– Здесь нет порядка живой очереди? Администратор смотрит на меня. Из косметики она выбрала только готическую помаду, из украшений – нефритовый браслет. – Можете посмотреть, есть ли места. – Наклоняюсь к ней. – Так в баре нет порядка живой очереди? – Только если нет брони. Если есть, его не трогают. – В Eleven Madison и то не так жестко, как здесь, – легко улыбаюсь я, давая понять, что знакома с капризами шикарных ресторанов. Администратор раздраженно смотрит на меня. – Что? – Он в Нью-Йорке, – жалобно говорю я. Эта сучка пожимает плечами. Как будто Нью-Йорка нет, а зал в этом четырехзвездочном бутик-отеле в Фениксе – все, что осталось. Она похожа на тех, кто смотрит шоу, но определенно не узнает меня. Нужно было попросить съемочную группу пойти за мной на ужин (после моего публичного чтения они вернулись в трехзвездочный отель этой сети), чтобы эта надменная девица поняла, что должна требовать вежливого обращения со мной. Ничего личного, просто темнокожие женщины в белой обстановке зачастую превращаются в ярых бойцов. Рискованно приравнивать себя к ним. Одна из них – нежный ветерок различий. Две – ураган, от которого прячутся в подвале. Вспоминаю о сумке от Chanel, когда иду к бару, следуя бесполезным указаниям администратора, и регулирую ее на цепочке, чтобы она прижалась к тазовой кости. Когда есть сомнения, выводи Chanel. Бар не видно у подножия лестницы, поэтому брожу по второму залу как идиотка, гадая, получила бы Бретт сопровождение, и если бы получила, то за свою известность или цвет кожи. Когда я наконец замечаю бар, в нем пусто и не накрыто. – Можно? – спрашиваю я бармена, присаживаясь на стул. – Выпить или поесть? – Поесть. – Задумываюсь на секунду. – И то и другое. Он улыбается, отчего я чувствую себя глупо за заданный вопрос. Его волосы зачесаны назад, а бородка неопрятна. И на нем розовый галстук-бабочка. – Тогда можно. Передо мной кладут салфетку, меню и столовые приборы, а потом забывают на несколько минут, пока через два стула от меня не занимает место краснолицый мужчина в мятом костюме. Ему тут же уделяется все внимание, и к его заказу коктейля мне удается добавить от себя бокал белого вина. «Какого?» – спрашивает бармен, и я пожимаю плечами, потому что понятия не имею, но отчаянно хочу почувствовать себя так же, как в тот день в квартире Джен, – словно ничего плохого не случится. «Удиви меня», – игриво отвечаю я. «Но как? – серьезно спрашивает он. – Сухое, сладкое, какое?» Взвешиваю все варианты и прошу сладкое. Кому хочется пить сухое? Бармен готовит наши напитки в том порядке, в каком заказали, хотя со времен работы Винса барменом я знаю, что почти всегда сначала наливается вино или пиво, а потом смешивается более сложный коктейль. Перед мужчиной ставится напиток, и бармен отправляется в другой конец бара, поэтому поднимаю руку. Он машет в ответ, терпеливо улыбаясь и как бы говоря: «Не волнуйтесь, я о вас помню». Протерев целую подставку бокалов, еще испускающих пар после посудомоечной машины, он открывает для меня бутылку белого сладкого. Наполняет бокал до краев и переливает оставшееся в небольшой графин, который ставит сбоку от меня, затем подмигивает – мол, никому не говори. – Простите за это. Я здесь сегодня один, и у нас закончились чистые бокалы. Он закидывает полотенце на плечо и скрещивает руки на груди. Рукава его рубашки закатаны до локтей; его крупные, с разбухшими венами руки говорят о работе на ферме, а часы – о ребенке с трастовым фондом, который на первом курсе бросил Университет Массачусетса в Дартмуте, чтобы начать производство собственных футболок. У него теплые, с зелеными крапинками глаза. Люди, в