– Ого, – сказал Мэтью. – Это круто. С тех пор как он был здесь в последний раз, Джордан проделала огромную работу над копиями «Эль-Халео» и «Мадам Икс». Перед каждым холстом стоял мольберт меньшего размера, с прикрепленными фотографиями оригиналов, набросками палитры, инструкциями и визитными карточками. Но все его внимание было приковано к выполненному на заказ портрету Шерри и ее дочери, с которым он ей помогал в самом начале. Картина еще не была закончена, однако лица клиенток выглядели замечательно, а цветовая палитра столь же сдержанной и прекрасной, как на полотнах Джона Уайта Александра, изображения которых художница прикрепила на мольберт рядом. – Спасибо, – отозвалась Джордан. – Они намного лучше, чем те странные штуки. Остальная часть студии была заполнена работами привычных обитателей этого места – красочными, вытянутыми, обнаженными фигурами с грудями в форме огурцов. – Не совсем, – ответила Джордан. – В смысле, Сарджент, несомненно, выигрывает на фоне творений Мистера Титьки. Вот почему Сарджент знаменит, а этот парень, ну, знаешь, просто парень. Однако мои картины – копии. Этот чувак, по крайней мере, создает что-то свое. Думаю, в этом и секрет. Я мало что знаю о живительных магнитах, но уверена, что никогда не смогу создать оригинального Сарджента. Мэтью отодвинул в сторону подушку Джордан и присел на ярко-оранжевый диван. – Как думаешь, что может помочь? Девушка пристроилась на подлокотнике. – Помнишь, что сказал тот мужик? Тот самый с причала, куда нас возил твой брат. Искусство как-то влияет на художника. Вопрос больше в самом создании, чем в создаваемом предмете. Думаю, это как-то воздействует на автора. Если ты потрясающий художник, пишущий прекрасные картины, то еще одна замечательная работа может ничего не значить. Это должно быть что-то другое, эмоциональная травма не совсем, то слово, скорее… энергия и движение. Одно порождает другое. Движение в их жизни, их техника работы каким-то образом улавливает силовую энергию, вторя ей. Мне так кажется. Я, правда, не знаю. И сейчас несу какую-то чушь, так что если тебе слышится отчаяние в моем голосе, так это потому, что я плету полную ахинею. Мэтью нравилось, что она разговаривала с ним так, как с нормальным человеком. – Значит, ты предполагаешь, что если создашь… не копию, э-э, то есть оригинал, то у тебя может получиться магнит? Потому что обычно ты делаешь только копии? Джордан указала на него, щелкнув пальцами. – В точку. Именно на это я рассчитываю. Вот только узнать, сработало ли это, не получится, пока он мне не понадобится, верно? Я сейчас работаю над одним оригиналом, над портретом твоего брата, но пока трудно сказать, действует ли он. А вообще в последние дни я почти не ощущаю живительные магниты, наверное, причина в том, что Хеннесси и Ронан делают с силовой линией. Ты заметил? Обратил внимание, что сонные приступы стали случаться реже? Мэтью почувствовал невероятное облегчение, услышав, как она это произнесла, словно рассуждая о нормальных, обыденных вещах. – Я не блуждал! – Правда? Когда я впервые приехала, то ощущала магниты невероятно остро. Я чувствовала, как «Эль-Халео» что-то со мной делает, наверное, потому, что сильно нуждалась в энергии. Сейчас мне кажется, ее стало намного больше вокруг, поэтому я чувствую себя нормально, глядя на картину. То есть, конечно, она по-прежнему мне нравится. Однако не уверена, что если бы сегодня впервые ее увидела, то смогла бы заметить, что она чем-то отличается от обычной картины. Так что вряд ли я сразу пойму, удалась моя работа или нет. – Можно испробовать ее на другой грезе, – предложил Мэтью. – Спящей. Чей сновидец умер. У нас в Амбарах таких много осталось от отца. – А это отличная идея. Голос девушки прозвучал так, словно она действительно имела в виду то, что сказала. Поэтому мальчик почувствовал себя достаточно смелым, чтобы спросить: – Могу я взглянуть? – Что? Ох. Портрет. Знаешь