— Это все, премьер-министр? — Все. Поставьте мое имя и озаботьтесь передать сэру Невилу Хендерсону в Берлин. — Чемберлен повернулся к Уилсону. — Годится? — Превосходно. Легат привстал, но Чемберлен остановил его. — Подождите. Еще одно послание. На этот раз синьору Муссолини. — Он несколько раз пыхнул сигарой. — «Сегодня я в последний раз призвал герра Гитлера воздержаться от применения силы в решении судетской проблемы, которая, как я убежден, может быть снята путем коротких переговоров. В результате этих переговоров он получит искомую территорию, население и защиту как для судетских немцев, так и для чехов в период передачи. Я предложил лично отправиться в Берлин и обсудить условия соглашения с немецкими и чешскими представителями, а также, если таково будет желание канцлера, с представителями Италии и Франции». Легат видел, как сидящий на другом конце стола Уилсон медленно кивает в знак согласия. Премьер-министр продолжил: — «Уверен, что ваше превосходительство сообщит канцлеру Германии о своем желании участвовать и вы побудите его принять мое предложение, способное избавить наши народы от войны. Я уже дал гарантии, что принятые чехами обязательства будут исполнены, и выражаю уверенность, что к окончательному соглашению можно прийти в течение недели». — Вы собираетесь известить кабинет? — Нет. — А это законно? — Не знаю, да и, честно говоря, имеет ли это значение в такой момент? Если моя идея сработает, то все будут слишком рады, чтобы ссориться, а если нет, то с противогазами на лице им станет уже не до этого. — Он обратился к Легату: — Вы не передадите письма в Форин-офис и не проследите за их немедленной отправкой? — Разумеется, премьер-министр. Хью собрал бумаги. — Так или иначе, — продолжил Чемберлен, обращаясь к Уилсону, — совесть моя будет чиста. Весь свет увидит, что я предпринял все доступные человеку меры, дабы избежать войны. Отныне ответственность лежит исключительно на Гитлере. Легат потихоньку прикрыл за собой дверь. 2 Хартманн сидел за своим столом и делал вид, что работает. В раскрытой папке перед ним лежала копия последней телеграммы фюрера президенту Рузвельту, отправленная накануне вечером. В ней вторжение оправдывалось предлогом, что двести четырнадцать тысяч судетских немцев оказались вынуждены бросить свои дома и спасаться «от жестокого насилия и кровавого террора» со стороны чехов. «Бесчисленные убитые, тысячи раненых, десятки тысяч арестованных и брошенных в тюрьмы, покинутые деревни…» Насколько это соответствует истине? Частично? Никак? Хартманн не имел представления. Правда подобна другим необходимым для войны материалам: ее проковывают, гнут и режут, приводя к требуемой форме. Нигде в телеграмме не угадывалось ни намека на возможный компромисс. Уже в сотый раз Пауль бросал взгляд на часы. Три минуты двенадцатого. Фон Ностиц и фон Ранцау тоже сидели на своих местах у окон. Они смотрели на улицу, как будто ожидали каких-то событий. За все утро никто не произнес больше десятка слов. Ностиц, работавший в протокольном департаменте, состоял в партии; фон Ранцау, которому, пока не разразился Судетский кризис, светило поехать в Лондон вторым секретарем посольства, в ее ряды не вступал. Они не такие уж плохие парни, думал Хартманн. Ему всю жизнь приходилось вращаться среди таких: патриотичные, консервативные люди, приверженные своим кланам. Для них Гитлер — кто-то вроде неотесанного егеря, который при помощи какой-то хитрой уловки стал управляющим их родового имения. В этом качестве он против ожидания добился успеха, и эти аристократы в обмен на беззаботную жизнь готовы прощать ему прорывающиеся время от времени дурные манеры и вспышки насилия. А теперь они вдруг поняли, что не могут избавиться от него, и вроде как начинают жалеть о своем упущении. Хартманн прикинул: не стоит ли довериться им? Нет, слишком рискованно. Резкий телефонный звонок заставил всех троих подпрыгнуть. Пауль взял трубку: — Хартманн слушает. — Пауль, это Кордт. Немедленно приходите ко мне в кабинет. Долгие гудки. Хартманн повесил трубку. — Что-то стряслось? — Ранцау не сумел скрыть прозвучавшего в голосе беспокойства. — Не знаю. Меня вызывают в дом через дорогу. Хартманн закрыл папку с документами по Рузвельту. Под ней лежал конверт, переданный ему фрау Винтер. Следовало спрятать его где-нибудь, когда он зашел домой переодеться, но ему так и не удалось подобрать достаточно безопасное место. Пауль сунул конверт в пустую папку, отпер левый нижний ящик письменного стола и положил ее туда, похоронив под кипой документов. Запер ящик и встал. Если что-то пойдет не так, он может никогда уже не увидеть своих коллег. Он ощутил неожиданный прилив симпатии к ним. «Не такие уж плохие парни…» — Если что разузнаю, дам вам знать, — сказал Пауль. Он взял шляпу и выскочил за дверь — пока лицо не выдало его чувства или ему не задали других вопросов. Назначенный министром иностранных дел еще в феврале, Риббентроп предпочитал