водительских правах которых цвет глаз записан как ореховый, обычно говорят: они карие, просто карие, но в его случае я бы возразила. Какие нужны гены, чтобы родить ребенка с такими глазами? Скрещиваю ноги, размышляя о том, как далеко Феникс от Нью-Йорка и насколько маловероятно, что этот парень с некарими глазами смотрит Saluté. – Что будете есть, мисс? – спрашивает он. В капризах шикарных ресторанов я не новичок, как и в плохом обслуживании с улыбкой, являющейся результатом шока от негодования и снисхождения. В такие моменты тебе приносят бесплатный бокал вина, а красавчик-бармен предлагает мисс свои искренние извинения. Поэтому настраиваешься и говоришь: – Для начала свекольный салат, после лосося. – Отличный выбор, – говорит бармен, забыв забрать у меня меню. Достаю телефон и открываю почту. Бокал еще горячий после мойки, и вино на вкус как свадебный букет, совсем не такое, как мы пили у Джен. Плевать, завтра я буду в Лос-Анджелесе, где «на восемь все готово для ужина в Bestia с номинированным на «Оскар» женщиной-режиссером. Как волнительно!» – добавила помощница моего агента. Далее письмо от Гвен, моего редактора: «Re: Анкета Стефани Клиффордс». Перед публикацией издания каждый писатель заполняет авторскую анкету. Она распространяется среди различных отделов, чтобы помочь в разработке рекламы и маркетинга. «Стеф, завтра первым делом достань мне анкету из мемуаров Стефани Клиффордс. Спасибо». Приходится перечитать несколько раз, пока не понимаю, что помощницу Гвен тоже зовут Стефани и что она, наверное, по ошибке отправила мне это письмо. И все же, зачем ей моя анкета? Слышу: «Свекольный салат?» и поднимаю руку, но тарелку ставят перед мужчиной справа от меня. Снова переключаюсь на почту. Винс переслал мне подробности полета в Марракеш. Аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди в 17:47, через три дня. Мы договорились, что он встретит меня в аэропорту с моим чемоданом, собранным для Марокко, чтобы мне не пришлось таскаться с вещами для турне, ужина с режиссером и путешествия Бретт. Морщусь. Тяжелый будет денек. Но отказаться от Марокко – не вариант, тут не отмажешься, как от вечеринки в честь помолвки, особенно с моим недавним решением выйти из шоу. Можно подумать, будто такой сдвиг в мышлении дает мне карт-бланш отказываться от всех мероприятий, на которые в жизни не пошла бы, не снимай их, но на самом деле я нахожусь под еще большей ответственностью. Мне нужно дать понять, что я – неотъемлемая часть этого сезона, что никто не выбил меня из колеи. Как говорят, я хочу уйти, пока нахожусь на вершине. А вершина эта как Марс – враждебна к человеческой жизни. Джентльмен справа от меня вгрызается в небольшой стейк, тщательно подрумяненный, как он и просил. Именно так и обратился к нему бармен, показывая официанту, куда поставить тарелку: «Филе для джентльмена». Я перехожу к графину. Вино в нем тоже температуры супа. Ну да плевать, оно помогает мне подпитывать смелую фантазию, которая появилась у меня с момента выхода мемуаров. «Место эвакуации» – бестселлер номер один по версии New York Times (сделано), я одновременно коммерчески успешна и любима критиками (сделано), очень известный и современный режиссер или актриса намерен адаптировать мои мемуары для экрана (почти сделано). Конечно, меня попросили вернуться на шоу, хотя, когда стартуют съемки пятого сезона, я буду закостенелой тридцатипятилеткой, но все не так просто, у меня есть идея получше. Может, у эпизода, где Лорен Конрад кричит Хайди «Ты знаешь, что сделала!» и самый высокий рейтинг среди реалити-шоу, но вы знаете, что шоу «Семейство Кардашян» достигло