Для храбрости Мирелла пропела короткую обережную молитву, в такт ходу. А всякий поворот миновала в три широких шага, шепча себе: Будь там Зло, оно б нас сожрало, Но раз нет его там, Нечего бояться нам. Еще три шага – новый поворот. Уф! И тут никого. Будь там Зло, оно б нас сожгло, Но раз нет его там, Нечего бояться нам. Хвала Господу! И этот переулок пуст. Будь там Зло, оно б нас растолкло, Но раз нет его там, Нечего бояться нам. Спасена! На улице ни души, ни живой, ни мертвой. Будь там Зло, оно б нас рассекло, Но раз… Последние слова застряли в ее горле. Леденящая тишина пришла на смену напеву. Черный человек был здесь. Мрачная тень виднелась в конце новой улицы, куда заступила Мирелла. Подол плаща его словно окаймляли синеватые всполохи. Он гулял по Гамельну, точно по своей вотчине. Поступь его была покойна, и снующие у щиколоток крысы ничуть его не смущали. Пред низким домом, безмолвным, как и все прочие, он замер. И Мирелла узрела с ужасом, как входит он в жилище сквозь стену. Точно вспугнутый заяц, рванула она прочь. Через весь город, до самого Везера. Добежав, зашла в воду по пояс. И окунула в нее руки, горящее лицо. Мало-помалу она отдышалась. Мирелла закрыла глаза. Город лежал позади. И чудилось ей, будто чума заперта в его стенах и вода убережет ее от всякой заразы. Она вернулась к берегу и легла на мелководье, головою в мягкую траву. Прохладные струи расслабили напряженные мышцы. Когда телу вернулся покой, а по коже пробежал озноб, Мирелла вышла из воды. Возвращаться в Гамельн она не хотела. Ее тянуло уйти. Вот только куда? О мире за стенами Гамельна Мирелла не ведала ничего. Про географию монашки не сказывали ни слова. До мора, бывало, бродячие торговцы со странным наречием входили в городские ворота. И то было для Миреллы единственным свидетельством, что за пределами города есть большой мир. Водоноска оглянула три дороги, уходящие от городских врат в безвестность. Какую выбрать? Вполне может статься, что одна из них ведет прямо к краю Земли, и тогда по ней нельзя идти ни в коем случае. Да и как знать: может, чума свирепствует и в окрестных городах? Наружный мир виделся ей еще опаснее Гамельна. В своем городе она хоть знала, откуда ждать угрозы, и потому могла ее избегать. Покинуть город – для нее непомерное и слишком опасное начинание. Мирелла наполнила ведра и взвалила их на плечи. И, поприветствовав стражу, вернулась в Гамельн. Она держала руки на ремне, готовая, ежели нужно будет, разом освободиться от громоздкой ноши и бежать. До площади оставалось пройти восемь улиц. Она почти бежала широким, твердым шагом, дыша размеренно и не проливая на землю ни капли воды. Площадь близилась. Всего семь улиц осталось. Всего шесть. Всего пять. Всего… Черный незнакомец был здесь, перед ней, будто вдруг вырос из-под земли. Мирелла замерла. Он был выше ее на голову. Медленно склонился он к ней. Лицо его терялось в глубине плотного капюшона. На Миреллу надвигался сам сумрак. Она раскрыла рот, хотела кричать. Но горло сдавило так, что не проскользнуть ни звуку. Ее сковала исходившая от незнакомца мистическая сила. В нем чудилась нечеловеческая мощь. Он пожрет ее. Ей не спастись. Вдруг что-то восстало в ней, в миг, когда незнакомец пригнулся уже к самому ее уху. Она ощутила, как кровь накатывает волнами в ее жилах, и оборвать это биение она позволить не могла. Грудь ее раздулась гневом, горло вспыхнуло огнем, и она закричала. Избавительный крик, вобрав в себя всю ее волю, вырвался из ее рта и обрушился на человека в черном. И отбросил незнакомца. Что же незнакомец? Отстранился? Отступил на шаг? Нет! Миреллин крик откинул его, точно шквал. Словно порыв ветра сорвал его с места, пронес несколько метров и швырнул навзничь. Юница до того была поражена случившимся, что бросилась наутек, без оглядки, не подумав даже скинуть ведра с плеч. Скорее ветра пронеслась она через Гамельн. А достигнув площади, рухнула наземь: ноги подкосились, дыхание сбилось, она вся взмокла и тряслась крупной дрожью. Ей хотелось забиться в какой-нибудь угол и никогда не вылезать оттуда. Так она и лежала, свернувшись, ошалев от страха, не в силах двинуться, когда уши ее наполнил пронзительный и настойчивый звон. Сей требовательный призыв разбередил глубоко сокрытую в ней злобу, и нервы ее натянулись тетивой. Она вскочила на ноги. То требовал свою воду бургомистр. Широким, яростным шагом подошла она к двери и забарабанила в нее что есть мочи. За дверью долго слышался скрежет проворачиваемых ключей, отпираемых замков, отодвигаемых засовов. Покажись из-за двери голова бургомистра, Мирелла от приключившихся потрясений и годами тлевших в душевных недрах чувств, без сомнения, огрела бы его кулаком по носу – до того всё в ней вскипело. Но