– Ничего не нужно менять, в этом-то и смысл! – Она потянулась через стол и вытерла японской салфеткой каплю разлитого Винсом вина. – Я уже достигла апогея. Тридцать четвертый год – бесполезный. Год завершений. Меня не ждут в следующем сезоне. Никто не задерживался в шоу после тридцати четырех. Мы с Винсом обменялись скептическими взглядами. И, немного подумав, я спросила: – Это же неправда? Стефани подняла пальцы для счета. – Давай пройдемся по фактам. – Первый палец: – Марисса Ньюпорт, первый сезон, тридцать два года. – Средний палец: – Ная Люммокс, второй и третий сезоны, тридцать два года. Хейли Питерсон, первый, второй и третий сезоны, тридцать три года. – Она опустила руку с посчитанными пальцами на стол, будто завершая выступление. – Хейли сама ушла! – крикнула я. – Потому что увидела надпись на стене. – Неважно, – покачала я головой. – Это совпадение. Это же не шкала роста для аттракциона в парке развлечений. Тебе не обязательно отказываться от этой поездки в тридцать четыре года. – Ну, возможно, я не хочу рисковать, – ответила Стеф, складывая грязную салфетку в аккуратный квадрат. – Мне нужно убедиться, что меня пригласят в четвертый сезон. С этой новой книгой у меня прыжок в неизвестность, хотелось бы, чтобы шоу помогло ее продать. – Готовься, – предупредил Винс, снова вернувшись на кухню и взявшись вытирать чугунную сковородку. – О боже, – застонала я, прикрывая глаза рукой. А затем выглянула между указательным и средним пальцами, чтобы спросить: – Что? – Не говори «нет», пока я не закончу, ладно? – вдруг понизив голос, сказала мне Стеф. Винс покрутил пальцем у виска, словно наматывал сахарную вату, и проговорил губами: «Она спятила». Все эти недели, что я жила со Стеф и Винсом, мое сочувствие перепрыгивало с одного на другого, в зависимости от того, кто косячил сильнее. Конечно, до переезда я слышала слухи про Винса – все слышали, – но предпочла поверить Стефани, когда она сказала, что это всего лишь слухи и что они с Винсом по-прежнему безумно влюблены друг в друга. Я много размышляла о разнице между «поверить ей» и «предпочесть поверить ей» и почему оказалась такой простодушной, чтобы принять участие в столь очевидном фарсе. Наверное, это из-за того, что я ее идеализировала. Я не могла совместить мое представление о ней как о главной стерве с ее шаблонным образом женушки, ждущей мужа, когда тот не пришел домой ночевать. Мне было пятнадцать, а Стефани двадцать три, когда она выпустила первую книгу своей трилогии. Помню, как брала ее с маминой тумбочки, когда той не было дома, и каждый раз запоминала номер страницы, где остановилась, потому что если бы загнула уголок, то мама узнала бы, что я читаю книгу, в которой много секса. Авторская фотография Стефани представляла собой ошеломляюще идеальный гламурный снимок, с помадой, бриллиантовыми серьгами в ушах и ослепительной улыбкой. Ее биография была весьма проста: «Стефани Клиффордс живет в Верхнем Ист-Сайде (Не в Нью-Йорке! Не на Манхэттене! В Верхнем Ист-Сайде) с нежно любимой коллекцией туфель от Jimmy Choos». Ее остроумие! Красота! «Благодаря Стефани Клиффордс я нашла свою вагину», – однажды пошутила я в ответ на вопрос репортера о том, каково это – оказаться под ее крылышком. Стефани дважды твитнула ссылку на это интервью. Ей нравилось, как сильно я ее обожала, и это оказалось корнем всех наших проблем. Живя с этой женатой парой, я не могла не заметить сходства в динамике отношений между Стеф и Винсом и Стеф и мной. Она тянулась к людям ниже ее положения, чтобы поднять их до определенного уровня, но не слишком высоко. Она плохо отреагировала, когда я начала сокращать разницу между нами. Стала надоедливой, несносной, ревнивой. Почему она не может вести вместе со мной четвертый час The Today Show? Почему я не могла взять ее с собой в пару на премию журнала Glamour «Женщины года»? В определенной степени она могла удерживать