пика, когда у сестер родились дети? Сюжетная линия материнства выглядит странно, но помните, нашим зрителям нравится смотреть, как нешаблонные женщины уступают под давлением, направленным на то, чтобы сделать что-то шаблонное. С этой мыслью я проталкиваю спин-офф, в котором беременнею и переезжаю в Лос-Анджелес, чтобы следить за съемками фильма. Буду жить в доме с садом и получу нервный срыв, пытаясь установить детскую кроватку. Сюжетная линия с потешным диссонансом между рождением ребенка и отсутствием каких-либо материнских инстинктов – классический прикол. Верно? Так и представляю, как говорю это в трейлере, поднимая ребенка с надетым наизнанку и задом наперед памперсом. Джесси, наверное, захочет назвать его «Стефани и счастливый финал», и я, хихикая, скажу, что совершенно не согласна. – Простите, вы заказывали лосося? – Передо мной ставят филе, но, пока официант не добавил еще тарелку с тушеным шпинатом, я его останавливаю. – Мне так и не принесли холодное блюдо. – О, – равнодушно отвечает официант. – Простите, – подзываю бармена, и в этот раз он не улыбается мне в ответ. – Мне так и не принесли холодное блюдо. – О нет. Правда? – Правда. Бармен подзывает проходящего мимо официанта. – Натан, эта молодая леди заказывала свекольный салат. Можешь вернуться на кухню и проверить? Кажется, всех такой расклад устраивает, и официант снова пытается поставить тарелку со шпинатом. – Я хотела бы сначала получить салат, – твердо говорю я, – а потом рыбу. Джентльмен справа от меня откладывает нож. В обеденной зоне прерываются разговоры, люди прислушиваются, но я без проблем могу постоять за себя, когда ясно, что меня обидели. Это умеренное неуважение, в котором я не могу найти точку опоры, раздражает. – Конечно, конечно, – отвечает бармен, убирая тарелку и выкидывая еду в мусорку, чтобы я не сомневалась, что они не попытаются разогреть ее и снова подать мне. – Примите наши извинения. Он на мгновение исчезает под стойкой и, появившись с бутылкой сладкого вина, доливает мне. – А можно еще стакан льда? – бесстрашно спрашиваю я. – Этот бокал был немного теплым. Бармен делает кое-что получше и меняет бокал. – И снова примите наши извинения, – лебезит он. Когда приносят счет, в нем значится лишь бокал вина. Оставляю на чай пятьдесят с чем-то долларов, с зажатым чеком в руке кладу салфетку на барную стойку и тянусь к сумочке, висящей на крючке возле колена. И только когда золотая цепочка оказывается у меня на плече и я поднимаюсь, вкладываю перевернутый подписанный чек в папку. Тороплюсь выйти из ресторана, словно только что спрятала бомбу в мусорной корзине, словно меня разорвет на части, если бармен обнаружит его до того, как я сяду в лифт к номеру. * * * Просыпаюсь от шума в темноте, как будто кто-то встряхивает новый мусорный пакет, и он наполняется воздухом. Лежу неподвижно, пытаясь понять, то ли мой мозг издает этот шум, то ли это горничная опустошает мусорную корзину в коридоре. Когда я в последний раз была в Фениксе, пять месяцев назад во время первого турне, после того как прошла охрану, за мной последовал мужчина. – Мэм? Мэм? Я отказалась реагировать на «мэм», и поэтому ему пришлось повторить это дважды. – По-моему, это выпало из вашей сумки, – сказал он, трижды встряхнув пузырьком, как бубном. Я рассыпалась в благодарностях, объясняя, что мне нужно лучше закрывать сумку, что мой муж всегда следит за тем, чтобы я закрывала сумку. Господи, мой муж умер бы, услышав, как я говорю незнакомцу, что он прав. Мужчина рассмеялся, его лицо засветилось, улыбка донельзя растянула кожу – таким становится лицо мужчины, когда даешь ему поверить, что без него