ведь, что я еще не показывала ему. – Ага. – Ты будешь единственным человеком, кроме меня, кто его видел. – Ага. – Ладно, хорошо, только мое эго очень уязвимо на этот счет, так что не вздумай сказать ничего плохого. А лучше вообще ничего не говори. Просто охни, и затем я быстренько уберу его обратно. – Ага. Потолки в студии были достаточно высокими, чтобы вместить небольшой балкончик; с него Джордан взяла большой холст, а затем, скорчив гримасу, развернула его у подножия лестницы лицом к Мэтью. Мальчик долго смотрел на портрет. – Неважно, скажи что-нибудь, молчание намного хуже, – выпалила Джордан, что ему тоже понравилось, так как заставило почувствовать, что ей небезразлично его мнение. – Диклан хоть примерно знает, как выглядит портрет? – спросил Мэтью. И когда она покачала в ответ головой, он посмотрел на нее чуть пристальней, а затем спросил: – Ты собираешься замуж за моего брата? – Боже, парень, а ты не церемонишься. Я ожидала, ты скажешь, что передний план слишком перегружен или я что-то напутала с его носом. – Почему он относится к тебе, будто ты настоящая? – спросил Мэтью. Джордан долго смотрела на него, так же долго, как он на картину, а затем унесла портрет Диклана обратно наверх. Когда она спустилась, то присела перед ним на корточки и сказала: – Потому что я и есть настоящая. – Откуда ты знаешь? – Потому что я разговариваю с тобой, приятель! Потому что у меня есть мысли и чувства! Не имеет значения, как ты сюда попал. Ты уже здесь. Мэтью уставился на свои руки. – Что, если Ронан создал меня таким? Вдруг это он сделал меня тем, кто я есть? – Ну и что, даже если и так? – Она взяла его за руку и потрясла ее. – Как думаешь, почему у Диклана такие кудри? Почему ты считаешь Ронана засранцем? Каждому из нас что-то досталось от своих создателей. Наши тела функционируют, подчиняясь определенным правилам, с которыми приходится считаться. Мы не настолько разные, как тебе кажется. Мэтью почувствовал, как сдается от ее последней фразы быстрее, чем смотался из «Бровей Старикана». – Послушай, я не пытаюсь внушить тебе, что это легко, – сказала Джордан. – Справиться с тем, что ты сон. Я просто… просто имею в виду, если ты думаешь, что существует некая магия, которой можно оправдать, почему все так странно и неправильно и почему так сложно найти свое место в мире, что ж, так не получится. В том, что действительно имеет значение, мы не отличаемся друг от друга. Твой братишка Диклан всего лишь делает вид, что считает это важным, поскольку так ему не приходится слишком задумываться о судьбе вашей матери и о своих чувствах по этому поводу. И потому что его пугает, что будь ты настоящим человеком, то вскоре вырос бы и бросил его, он остался бы без семьи и уже не знал бы, кто он такой. Вот. Вот тебе сеанс психотерапии за два доллара, не знаю, для тебя или для него, но вы можете поделить счет пополам. – Ты реально крутая, – сказал Мэтью. – О да, я такая, – она снова легко дала ему пять. – Так что скажешь о моей картине? 27 Хеннесси отлично помнила, как позировала для «Джордан в белом». Джей все утро проплакала у зеркала на втором этаже их лондонского дома, а Хеннесси провела утро, наблюдая за ней через приоткрытую дверь. Она чертила фигуру матери на ворсе ковра, на котором сидела, вновь и вновь стирая рисунок, в попытках улучшить наклон ее плеч, изгиб шеи. Было сложно сказать, плакала мать по-настоящему или только для галочки. Она фотографировала свое отражение в зеркале на телефон, а затем проворно что-то в нем печатала. Несколько часов спустя Джей внезапно появилась в холле, и хотя Хеннесси скрылась, опасаясь быть пойманной, мать обнаружила девочку замотанной в льняную занавеску в конце коридора. – Маленькое привидение, – сказала она Хеннесси. – Пойдем в студию. Хеннесси редко сюда пускали и тем более никогда не приглашали, поэтому девочка с благоговением приняла руку матери и на лифте поднялась с ней в студию на