Приподняв бровь, он смотрит на меня: – Люди часто говорят о правильном и неправильном, словно это что-то простое. Но это не всегда так. Очень много вещей оказываются где-то посередине… Различных оттенков серого. Можно легко оказаться правым и легко ошибиться. Но если мы не будем нести ответственность за последствия, причиняя вред другим людям… если не встанем на защиту тех, кто не может постоять за себя… мы станем так же неправы, как и те, кому мы пытаемся противостоять. – Но нормально ли наказывать тех, кто не знает примеров лучшей жизни? – спрашиваю я. – Мы учимся тому, чему учат нас. Если королева Офелия научила Колонистов ненавидеть нас, разве мы не должны пытаться научить их новому, вместо того чтобы бороться с людьми. – Они не люди, Нами. Как бы тебе ни хотелось в это верить, – поправляет Ахмет. – У нас у всех должны быть границы. Мы должны сами определить, на что готовы пойти и сколько знаний дать, прежде чем желание просветить станет опасным для окружающих. Возможно, в этом и проблема. Мне следует беспокоиться не только о себе. Есть люди, которые зависят от меня. Сейчас все человечество зависит от меня. Так что я лишилась такой роскоши, как свободный выбор. – Я знаю, где проходит граница, – тихо говорю я. – И собираюсь уничтожить Сферу. Но, прошу, не проси меня радоваться этому событию. Он кивает: – Возможно, ты не уверена в правильности этого поступка, но я в этом не сомневаюсь. Я выхожу из его мастерской. Я не тот Герой, каким хотела стать, а тот, что нужен жителям Поселения. И мне следует смириться с этим. * * * Гил сидит за рабочим столом, крутя в руках тонкий кусок металла. Я стучу в приоткрытую дверь, и он тут же прячет свое творение под клочком ткани, а на его лице отражается смущение. – Это сюрприз, – неуверенно признается он, постукивая большим пальцем по колену. Я морщу нос: – Для меня? – Да. Но… он еще не готов. Я дергаю за рукав куртки, не в силах скрыть улыбку. Или подобрать слова. Потому что бывали времена, когда Гил с радостью отправил бы меня в Войну и бросил там. А теперь он делает мне подарки, словно мы друзья. Словно нас связывает что-то такое, что я могла разделить лишь с Финном. Но теперь Финн кажется мне чужим. А Гил… Не верится, что все так сильно изменилось. – Я могу тебя кое о чем спросить? – Я нервно переступаю с ноги на ногу. Гил кивает. – Думаешь, я поступаю правильно? Он отводит взгляд и смотрит на пол: – А ты сомневаешься? – Нет, – уверенно отвечаю я, и он вновь встречается со мной взглядом. – Я знаю, что должна это сделать. Но мне необходимо знать… Я замолкаю на мгновение и слегка кривлюсь, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить то, что чувствую. Полагаю, по большей части это стыд. – Когда все закончится, ты все еще будешь считать, что я поступила правильно? – Почему ты об этом спрашиваешь? Я понимаю, что он имеет в виду. Он всегда откровенно высказывал, какие испытывает чувства по отношению к Колонистам. И какой бы ни была цена человеческой свободы, он готов заплатить ее. Даже если ради этого необходимо уничтожить всех до последнего Колониста. – Я хочу услышать это от тебя, – наконец, говорю я. – Хочу услышать, что ты считаешь мой выбор правильным и что это не сделает меня монстром. Хочу, чтобы ты уверил меня, что не будешь смотреть на меня по-другому, холодно и безразлично. – Я вздыхаю. – Хочу, чтобы ты сказал мне, что я все еще останусь хорошим человеком, когда все закончится. Гил убирает руки со стола и поднимается на ноги, а затем делает несколько осторожных шагов ко мне. – Ты же знаешь, что все еще можешь изменить решение? Я удивленно смотрю на него: – А не ты ли говорил, что у нас нет такой роскоши, как выбор? – Я знаю, что испытываешь, когда сердце разбито, – со