дверь приотворил слуга. Мирелла углядела в щель его тощее и перепуганное лицо и слегка остыла. Пока же тот бегал за пустым бочонком, она вконец успокоилась. Бочонок она наполнила лишь до половины. У нее осталось еще полное ведро и немного воды в другом. Увидев на лице слуги удивление, она заявила: – Больше я не приду. Звонить без толку. И удалилась, прежде чем тот успел возразить. Она перевела дух. Дрожь унялась. Голова была ясна, взор прям, грудь дышала свободно, ноги крепко упирались в мостовую. Мирелла ощутила уверенность. То было чувством новым и странным. Быть может, в детские годы она и была такой, бессознательно смелой. Но, вырастая, порастеряла ту веру в себя. И вот обрела ее вновь. Она отогнала черного незнакомца. Страх ушел. Она пошла по городу дальше. Впервые тишина его улиц явилась ей не столь тревожной, сколь покойной. Она напевала песнь водоносов, и радостно было слышать, как отдается в тиши ее голос. Мирелла шла в бедняцкую часть. Она пела, и живые отворяли ставни, протягивали кружки. Она поздоровалась с близняшками, радуясь, что они живы. Те же дали ей припасов в обмен на воду. Мирелла схоронила съестное близ сарая: ежели крысы не отроют тайник, им с Паном хватит на ближайшие дни. Она выглядывала незнакомца в черном, но того нигде не было видно. Тогда она повернула назад к Везеру. По дороге ей встретился подручный могильщика. Бедолага всё продолжал свои труды. Он в одиночку обходил Гамельн, собирал тела и погребал их. Мирелла подкрепила его водою и словом. Приблизившись к реке, Мирелла увидела очертания мужчины. Он стоял по колено в воде и тер свое тело. Подступив ближе, она признала в нем Гастена. А дойдя до берега, поняла, что он совершенно наг. В Средние века нагота была делом обыденным. Мылись все вместе, хаживали раздетыми в кругу семьи и перед толпою слуг. Однако, хоть увиденное ею и соответствовало нравам эпохи, Мирелла ощутила неловкость, и щеки ее зарделись. – Мирелла! – воскликнул Гастен с широкою улыбкой. – Как поживаете? Юноша имел весьма довольный вид, и юницино смущение явно его забавляло. Не зная пощады, он продолжил свое омовение. Затем повернулся к ней, уперев руки в бока, дабы обсушить спину в лучах солнца, и непринужденно завел беседу. Они перекинулись парой слов о погоде, об удобствах постоялого двора и о скопившихся в Гамельне трупах. Наконец Гастен сжалился над Миреллой, которая усердно смотрела вдаль, поверх его головы. Ему пришла на ум лукавая мысль попросить, чтоб она помогла ему одеться. Пусть-ка девица пособит ему натянуть штаны, рубаху и сапоги. В извинение за эту выходку он взялся на обратном пути нести Миреллины ведра. Разговор спорился. Мирелла дивилась, сколь легко говорится ей с чужаком. Ей нравилось беседовать с Гастеном. Она подумала, что юноша потому привлекает ее, что явился издалека. Ее подмывало расспросить его о мире по ту сторону гамельнских стен. Однако, как ни приятно ей было общество Гастена, бдительность ее не ослабла. Она всё так же чутко озиралась по сторонам и внезапно вздрогнула. Через улицу напротив скользнула какая-то тень. Но тут же Мирелла облегченно вздохнула, признав Бедвика: верно, тот промышлял покражей. От наблюдений сих отвлек ее Гастен. Юноша вдруг стал посреди улицы, точно его осенило откровение. Оглядел ее бесшуточным взором и объявил: – Сегодня вы как-то особенно хороши. Гастен был искренен. Если в первую их встречу вид у Миреллы был забитый и пугливый, то теперь всё изменилось. В ней виделась уверенность, что было странно для оборванки и совсем поразительно – для женщины. Он с первого взгляда угадал в ней особенную силу – и вот она явила себя, не сдерживаемая ничем. Мирелла нахмурилась. Она привыкла к насмешкам над своею наружностью – на них она умела ответить. Сии же речи обезоружили ее. Жуткое подозрение закралось ей в душу. Уж не хотел ли Гастен завлечь ее льстивыми речами? Мысль эта гораздо насторожила ее. Нимало не заботясь о вызванных его похвалою муках, Гастен продолжил любезничать. Он окинул Миреллу сколь мог томным взором, – та отпрянула на шаг, тревожась всё больше. – О, сударыня, – промолвил он, – вслушайтесь в тишину вокруг. Словно во всём мире остались мы одни. Речь свою сопроводил он многозначительным подмигиванием, призывным и полным сокрытого смысла. В тот же миг из-за чьих-то ставен донесся истошный кашель. – Не вполне одни, – заметила Мирелла. – Есть еще те, кто умирает, кто умер, кто доживает в трауре и кто здоров и ждет своего часа. Но, чтобы охладить пыл Гастена, одного резкого ответа было мало. Он отбежал и вернулся с цветком, который протянул Мирелле. Юница оторопело вылупила глаза и не стала брать. С видом самого несчастного в мире страдальца он оторвал лепесток и проговорил: – Любит.