тебе никак. – Понимаю, моя жена не сядет в самолет без таблеток. – Он помахал на прощание. – Приятного полета. – Спасибо, – ответила я, глядя, как он удаляется в другую сторону, и думая, как приятно, что меня сочли глупой женщиной с глупой боязнью летать. Следующей нашей остановкой в первом турне был Нэшвилл, где я решила, что снова «забуду» закрыть сумку перед тем, как положу ее на ленту сканера в аэропорту, и сделала то же самое в Милуоки и Чикаго. Я могла просто выкинуть в мусорку рецепт, но это было бы явно преднамеренно. Последние несколько недель я все равно под контролем доктора принимала пилюли, а мои турне занимают всего десять дней в году, и тогда мне не хотелось бы чувствовать себя такой… тормознутой. Только через десять лет я осмелилась признаться доктору, что временами что-то слышу. Не голоса, точнее, вроде как голос, но точно не речь. Это слово, иногда имя, иногда знакомый звук – встряхивание мусорного пакета или рев газонокосилки. Перед тем как я рассказала доктору о голосе, мое давление было сто сорок на девяносто. Когда тот ответил, что слышать голоса – не симптом шизофрении или биполярного расстройства, что около 13 % взрослых в определенный момент жизни слышат голоса и что причиной может быть что угодно, начиная от тяжелой утраты и заканчивая стрессом, давление стало сто на восемьдесят. Я предрасположена к депрессии, что поделать, но мои симптомы скучные и классические и легко регулируются с помощью шестидесяти миллиграммов чего-нибудь ежедневно. Однажды я слезала с таблеток, когда вторая книга из трилогии разошлась миллионным тиражом и шоу вошло в стадию медового месяца с фанатами, и на достаточно долгий срок, чтобы понять: секс в жизни мне нравится так же сильно, как и в книгах. Шум не повторяется, и я напоминаю себе, что сказал доктор: успех – это тоже стрессор. И пусть этот стрессор мне и приятен, это все же прожектор, освещающий то, от чего я избавилась на кушетке психолога, когда – сюрприз! – на самом деле лишь засунула все в шкаф до лучших времен. Уверенность никак не утешает. Я поворачиваюсь и ищу телефон, который заряжается на тумбочке. Сейчас 04:40, и Гвен ответила на мое письмо. Дважды читаю всю переписку. Я: Гвен! Думаю, ты хотела отправить это своей помощнице Стеф! А не мне. Но зачем тебе моя анкета? Все в порядке? Гвен: Извини, дорогая! Да, хотела отправить это помощнице. Как у тебя дела? Составляю ответ. «Я сейчас в Фениксе, но через несколько часов полечу в Лос-Анджелес! На ужин с режиссером. Сообщу тебе, как все пройдет. Оттуда в аэропорт имени Кеннеди, потом в Хитроу и в Марракеш. Безумные денечки! Как-то путано, что у твоей помощницы такое же имя! Но мне интересно, зачем тебе анкета из мемуаров? Ты же меня знаешь, теперь я волнуюсь! Все в порядке?» Нажимаю «Отправить» и сглатываю, избавляясь от сладкого послевкусия того плохого вина. Снова слышу шум и тогда понимаю, что это не горничная возится с мусорной корзиной в коридоре и это не в моей голове, как последствие отказа от лекарств где-то над Скалистыми горами пять месяцев назад. – Сколько времени? – стонет бармен, скидывая одеяло. Его грубая кожа царапает по дешевым шелковым простыням – вот что меня разбудило. – Почти пять. – Господи. Возвращайся в кровать. Бармен поднимает руку и прикрывает глаза. Комната практически невидима, хотя мои глаза привыкли к темноте, и мне видно его пустое запястье. Прошлым вечером, прочитав записку, которую я оставила ему на чеке («Номер 19. Здесь только сегодня»), он пришел и снял свои хорошие часы – оставил их на тумбочке, перед тем как мы отправились в кровать. Так делал Винс, когда мы раньше занимались сексом.