– Мне комфортно, – парирует Джен. – Комфорт тебя не трахнет, – говорит Лорен с рвением человека, который слишком много выпил, чтобы насладиться сексом. – Комфорт не затащит тебя на того дебила. Что-то она перегибает палку. Очевидно, Лорен сама это понимает и смеется, делая вид, что шутит. Во мне бурлит адреналин, волосы на руках встают дыбом. С помолвкой Бретт и внезапным согласием Джен с ней сниматься, комментарием Лизы, что смогу поблагодарить ее позже, не нужно быть именитым ветераном реалити-шоу, чтобы предсказать, чем все это обернется. – Фу-у-ух, – медленно выдыхает Джен и жестом предлагает Лорен повторить за ней. – Глубокий вдох. Твоя энергия слишком мощная, чтобы тратить ее на злость. «Твоя энергия слишком мощная, чтобы тратить ее на злость» – вдох. Раньше не хотела этого признать, потому что отчаянно пыталась увидеть в Джен хорошее после потери Бретт, но она действительно до начала сезона получает патенты на определенные фразы, а затем изготавливает со своими вдохновляющими изречениями кофейные чашки и толстовки, чтобы продать через Инстаграм во время записи сезона. Мне тут же хочется выпить, чтобы снять напряжение от эфирной чепухи Джен. Для меня это новое ощущение. Я никогда не относилась к людям, которые после долгой недели или пережитого стресса говорят: «Мне нужно выпить!» Как по мне, лучше съесть какой-нибудь вонючий сыр или сходить на массаж в The Mandarin. От желания выпить начинают слезиться глаза, а это явный знак – беги отсюда, пока не поздно! – вот только я не верю в приметы. Лорен быстренько выдыхает ради Джен, после чего резко разворачивается ко мне, чуть не теряя при этом равновесие. – Выглядишь сексуально, – замечает она, оценивая меня с головы до пят. – Мне нравится твоя сорочка. – Спасибо, она от Stella… – Знаешь, больше всего меня восхищает в тебе то, что ты не строишь из себя монашку только потому, что тебя когда-то изнасиловали. – Однако голос ее лишен даже толики восхищения. – Именно это тебя восхищает во мне больше всего? – насмехаюсь я. Лорен тихонько отрыгивает в мою сторону. – Из прочего, – уточняет она. – Ну спасибо, наверное, – выгнув брови, бросаю взгляд на Джен, которая хмуро смотрит на Лорен, словно разочарована в ней – но не злится! – Только я не жертва изнасилования. А жертва домашнего насилия. – Один хрен, – открыто зевая, говорит Лорен. – Но знаешь? Это сложно. Ты мне нравишься, но верить тебе нельзя, что ни слово, то ложь. Добро пожаловать в мир реалити-шоу, где двуличие не только поощряется, но и является навыком выживания. Когда я в последний раз виделась с Лорен, она разделяла мое мнение. Когда я в последний раз виделась с Джен, она ругала спасенную от издевательств собаку. Теперь же Лорен настроена враждебно, а Джен – мир, любовь и свет. – Почему бы нам не обсудить это в другой раз, на трезвую голову? – негромко спрашиваю я Лорен. Это предложение одновременно защитит меня (Я столько нагородила вранья, что предпочла бы обсудить это, когда буду знать, о какой именно лжи идет речь) и ее (ты всем говоришь, что не пьешь, но я знаю, сколько ты сегодня выпила). – Да я трезва как стеклышко! – Лорен тревожно выпучивает глаза, словно это неопровержимо докажет, что ей можно садиться за руль. – И я хочу знать, почему ты сказала, что это Бретт отправила видео в Page Six, когда это не так. Если бы меня не снимали, я бы облегченно вздохнула. Сказать Лорен, что Бретт ответственна за эту статью в прессе – наименьшее из моей лжи. – Я не говорила, что это Бретт. Я сказала, что подозреваю ее, поскольку знаю, что у нее есть выход на одного из редакторов. – Как и у тебя! – возмущается Лорен. – И у тебя тоже! Несколько лесбиянок в привозном полиэстере, выданном за атласную пижаму, замолкают. Нас ждет крутой закадровый материал. – Может, выйдем в коридор, чтобы обсудить это не на виду у всех? – предлагает Джен, и я тут же понимаю, что там нас ждет Бретт. Распрямляю плечи. Я думала, что готова выяснить с Бретт отношения, но теперь, когда выпадает такая возможность, понимаю, что ошибалась и что, наверное, никогда не буду готова. Я не обязана прощать ее, что придется сделать, если мы сегодня увидимся. – Мне и здесь хорошо. – Конечно, – бормочет Лорен, – ты же портишь не свою вечеринку. Я