руководить из своей старой штаб-квартиры на противоположной стороне Вильгельмштрассе — массивного правительственного здания прусских времен. Его штат делил один этаж с сотрудниками заместителя фюрера Рудольфа Гесса. По пути к кабинету Кордта Хартманну пришлось миновать группу из пяти-шести облаченных в коричневые мундиры чиновников нацистской партии. Кордт сам открыл дверь и пригласил Пауля пройти внутрь, после чего заперся на замок. Обычно в кабинете присутствовала секретарша, но теперь ее не было. Должно быть, Кордт ее отослал. — Только что заходил Остер. Говорит, началось. — Глаза уроженца Рейнланда бегали за толстыми стеклами. Он выдвинул ящик стола и извлек два пистолета. — Дал мне это. Кордт осторожно положил оружие на стол. Хартманн взял пистолет. Это был вальтер последней модели — маленький, всего около пятнадцати сантиметров в длину, легко спрятать. Пауль взвесил его в ладони, снял с предохранителя и снова поставил на него. — Заряжен? Кордт кивнул. Он вдруг захихикал, как школьник: — Поверить не могу, что это происходит. В жизни не пользовался оружием. А вы? — Мальчишкой ходил на охоту. — Хартманн навел пистолет на шкаф, его палец слегка надавил на спусковой крючок. — Из винтовки стрелял по большей части. Из дробовика. — Это разве не одно и то же? — Не совсем, но принцип такой же. Так что происходит? — Этим утром передал вашу копию ответа Гитлера Чемберлену генералу Гальдеру в штабе верховного главнокомандования. — Кто такой Гальдер? — Преемник Бека на посту начальника Генштаба. Если верить Остеру, Гальдер был ошеломлен. Он определенно с нами: еще более оппозиционен Гитлеру, чем Бек. — Он даст армии приказ выступать? Кордт покачал головой: — У него нет полномочий. Его дело — осуществлять планирование, а не командовать. Он собирается поговорить с Браухичем, главнокомандующим. У Браухича есть власть. Не окажете ли любезность положить эту штуку? А то я нервничаю. Хартманн опустил пистолет. — А Браухич сочувствует нам? — Вероятно. — Так что же теперь? — Вам следует пойти в канцелярию, как мы и уговорились накануне вечером. — Под каким предлогом? — Только что позвонили из британского посольства. Похоже, Чемберлен отправил Гитлеру новое письмо — бог весть, что в нем, — и Хендерсон просит аудиенции, чтобы передать его фюреру как можно скорее. Запрос требует подтверждения Риббентропа, а тот сейчас как раз у фюрера. Полагаю, вам удастся пройти с докладом к министру. Хартманн поразмыслил. Это могло сработать. — Отлично. Он попытался спрятать пистолет, попробовав разные карманы. Лучше всего подошел внутренний в его двубортном пиджаке, с левой стороны, рядом с сердцем. Можно вытащить оружие правой рукой. Если застегнуться на все пуговицы, почти совсем не заметно, что в кармане что-то есть. Кордт наблюдал за ним почти с ужасом. — Звоните мне, как только получите ответ Риббентропа. Я приду и присоединюсь к вам. Ради бога, помните: ваша задача состоит только в том, чтобы двери были открыты. Не встревайте ни в какую перестрелку — это для Хайнца и его людей. — Понял. — Хартманн расправил жилет. — Хорошо. Мне пора. Кордт отпер дверь и протянул руку. Пауль стиснул ее. Ладонь друга была ледяной от ужаса. Он ощутил, как напряжение передается ему, словно инфекция, выдернул руку и вышел в коридор. — Я позвоню вам через несколько минут, — сказал он достаточно громко, чтобы его услышали партийные функционеры. При его приближении те отодвинулись, давая ему пройти. Пауль сбежал по лестнице, миновал коридор и вышел на Вильгельмштрассе. Свежий воздух бодрил. Молодой человек миновал брутальный современный фасад Министерства пропаганды, переждал, пока проедет грузовик, затем пересек дорогу на пути к рейхсканцелярии. Двор перед зданием заполняли два или три десятка чиновничьих автомобилей: длинные черные лимузины со свастикой на флажках, у некоторых были эсэсовские номерные знаки. Создавалось впечатление, будто половина деятелей режима спешили стать свидетелями исторической минуты истечения срока ультиматума. Хартманн предъявил полицейскому у ворот удостоверение личности и изложил свое дело. Он, мол, сотрудник Министерства иностранных дел, у него срочное сообщение для герра фон Риббентропа. Сам повтор этих слов придал ему уверенности — в конечном счете это настоящая правда. Полицейский отворил калитку. Пауль проследовал по периметру двора к главному входу. Пара эсэсовцев преградила ему путь, затем расступилась, даже не дослушав до конца его объяснения. Внутри переполненного вестибюля обнаружились еще трое охранников с автоматами. Высокие двойные двери приемной были заперты. Перед ними стоял долговязый адъютант-эсэсовец в парадном белом мундире. Лицо у него было неестественно суровым и угловатым. Вылитый парень с рекламы сигарет на Потсдамской площади, только волосы белокурые. Хартманн подошел к нему и вскинул руку: — Хайль Гитлер! — Хайль Гитлер! — У меня срочное сообщение для министра иностранных дел фон Риббентропа.