон-Сквер, – ответил парень. – Кенсингтон-Корт там, – махнул он рукой. – Как запутанно! – засмеялась я. Он правда был очень милым. – Спасибо. Я начала поднимать окно, но он сделал шаг вперед, показывая мне подождать. – Стой, – сказал он, – женщина, которую ты ищешь? Шейла Лотт? Я кивнула. – Ты же знаешь, что она покончила с собой? Перед глазами появились пятна. Я сжала руль, как специальный мячик, который дают, когда сдаешь кровь.