выдаю раздраженный смешок. – Это ты начала! – Давайте просто… – Джен кладет руки на наши поясницы и ведет к дверям, словно Будда. Сначала я сопротивляюсь, но, когда мы выходим в коридор, замечаю в дальнем углу ужасную картину и превращаюсь в добровольного участника идиотизма. Мой муж сидит на двухместном диване у камина слишком близко к другой женщине. Прищурившись, я понимаю, что это Келли в белом пеньюаре, который очень похож на костюм сексуальной медсестры из The Halloween Store. Винс наклоняется и шепчет что-то ей на ухо. В ответ Келли с улыбкой кладет руку ему на грудь, останавливая. Пульс грохочет в ушах, когда я смотрю на Лизу, опасаясь, что она заставит Марка снимать этого подлеца, но все полностью сосредоточены на предстоящем конфликте между Бретт и мной. «Одной заботой меньше», – думаю я, на миг расслабляясь, но затем ловлю взгляд Джен и понимаю, что она тоже это видела. Прекрасно. Просто прекрасно. * * * Бретт стоит у лифтов в шелковой пижаме, которую я купила ей в прошлом году. Это не случайность. Штаны помяты, и если подойти поближе и уловить запах, уверена, обнаружится, что им отчаянно требуется химчистка, что тоже является стратегией. Она хочет, чтобы я знала: она ее носит, она думает обо мне. Команда окружает нас в ожидании, кто из нас заговорит первой. – Я не хочу с тобой ссориться, – начинает Бретт. Мятеж. Она здесь именно за этим. Я нагло смеюсь ей в лицо. – Тогда зачем ты сюда пришла, Бретт? – Я попросила ее прийти, – весело вмешивается Лорен. Как ей нравится роль раненой птицы в центре всей этой драмы. – Это моя вечеринка. И я могу приглашать кого хочу. Мне не нужно твое разрешение, Стеф. Джен берет руку Лорен и прижимает к своему сердцу. – Лор, – произносит она, ее голос глубокий и хриплый, – помни, о чем мы говорили. Защищайся уязвимостью, а не возмездием. – Черт-те что и сбоку бантик, – буркает Бретт, глядя в камеру. Когда снимался первый сезон, Лиза вбила нам в головы, что мы никогда не должны смотреть в камеры (за исключением признаний, конечно). Затем сезон показали по телевизору, и оказалось, что не только Бретт не согласилась с этим правилом, но и что зрителям это понравилось, они назвали ее Джимом Халперном нашего шоу. Бретт неспособна воспринимать личную беседу как должно, и это предательство по отношению к коллегам по съемке. Смотреть в такие моменты в камеру сродни смеху за кадром. Это говорит зрителям: да, я тоже смеюсь с вами над ними. – Хочешь, чтобы я выступила посредником? – спрашивает Джен у Бретт, отбросив интонацию далай-ламы. Между ними что-то происходит, неразличимое для всех, кроме нас. «Они виделись после нашего собрания в квартире Джен, – понимаю я. – И о чем-то договорились. Это я сегодня на волоске». Пользуюсь моментом, чтобы сориентироваться. У них на меня что-то есть? Они создали собственный альянс? Быстро решаю, что лучше всего показать раскаяние. – Лорен, – щебечу я, поворачиваясь к ней со сложенными в молитве руками, – я правда думала, что Бретт стоит за этой статьей в Page Six. Я не врала. Если Бретт говорит, что это не она, значит, так и есть, и мне жаль, что я создала такую путаницу. А теперь мы можем вернуться внутрь и отметить важную и необходимую новую главу SADIE? Важная. Необходимая. Каждая из Охотниц мечтает быть таковой. Лорен проводит рукой по волосам цвета солнца. «Она собирается довести этот конфликт до конца», – вдруг понимаю я. Как волна так быстро могла сменить курс на меня? Как так получилось, что это я извиняюсь? – Я не верю, что ты так думала, – настаивает Лорен. – Мне кажется, ты сказала это, чтобы переманить меня на свою сторону и чтобы я сражалась за тебя. Я пытаюсь обезоружить ее улыбкой. – Лор, да ладно тебе, ты же меня знаешь. Я могу сама за себя постоять. – Или, возможно, ты сделала это, чтобы отвлечь всех от своих проблем в браке. – Она лениво выгибает бровь, но сожаление все так же читается на ее лице. Она знает, что зашла слишком далеко, подняв тему Винса. – Лор, – возмущенно ахает Бретт, и та меняется в лице. Вот и все. Бретт официально наш новый кукловод. «Спасибо, Лиза», – думаю я, вспомнив, что она мне сказала. – Бред несешь, – заявляю я Лорен. – Возможно, тут дело в четырех бокалах Prosecco, которые ты тайком сегодня