Винса под каблуком, но надо мной не имела той же власти, и это ее убивало. Стеф цепляется за то, что Винс выбрал ее задолго до того, как мысль о шоу пришла в голову Джесси, но она выпустила две книги до свадьбы и по ее книге сняли один фильм. Может, встретив Винса, она не была известной кинозвездой, но он явно рассмотрел ее одежду, драгоценности и квартиру со швейцаром в Верхнем Ист-Сайде и влюбился в ее стиль жизни. Я верю, что потом он влюбился в нее. Но выйти замуж за человека, который сначала влюбляется в то, что у тебя есть, и только после в тебя, – не лучшая идея для счастливого брака. Так что да, Винс в какой-то степени подлый. Но и Стефани не так проста. Она знала, во что ввязывалась, когда выходила замуж за такого парня, как Винс, и все равно заказала хрустальные бокалы от Scully & Scully, потому что ей нравилась сама идея о муже-трофее. А Винс – самый настоящий муж-трофей – чуточку полноватый, – но это Нью-Йорк, не Лос-Анджелес, тут ничего не забывается. Будь он фактурным, определенные слухи – где Винс и Стефани покрывают друг друга, как Уилл и Джада Пинкетт-Смит, если вы понимаете, о чем я – могли бы набрать ужасающие обороты. Сложно жалеть кого-то из них и сложно не жалеть обоих. Зависит от дня. В тот день перед празднованием дня рождения Стефани я была в лагере Винса. Он обхаживал нас с того момента, как мы проснулись. Подал в постель райские порции домашних блинчиков с черникой и рикоттой, но ничего не могло поднять настроение Стефани. Она может быть чертовски строга к себе и ко всему остальному, и пытаться переубедить ее слишком утомительно. Винс явно почувствовал мое раздражение, вот почему осмелился нарушить главное правило Охотниц, проговорив губами: «Она спятила». В тот момент я снова пересекла черту, встав на сторону Стефани, пока наблюдала, как Винс моет белые сковородки от Le Creuset, купленные ему женой, в красивой кухне, оплаченной женой. Может, я и обручена с женщиной, но достаточно много знаю о гетеросексуальных парах, чтобы понимать: мужчины, которые называют женщин спятившими, всегда сами первыми подталкивают их к краю. – Я слушаю, – сказала я Стеф и смущенно отвернулась, увидев благодарность в ее улыбке. Самое худшее в старении – это когда приходится просить помощи у людей младше тебя. Господи, умоляю, пусть со мной это никогда не случится. – Ты знаешь самый рейтинговый эпизод реалити-шоу всех времен? Я задумалась. – Ток-шоу не считаются? – Не считаются. – Что-то из линейки WWE? – WWE Raw. – Черт побери, – рассмеялась я. – И какой же? – «Голливудские холмы». Премьера третьего сезона. «Ты знаешь, что сделала». Я тут же представляю в голове Лорен Конрад в свете красных огней Западного Голливуда, которая упрекает Хайди Монтаг: «Ты знаешь, почему я на тебя злюсь. Ты знаешь, что сделала». – Я помню его. – Конечно, помнишь. Покажи мне женщину до тридцати пяти, которая не помнит вражду между Лорен и Хайди. Потому что удовольствие от просмотра, как ссорятся две женщины, все еще вытесняет желание, чтобы они поладили. Хотелось бы мне, чтобы это было неправдой, но увы и ах. – Мы с Джен ссоримся. – Но вы всегда ссорились. Нет места предательству, если вы никогда не ладили. Зрителям не нужна ссора, они хотят предательства. – И как их им обеспечить? – Мы сыграем Лорен и Хайди. – Она потянулась к моему бокалу и сделала большой глоток. – Я даже позволю тебе быть Лорен. Я буду мерзавкой, – сказала, поморщившись, как бывает, когда слишком быстро пьешь что-то холодное. Звезды, они такие же, как мы. Ссора, как сказала Стефани, должна быть достаточно серьезной, чтобы зрители не обвинили нас в мелочности, не написали в комментариях к нашим постам в Инстаграме, чтобы мы вели себя как взрослые и во всем разобрались. (Если противозачаточные не убьют ее в тридцать пять, то это сделает взрослая женщина из Миннесоты, которая на языке педофила подскажет ей, как себя вести). Ссора