– Полно вам, Николай Николаевич, – вяло возразил гардемарин. – Государь волен жаловать ордена в любом порядке, на то он и государь. А то ведь род графов Блудовых того и гляди пресечется… – А это тут при чем?! – недобро сверкнул глазами Будищев. – Прости, друг, – тут же пошел на попятный Майер. – Но ведь всем известно твое происхождение и сложные отношения с родственниками. – Не со всеми, – задумался про себя прапорщик, вспомнив графиню Антонину Дмитриевну, относившуюся к нему с искренней привязанностью и все еще имевшую немалый вес при дворе. – В другое время, – продолжал тем временем Шеман, – Бриллинг не обратил бы на эти обстоятельства никакого внимания, тем паче что на дуэли нет надобности отбивать горлышки у бутылок, достаточно просто попасть в грудь противнику, а уж это он сумеет. Но сейчас ему надо заслужить возвращение в гвардию, и посему скандалы, как с вами, так и с вашими покровителями при дворе, совершенно излишни. – При малом дворе, – хихикнул гардемарин. – При каком? – не понял Дмитрий. – При том, которым безраздельно правит светлейшая княгиня Юрьевская, – пояснил лейтенант, бросив на Майера недовольный взгляд. – Вы, кажется, какие-то гальванические игрушки делали для ее старшего сына? – Пока еще княгиня, – заговорщически подмигивая, шепнул Сашка, сделав акцент на слове «пока». – А вот это уже не наше с вами дело! – строго прервал подчиненного Шеман. – Кроме того, считаю своим долгом напомнить, что вокруг война, и мы с вами, господа, в походе. И если кто-то наивно полагает, что у него нет служебных обязанностей, то я берусь разубедить его в этом пагубном заблуждении! Всем ясно? – Так точно! – подскочив, четко ответил командиру Будищев, пока Майер честно попытался изобразить раскаяние на лице, но так и не преуспел. – Полно, Дмитрий Николаевич, – смягчился лейтенант. – Я весьма рад и вашему производству, и кавалерству. Более того, я уверен, что вы как никто заслужили эти награды, но по-приятельски хочу предостеречь на будущее. У вас есть не только друзья, но и враги, а теперь к недоброжелателям добавятся еще и завистники. Будьте осторожнее. – Благодарю за совет, – кивнул прапорщик. – А еще поберегитесь Бриллинга, – добавил вполголоса Шеман, наклонившись к нему. – Я встречал людей такого сорта. Если он не сможет действовать открыто, то непременно что-нибудь предпримет исподтишка. Считается, что доля обер-офицера не в пример легче и приятнее унтерской. Во всяком случае, раньше Дмитрий именно так и думал, но действительность, как водится, оказалась куда более прозаичной. «Благородием» его величали и раньше, а вот обязанностей меньше не стало. Дело в том, что митральезы системы Барановского – Будищева имели достаточно сложные и капризные механизмы. И во всем Закаспийском крае, а может быть и во всей России, никто не разбирался в них лучше своего изобретателя. Более того, никто толком не знал, как их применять на поле боя, хотя о последнем мало кто догадывался. В общем, когда батарея снова собралась вместе в Бами, выяснилось, что личный состав и в особенности унтера следили за пулеметами весьма условно, чистка проводилась без должного энтузиазма и вообще расчеты, оказавшиеся вдалеке от своего «любимого кондуктора», нюх потеряли. Сложившаяся ситуация была сочтена совершенно нетерпимой, и новоиспеченный прапорщик, рыкая аки лютая тигра, взялся за ее исправление. Ежедневная чистка, смазка и последующая проверка стали обязательным ритуалом. За ними следовали индивидуальные занятия с наводчиками, потом стрельбы, после них тактические занятия, затем… наступала ночь, и все валились с ног от усталости, чтобы утром снова взяться за дело. Особенно доставалось «тачаночникам». Никто доподлинно не знал, где и как Будищеву удалось раздобыть пару рессорных пролеток, но именно на них он установил две