выпила, когда сама уверяешь всех, что трезва? Лорен думает, что бросается на меня, но на самом деле это скорее медленный и жалкий наклон. Она ударяется голенью о скамейку между лифтами, сгибается пополам и воет. Джен берет ее за предплечье, помогая выпрямиться, и вот тогда я замечаю это. Синяк. Точечные ранки. Лорен сделала вакцинацию для Марокко. – Повзрослей, – буркает Лорен, хватаясь за голень. – Ты слишком старая, чтобы вести себя как вредная девчонка. Лиза позади Бретт широко разевает рот. – Стеф! – кричит Бретт, когда я выбегаю из комнаты, команда номер два следует за мной по коридору. Хватит с меня. Я больше не могу. Довольно. * * * Не могу найти Винса, а с преследующими меня камерами не рискую искать Келли, которая могла бы привести меня к нему. Не хватало еще сюжетной линии, в которой мой муж чпокает новую Охотницу. Да и вообще чтобы мой муж чпокал новую Охотницу. Иду в уборную, где хотя бы могу посидеть на крышке унитаза, не беспокоясь о выражении своего лица в этой изменившейся реальности, в которой каким-то образом оказалась злодеем. Дверь в уборную заперта. Я дергаю за ручку, намекая тем, кто внутри, на очередь, жду несколько секунд и повторяю, затем еще раз. Да, быстро от камеры скрыться не удается. Дверь, слава богу, широко распахивается, хотя женщина извиняется с хихиканьем, когда замечает камеры и понимает, кто я такая. Я прохожу мимо и тяну за собой дверь, но в последний момент ее что-то останавливает. Опускаю взгляд и вижу грязный носок кроссовка Golden Goose. Бретт поворачивается боком, протискивается внутрь и закрывает дверь прямо перед камерой. Такое происходило и раньше: Марк стоял и снимал закрытую дверь, а наши микрофоны записывали «личную» беседу. Бретт притягивает меня к себе за плечи и складывает губы трубочкой. Даже не знаю, собирается ли она меня поцеловать или плюнуть? – Я не позволю тебе так поступить, Стеф! – восклицает она, встряхивая меня – для драматического эффекта, но не сильно. – Ты не должна вот так уходить. Не тебе решать, когда мы разговариваем, а когда – нет. Я не твой чертов подчиненный. Бретт отпускает меня и подносит кулаки ко рту, ее плечи трясутся от тихого смеха. Затем она показывает на меня пальцем и проговаривает губами: «Давай! Теперь ты!» Я смотрю на нее несколько долгих и тяжелых секунд. «Помоги мне, – внутренне умоляю я. – Хоть как-нибудь». Бретт моргает, и улыбка исчезает с ее лица. Кажется, она хочет что-то сказать – что-то настоящее, – но вместо этого внезапно сильно начинает кашлять. Так сильно, что задыхается. Так сильно, что слезы текут по щекам. – Не в то горло, – хрипит она, сжимая его одной рукой, а другой – тыча в кран за моей спиной. Просит включить воду. Мне же хочется просто отойти в сторону и наблюдать, как она сама себя спасает. Бретт наклоняется и плещет водой в рот, попутно кашляя и сплевывая, из носа текут сопли, лицо стало скверного и неприглядного красного оттенка. Пока она так сгибается, у меня полный доступ к своему отражению в зеркале. Подаюсь чуть вперед и внимательно рассматриваю сегодняшнюю работу Джейсона. Кожа безупречная, гладкая, что подчеркивает мои темные глаза. Но мне уже тридцать четыре. Сам возраст не гнетет, просто он проявился резко, в один момент. Я всегда выглядела такой молодой. А потом, где-то к тридцати трем годам, посмотрела в зеркало и увидела, что стала старше. С тех пор я чувствую себя виноватой, чуть ли не грешницей, меня словно уличили в мошенничестве, как известного евангелистского пастора, арестованного за нелепый сексуальный скандал. Я искренне сожалею о своем прошлом дне рождения и прошу прощения. Я скрывалась в списке Forbes «Почти тридцать», уже выйдя из этого возраста, но хотя бы выглядя соответственно. А потом в дверь постучались тридцать три с половиной и словно в один момент окунули меня в следующее десятилетие. Я каждый год оглядывалась на свой последний день рождения и мечтала вернуть ушедшие месяцы. В двадцать восемь ты такой молодой, в двадцать девять все так же молод, в тридцать вообще ребенок! Но тридцать четвертый год казался другим. Никогда не будет такого, чтобы я оглянулась назад и подумала, что в тридцать четыре была молодой. Молодость осталась на пороге тридцатитрехлетия. Я в этом уверена.