также не могла быть непоправимой, чтобы потом примириться в поездке в Марокко. Она обещала, что все закончится в Марокко. Ничего из того, что мы делали, никогда не должно было быть взаправду. Причина этой серьезной, но не непоправимой ссоры оказалась такой: Стефани пришла ко мне и попросила продвинуть свою книгу Рианне, полагая, что та идеально сыграет ее в экранизации. Я отказалась, и Стефани встала на дыбы, потому что после всего, что она для меня сделала, я была ей должна. – Я буду похожа на спятившую темнокожую диву, – пробормотала Стефани, глядя на колени. – Но, – она подняла плечи и поджала губы, – если Джесси узнает, что мы ссоримся, ей придется пригласить меня в следующий сезон, чтобы посмотреть, как все обернется. И пусть лучше меня ненавидят пару месяцев, чем быстренько сольют. – К черту того придурка, – бросила я, имея в виду писателя из New York Magazine, который в подведении итогов третьего сезона взялся называть Стефани Дрыхфани. Но до меня вдруг дошло, словно ее страх был приложением с функцией совместного пользования. Существовала вероятность, что моего самого близкого союзника не попросят вернуться. В прошлом сезоне она была очень скучной. Марк как-то пошутил о своей привязке приема риталина к сценам со Стефани, а Лиза всегда нападала на ее лицо с салфеткой из Starbucks, называя Мисс Нью-Йорк – и не в хорошем смысле. И в тридцать четыре уже нельзя быть вундеркиндом. Ссора должна была произойти без камер, между сезонами, и мы, как мастера перевоплощений, задались целью. Когда осенью закончился срок аренды и я перестала платить Саре, то смогла позволить себе съехать, и вот тогда мы прекратили все общение. Мы не могли дурить СМИ, других актеров, Джесси, если дома вечерами слали друг другу смайлики. Мы видели, что случилось с Хейли, когда ее хакнули, и не могли допустить, чтобы кто-то нас раскусил. Вот почему я не связалась со Стеф, чтобы поздравить ее с выходом книги, которая стала хитом, хотя мне очень хотелось. Услышьте меня: мне очень хотелось. Вот почему я не могла предупредить ее об обеде Джесси с моей сестрой. Возможно, я нашла бы способ с ней связаться, если бы думала, что Келли – нечто большее, чем кандидат партии зеленых. Но я правда считала эту встречу знаком милосердия к моей сестре, которая, если вспомнить, была очень наивной. Вот только Джесси увидела мою племянницу, высокого мини-олигарха со звездами в глазах. И конечно же, Стеф увидела в решении снимать двух членов моей семьи попытку присвоить себе всеобщее внимание, когда мы разрабатывали линию, которая должна была его разделить. Я позволила себе поверить, что именно в этот момент ссора стала для нее настоящей, хотя в глубине души знала, что это не так. В глубине души я знала, в чем на самом деле крылась причина. И только на встрече перед съемками я поняла, что ссора больше не фальшивая. Мы со Стеф – единственные актеры, кто общается вне съемок, хотя продюсеры предпочитают, чтобы этого не было. Поэтому нормально, что я не видела Лорен и Джен до этой встречи. А вот что Стефани виделась с ними – это ненормально. И когда женщины все одновременно восстали против Марокко, я поняла, что это никак не связано с моим «отказом» всучить книгу своей известной клиентке. Не знаю, что было бы, не пожалей меня Иветта и не раскрой привычку Джен закатывать истерики. Как только я разрушила альянс, у меня появилось два варианта. Я могла раскрыть схему Стеф, но тогда пришлось бы признать свою роль в этом, и Джесси, которая против блогеров и фальшивых сюжетов, пришла бы в бешенство. Или могла прикинуться дурочкой. Притвориться, будто все это было частью плана, будто Стефани не пыталась убрать меня из шоу, будто не презирала меня сейчас, и перейти к примирению, как мы изначально замышляли – сойтись во время поездки в Марокко. К моему громадному облегчению, Стеф подыграла мне, когда я загнала ее в угол в уборной на вечеринке