картечницы на треногах. Таким образом, получились две высокомобильные огневые точки, вполне могущие следовать в походе и бою за кавалерией и в случае надобности поддержать их атаку или, наоборот, отразить внезапное нападение. Происхождение названия – «тачанка» тоже было неясным, но оно неожиданно всем понравилось и скоро вошло в обиход, точно так же, как и понятный даже самому неграмотному солдату термин «пулемет» стал вытеснять тяжеловесную заморскую «митральезу». После недолгих тренировок Будищев продемонстрировал их работу Скобелеву. Обычно Белый генерал передвигался, окруженный лишь маленькой свитой, состоявшей из пары ординарцев, однако на испытания неожиданно заявился вместе со всем штабом. Более того, среди штаб-офицерских мундиров, увешанных орденами и аксельбантами, мелькало два женских платья. Как оказалось, обе сестры милосердия сочли возможным украсить своим присутствием предстоящее действо. Причем дамы, к удивлению Дмитрия, были верхом на двух ладных кобылках местной породы. Впрочем, разглядывать наряды и выезд барышень у него не было времени… – Начинайте! – махнул рукой Михаил Дмитриевич. – Трогай, – велел вознице прапорщик, и тот послушно взмахнул кнутом. Влекомая четверкой лошадей, запряженных по-тавричански[26], пролетка вихрем вылетела на невысокий пригорок, и не успела она еще толком остановиться, как с нее хлестко ударила короткая очередь. Горсть тяжелых свинцовых пуль, угодив в мишени, буквально распотрошила их, а тачанка уже мчалась дальше к новой цели. Лихой возница по пути несколько раз разворачивал свой экипаж, демонстрируя маневренность, да так, что Будищев едва не вылетел на одном из особенно крутых пируэтов. Ускорял и замедлял бег запряжки, показывая слаженность работы коней, потом резко останавливался, и в очередную мишень летела новая порция пуль. Последние были изготовлены из тростника в виде ростовых фигур и одеты в драные халаты и шапки, отчего выглядели очень реалистично. Сначала зрители смотрели на «циркачество» новоиспеченного прапорщика с легким пренебрежением, но затем оживились и всякий раз, когда Дмитрию удавалось попасть в очередное чучело, разражались приветственными криками. Наконец, все цели были поражены, и четверка взмыленных лошадей остановилась перед генералом и его свитой. – Ваше превосходительство, – доложил изобретатель, отдавая честь, – все мишени уничтожены! – Да уж вижу, – усмехнулся Скобелев. – Ничего не скажешь, лихо! – Вам бы у Чинизелли[27] выступать, – презрительно выдал кто-то из штабных, но под строгим взглядом генерала стушевался и замолк. Будищев же этот возглас и вовсе проигнорировал, продолжая преданно есть глазами начальство. – А что скажете вы, мадемуазель, – обернулся в сторону сестер милосердия командующий, – вам понравилось? Несмотря на то, что вопрос явно был адресован баронессе Штиглиц, отвечать бросилась Сутолмина. – Очень, ваше превосходительство! – прощебетала она тонким и беззащитным голоском, что способен поразить даже самое черствое мужское сердце. – Эти ужасные текинцы так и валились с ног от стрельбы мосье Будищева. А они что, уже не живые? Ответом на этот наивный вопрос был всеобщий хохот присутствующих офицеров. Причем, если находившиеся рядом с барышнями старались хоть как-то сдерживаться, то остальные едва не перепугали лошадей своим ржанием. Сам Скобелев, впрочем, сумел удержаться от смеха, едва заметно ухмыльнувшись в свои роскошные бакенбарды. Дмитрий тоже хранил молчание. – Хорошо, мне нравится ваше усовершенствование, – решил генерал и натянул было поводья, но потом остановился и, наклонившись в сторону Будищева, негромко поинтересовался: – А где вы раздобыли пролетки? – Нашел, ваше превосходительство! – доложил в ответ прапорщик, сделав самые честные глаза, какие только смог. – Надеюсь, интенданты не придут ко мне