всей серьезностью говорит он. – И если ты решаешься на это, то должна быть достаточно сильной, чтобы справиться со шрамами. Потому что мы можем предположить, насколько сильной будет рана, но трудно предугадать, насколько большим и глубоким окажется шрам. – Он замолкает на мгновение и скользит взглядом по моему лицу. – Знаю, ты веришь в сосуществование. Хотя я могу назвать миллиард причин, почему это не сработает. Но если ты действительно этого хочешь… Если ты действительно хочешь пойти по этому пути… Тогда я пойду по нему вместе с тобой. – Почему ты мне это говоришь? – с трудом выдавливаю я. Почему именно сейчас, когда я уже приняла решение? Он долго подбирает слова, словно боится их произнести: – Я забочусь о тебе. Забочусь о твоем сердце. И хочу, чтобы ты знала, что я поддержу тебя, даже если ты передумаешь… Чтобы ты знала, что еще можешь передумать, если уничтожение Колонистов действительно причинит тебе боль. Пока ты не разрушила Сферу, у тебя еще есть выбор. Что-то мелькает в его глазах, и я понимаю, что этими словами он разбивает собственное сердце. Это его выбор. Выбор отбросить эгоизм и поддержать меня, даже если это означает отказаться от того, чего он хочет больше всего на свете: покончить с войной раз и навсегда. Забочусь о твоем сердце. Одним плавным движением я делаю шаг вперед, обхватываю лицо Гила ладонями и прижимаюсь губами к его губам. Он слегка приоткрывает рот, и комнату заполняет его еле слышный стон. На мгновение наши тела застывают, а затем я отстраняюсь и вижу, что глаза Гила широко распахнуты. Одним поцелуем я разрушила так тщательно выстраиваемую им защиту. Его стены разрушены, броня сломана, и, кажется, он и сам не знает, что ему делать. Но это длится недолго. Через мгновение он кладет руку мне на затылок и, притянув к себе, накрывает мой рот своим. Пальцы… языки… кожа… Мы прижимаемся друг к другу, словно отчаянно хотим быть ближе. Отчаянно нуждаемся в утешении. Мы не замедляемся, даже когда Гил целует меня в подбородок, шепча, как сильно этого хотел. Даже когда я провожу руками по его спине и, притянув ближе, отвечаю, что тоже этого хотела. Я все и ничто. Растворилась в этом единственном отрезке времени. И он кажется бесконечным. * * * Я прижимаюсь к то поднимающейся, то опускающейся груди Гила, но все мои мысли – о Ночи Падающей звезды. Гил скользит пальцем по изгибу моей талии. А затем прижимается губами к виску, отчего у меня в груди начинают порхать тысячи бабочек. Я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть, отразилась ли на его лице нежность, которой пропитан поцелуй, но вижу лишь напряженность. – В чем дело? – спрашиваю я, вдруг резко осознав, что мы лежим в объятиях друг друга, но при этом он выглядит так, будто между нами целый океан. Заметив мой пристальный взгляд, Гил расплывается в нежной улыбке: – Прости. Просто иногда трудно отделаться от мыслей. Вот и все. – Ты переживаешь из-за фестиваля. Он касается большим пальцем моего плеча: – Я переживаю за тебя. Я открываю рот, чтобы уверить его, что со мной все будет в порядке. Но слова застревают в горле, сменяясь мыслями, которые впиваются в нервы, как острые зубы. Меня охватывает беспокойство. Сожаление. И безграничная печаль. Главной целью всегда было сделать загробную жизнь безопасной для людей. Но она казалась недостижимой, абстрактной. Хотя я время от времени представляла, каким будет лучшее будущее. На что оно будет похоже. – Как думаешь, можно ли провести день без страха? – спрашиваю я так тихо, что сомневаюсь, что Гил услышал. Я чувствую, как бьется его сердце под футболкой. – Чего бы ты ни боялась, ты не должна справляться с этим в одиночку, – мягко отвечает он. – Я разделю твои страхи, если ты мне это позволишь.