у Лорен. Только теперь кажется, что вместо того, чтобы разыгрывать ссору, мы притворяемся друзьями. Даже в самых страшных снах я не могла представить, что ссора станет настоящей, а дружба – фарсом. Глава 12 Стефани, июль 2017 года Бретт встречается со мной в Barneys, чтобы помочь выбрать туфли для поездки в Лос-Анджелес на ужин с женщиной-режиссером. Перечитываю сообщение Лизы, которое пришло этим утром: «НАПОМИНАНИЕ! Ты впервые видишь Бретт после вашего примирения в уборной на вечеринке у Лорен». Она прислала это напоминание, поскольку думает, что мы виделись после вечеринки у Лорен, которая состоялась три недели назад. А почему нет? Мы ведь «помирились». «Все вернулось на круги своя». Я полечу в Марокко. Как бы мне хотелось это тоже взять в кавычки. Лиза отправляет нам такие напоминания перед большинством сцен из необходимости. Нельзя все напутать. У нас нет сценария, но есть рамки. Нас снимают не по порядку, иногда записывая встречу за чашкой кофе после большого скандала между двумя актерами, чтобы подготовить зрителей к ссоре, которую покажут на экране вашего телевизора через час. Раньше Лиза писала мне до наших встреч с Бретт: «Напоминание, последний раз вы говорили об аресте Лорен», ведь после этого мы обсуждали миллион разных тем, на камеру или без. По мере съемок приходится подбирать темы для разговоров, и сообщения с напоминаниями служат заголовком для всех пересекающихся сюжетных линий. Очевидно, примирение Бретт и Стеф станет самой важной линией в этом сезоне, как мы и планировали. После вечера у Лорен я ждала… чего-то от нее. Если бы Бретт написала, я бы ответила, что она должна была мне позвонить. Если бы позвонила, я бы сказала, она должна была встретиться лично. Она все сделала так, что комар носа не подточит, но так и не признала реальность того, что произошло между нами. Я и раньше теряла друзей, но сейчас все иначе, возможно, потому, что я никому так не открывалась, как Бретт. Она строит из себя уязвимого человека, и ее уязвимость заражает меня. Бретт знает болезненные подробности того, о чем я рассказывала Винсу лишь в общих чертах, особенно про размах моей борьбы с депрессией. Ненавижу это слово. «Депрессия». Слышу его и вспоминаю о том черном лабрадоре из рекламы, который держит игрушку в зубах и просится на прогулку, а его хозяин неподвижно сидит на диване. Ненавижу его, потому что это правда. Когда моя депрессия набирает полную силу, она не бушует, а зевает. Я обмочилась в кровати, хотя не спала в этот момент и была абсолютно трезва, просто попытка подняться и сделать десять шагов до туалета казалась мне непреодолимой вершиной. Бретт знает это и многое другое – очень многое, – и теперь, когда я ее потеряла, мои секреты словно отрастили ноги и разгуливают по всему миру в коротких юбках и на убийственных каблуках, чтобы привлечь слушателей. Я постоянно боюсь разоблачения, но страх всегда отходит на второй план перед ужасной болью. Я открыла Бретт свое сердце. Отвернулась всего на секунду, и она его обворовала. В последнее время я думала, что мы испытывали вселенную, плетя интриги с сюжетной линией, и Он это не оценил (все мы знаем, что вселенная – это на самом деле мужчина). Будто пронюхал о наших мелких делишках и усмехнулся: «О, вы ищете, из-за чего бы по-настоящему поссориться?» Если бы я никогда не предлагала этот план, если бы никогда не испытывала судьбу, все было бы так же? «Минуточку», – пораженно думаю я, обходя манекен, одетый в бархат, как раз под стать Принсу. Она считает, это я виновата? Ждала от меня каких-то слов? Моя благосклонность к ней улетучивается, пока я поднимаюсь на лифте до отдела с обувью. Это было бы характерно для Бретт, которой легче обидеться, чем признать ошибку. Добираюсь до пятого этажа и вижу, что приехала первой. «Неважно», – думаю я, успокаиваясь от мысли о потной и умотанной Бретт, которая знает, что найдет меня взвинченной