третьем этаже. Ничто не могло сравниться с мастерской Дж. Х. Хеннесси в расцвете ее карьеры. В этот тайный мир можно было попасть лишь двумя путями: на лифте с кодом доступа или по темной лестнице, ведущей к двери без ручки, открывающейся только ключом. Обстановка внутри представляла собой смешение старого и нового. Древние оконные рамы, гладкие белые стены. Старинный паркет, выкрашенный в современной черно-белой гамме. Огромные светильники, свисающие с потолка, подарки от коллег-художников, куча лампочек, сухих трав и листьев. Металлические торшеры, словно растущие из пола с фигурно вырезанными абажурами, отбрасывающими геометрические, кружевные тени. Цветные отпечатки пальцев усеивали каждую плоскую поверхность в помещении, включая белый рояль, где Джей беспечно пробовала новые краски. И конечно же, картины в разных стадиях завершения. Живые глаза. Выразительные руки. Как только дверь лифта с шипением закрылась за ними, Джей на пару мгновений выглянула в одно из окон студии, а затем, не обнаружив там того, что искала, вернулась к Хеннесси, чтобы обрушить на нее все свое внимание. Мать заставила ее примерить несколько платьев, небрежно брошенных на диван. Девочка принимала различные позы на простом деревянном стуле. Джей взъерошила ее волосы, поиграла с косами, накрасила и стерла губы. И продолжала приговаривать, какой хорошенькой Хеннесси стала, какая замечательная картина получится у них вместе. Нет! Не картина. Серия картин. Выставка. Девочке казалось, все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она смирно сидела на стуле, словно животное у шоссе, боясь пошевелиться, чтобы из относительной безопасности не угодить куда похуже. Ей было холодно в одной белой сорочке, но она не смела даже дрожать на случай, если мать вдруг вспомнит, что обычно не так обращается с дочерью. Однако чары не рассеялись. Они работали целый день и весь вечер. На следующее утро Джей все еще была полна энтузиазма. Она заказала на завтрак невероятно роскошную выпечку в одной из местных пекарен, а затем они снова поднялись наверх, на этот раз по шаткой запасной лестнице, которая заканчивалась дверью без ручки, чтобы продолжить работу. Так прошли две недели: Хеннесси неподвижно сидела на стуле, боясь вздрогнуть, мать рисовала ее, а на лестничной клетке громоздились пакеты с доставкой еды навынос. В какой-то момент Джей отложила кисть в сторону и потрясенно произнесла: – Я создала тебя. Однажды ты вырастешь и превратишься в женщину, и тебя создала я. Джей взглянула на дочь, и внезапно у Хеннесси возникло ощущение, что мать действительно видит ее, действительно пытается понять, каково оказаться на месте Хеннесси и какой должна быть ее мать. Джей перевела взгляд с дочери на ее изображение на холсте и обратно, а затем поизнесла: – Ты вырастешь такой прекрасной, – это был лучший момент в жизни Хеннесси. А затем раздался громкий хлопок. Входная дверь. Билл Дауэр вернулся из своей поездки. Джей резко вскочила, с грохотом опрокинув табурет на пол. Все еще влажная палитра оказалась забыта на пианино. Дверь лифта с жужжанием закрылась. Хеннесси осталась в одиночестве так быстро, что не успела понять, что произошло. Девочка еще долго сидела на холодном стуле, не желая двигаться на случай, если мать вернется. Спустя час она натянула ткань, обернув ее вокруг себя, и подождала еще немного (маленькое привидение!). В конце концов, она позволила себе вздрогнуть и признать, что Джей не вернется. Слегка вздохнув, Хеннесси прошлепала босиком по холодному полу до лифта, но обнаружила, что он не сдвинется с места без кода, которого она не знала. Тогда девочка подошла к двери без ручки, но и та не открылась. Она была закрыта на замок, а замочная скважина пуста. Хеннесси оказалась заперта в студии. Сначала она позвала очень вежливо, хоть и сомневалась, что родители ее услышат, снизу доносились их повышенные голоса. Затем закричала. Начала стучать.