с жалобой? – хмыкнул в ответ командующий, правильно истолковав взгляд своего подчиненного. – Не должны, – пожал плечами «рационализатор», но пришпоривший коня генерал уже его не слышал. Следом за Скобелевым устремилась и вся его свита, оставив пулеметный расчет, или вернее экипаж тачанки, одних. Точнее, почти одних, поскольку мадемуазель Штиглиц неожиданно пожелала задержаться. – У меня не было случая поздравить вас с производством, – немного отстраненно сказала она, успокаивая свою лошадку, явно желающую ускакать вместе со всей кавалькадой. – Благодарю, – изобразил нечто вроде поклона Дмитрий. – Вы совсем перестали нас навещать, – продолжила Люсия все тем же тоном. – А в последний раз ушли так быстро, что не нашли время даже поздороваться. – Виноват, – развел руками прапорщик и, желая перевести разговор на менее щекотливую тему, сказал: – У вас прекрасная лошадь! – Вам нравится? – Очень! – Это подарок мервского сердара – дедушки нашего Карима. Он пожелал вознаградить нас за заботу о его внуке. Седла по нашей просьбе изготовили здешние мастера, а амазонки[28] мы с Катей сшили сами. – Шикарно смотритесь! – искренне похвалил Будищев. – Благодарю, – благосклонно кивнула баронесса. – Миледи, так я ее назвала, и впрямь очень славная! Я прежде не очень любила верховую езду, но теперь от нее в полном восторге. – А я держусь в седле, как собака на заборе, – неожиданно даже для самого себя признался Дмитрий. – Не то что казаки, но даже мои матросы иногда смеются. – Очень жаль, – вздохнула барышня. Лицо ее было почти скрыто вуалью, но Будищев почему-то был уверен, что она в досаде поджала губы. – Но быть может, вы все же найдете время, чтобы навестить нас в госпитале? – Постараюсь, – ляпнул в ответ моряк. – Всего доброго, – еще более сухим и отстраненным тоном попрощалась мадемуазель Штиглиц и вихрем помчалась догонять генеральскую свиту. Все время, пока они говорили, Егорыч – коренастый старослужащий солдат из артиллерийских ездовых, исправно делал вид, что его рядом нет. Но когда баронесса ускакала, громко хмыкнул, сокрушенно покачав головой при этом. – Ты чего? – удивился Дмитрий. – Да как тебе сказать, господин прапорщик, ты хоша и выбился в благородия, а все такой же дурень! – Чего?! – Я говорю, лошадки наши подустали, надо бы отдохнуть! – Я так и понял. – Что же тут непонятного! Конечно, понятно, что ента вот кобылка, что ускакала, так и хочет, чтобы ее объездили… – Егорыч, блин! – разозлился офицер. – Ты хоть знаешь, чья это дочь? – Евина, ваше благородие? – Тьфу на тебя! В тот же день, примерно около четырех часов пополудни, когда зной уже спал, но до вечера все еще было далеко, Будищев направился в госпиталь. Официально, навестить все еще болеющего Шматова, а на самом деле извиниться перед барышнями за проявленную невнимательность. Ибо в прошлый раз и впрямь получилось как-то не хорошо. Найти цветы в забытом богом и людьми Бами не было никакой возможности. Впрочем, может, оно и к лучшему, потому как Люсия или, что еще более вероятно, Катя при виде букета могли запросто вообразить себе невесть что. Так что в качестве презента прапорщик приобрел у маркитанта коробку английского печенья и бутылку вина. Насчет последнего, правда, были некоторые сомнения. – Точно не бутор? – подозрительно посмотрел он на гордого сына армянского народа. – Дмитрий-джан, я тебя когда-нибудь обманывал? – сделал оскорбленное лицо торговец, но нарвавшись на выразительный взгляд моряка, немного смутился. – Напомнить? – Слушай, дорогой, зачем так говоришь? Карапет для тебя все сделает, все достанет. – Ашот тоже так говорил… – Вах! Зачем ты вспомнил про этого облезлого ишака?! В тот раз, кстати, это его вино было, зачем я только его товар согласился взять… – А в этот раз чье? – Мамой клянусь, настоящая «марсала»![29] – Точно?!