и раздраженной. Ненавижу ждать. Проходят минуты, и я понимаю, что она не только не пришла раньше, но и опаздывает. Очень сильно. На десять минут. Семнадцать. Двадцать две. – Если она не появится через пять минут, я ухожу, – сообщаю я Рейчел, нашему координатору, которая даже не потрудилась найти в Barneys что-то, кроме резиновых шлепок. Знаю, что Рейчел зарабатывает тридцать восемь тысяч в год и что я веду себя как ужасная снобка, но мое настроение напрочь испорчено. – Давай узнаю, где она, – предлагает Рейчел и отходит от меня, чтобы позвонить. И в этот момент, как по мановению волшебной палочки, из-за угла выходит Бретт, не умотанная, в дорогой на вид футболке, причудливых джинсах, с хорошими часами и в массивных белых кроссовках, что стоят дороже ноутбука. Затаив дыхание, я понимаю, что она выглядит отлично, молодой и богатой. «Но красивая ли она?» – вдруг задаюсь я вопросом. Она крупная девушка, сменила статус «большой», коей называла себя в первом сезоне. Ох и налетели на нее за это в Фейсбуке: «Среднестатистическая американка носит восемнадцатый размер. Если ты «большая», то какие тогда мы?» (Передан смысл, орфография и пунктуация отредактированы. Обсуждение же шло в Фейсбуке). Мне хотелось открыть в ее защиту ответный огонь: «Тогда ты огромная, Деб», но Бретт не выносит, когда она не нравится кому-то или когда ее не понимают. Она отвечала каждой полной плаксе и извинялась, объясняя, что в Нью-Йорке в моде худоба и она часто чувствует себя большой в сравнении со сверстниками. Она благодарила их за этот поучительный момент, за напоминание, что живет в пузыре привилегии, и поклялась в будущем тщательнее подбирать слова, когда говорит о теле. Какая поразительная трата времени. Понятия не имею, какой размер у Бретт, хотя точно не восемнадцатый и не четвертый, как у меня, а я крупнее Лорен и Джен вместе взятых. Но знаю, что у нее пропорциональная фигура, а кожа на бедрах и животе – которую я, увы, видела слишком часто – впечатляюще гладкая, без растяжек и целлюлита. Тело крупное, но не нестандартное, и я еще даже не добралась до лица, бесспорно прекрасного благодаря большим мультяшным карим глазам и чистой оливковой коже. Кажется, ответ очевиден: «Она красивая? Да, красивая». Но я не могу в это поверить. Возможно, потому, что Бретт всем своим видом показывает, будто не считает это правдой. Она твердит о самосострадании, о том, что женщинами необходимо развивать нейронные сети, чтобы получить доступ к доброму и полному любви внутреннему диалогу, а потом берет и уродует свою кожу всякими убогими татуировками. И я видела, как она «питает» себя. Живя со мной, Бретт жрала как лошадь, прятала коробки с замороженными вафлями, посреди ночи закидывала в рот странную смесь из сахара, муки и ванили, словно суп. В этом не было ничего доброго или полного любви. Это было диковатое, скрытное поведение человека, явно стыдящегося себя. Бретт робко улыбается мне, но не в качестве извинения. К этому моменту я уже обложена коробками из-под обуви, на одной ноге розовая босоножка с ремешками от Aquazzura, на другой – замшевый ботильон от Isabel Marant. Поднимаюсь, чтобы рассмотреть ноги в невысоком зеркале, и Бретт ошибочно принимает это за приглашение обняться. Я не могу оттолкнуть ее, ведь здесь камеры. И поэтому против воли обхватываю ее рукам и утыкаюсь лицом в плечо. Вдыхая резкий запах ее марокканского шампуня и сравнивая ее ровное сердцебиение с лихорадочным моим, снисходительно задаюсь вопросом: а не потолстела ли она? – Трудно было найти? – спрашиваю я, когда мы разрываем объятия. – Что найти? – Магазин обуви. Знаю, что на седьмом есть еще один, а ты не часто сюда поднимаешься. – Я без проблем нашла, – озадаченно отвечает Бретт. – Значит, просто опоздала, – злобно улыбаюсь я. Бретт сверяется с Cartier на запястье. Выглядят винтажными. Ну разве она не крутая? – Я пришла на пять минут раньше.