— Не трать время и не ври мне! Его нужно вернуть. Из-за тебя я могу проиграть выборы. — Ризничий прижал Филемона к стене пекарни. — Где он? К его удивлению, служка заплакал. — Ради всего святого, — скривился Годвин, — перестань ломаться, ты взрослый человек. Вор всхлипывал: — Прости. Прости. — Если ты не прекратишь… — Монах осекся. Никакого смысла ругать помощника. Сейчас он искренен. Уже мягче разоблачитель добавил: — Соберись с мыслями. Где рубин? — Я его спрятал. — Ну? — В камине трапезной… Кандидат в аббаты не мешкая направился в трапезную. — Молись, чтобы он не упал в огонь! За ним, утирая слезы, семенил Филемон. — В августе не топят. А под заморозки я бы его перепрятал. Оба вошли в длинную трапезную, в дальнем конце которой высился камин. Служка просунул руку в трубу, пошарил и достал испачканный сажей рубин размером с воробьиное яйцо. Вытер его о рукав и протянул ризничему. — Теперь пойдем со мной. — А что нужно делать? — Его найдет Симеон. Монах и служка вошли в собор. Казначей все ползал на коленях, шаря руками по полу. — Ну, — обратился Годвин к Филемону, — попытайся точно вспомнить, где ты стоял, когда поднимал распятие. Симеон посмотрел на воришку и, заметив его волнение, мягко сказал: — Не бойся, сын мой, ты не сделал ничего плохого. Тот встал в восточной части средокрестия возле ступеней в алтарь. — По-моему, здесь. Годвин поднялся по ступеням, заглянул под сиденья хора, делая вид, что ищет камень, и при этом украдкой подложил его под одно из сидений ближе к проходу, где рубин был не очень заметен. Затем, словно решив поискать в другом месте, передвинулся. — Посмотри-ка здесь, Филемон, — указал хитрый инсценировщик. Как он и надеялся, Симеон прошел в северную часть и, встав на колени, заглянул под сиденья, бормоча молитвы. В ожидании, пока брат заметит рубин, Годвин делал вид, что осматривает южную часть. Мало-помалу ризничий начинал думать, что у Симеона что-то не в порядке с глазами. Может, ему помочь? Наконец казначей воскликнул: — Вот он! Кандидат в аббаты сделал вид, что очень взволнован. — Нашел? — Да! Аллилуйя! — Где он был? — Здесь, под сиденьями. — Слава тебе, Господи. Годвин уговаривал себя не бояться графа Роланда. Поднимаясь по каменной лестнице в гостевые комнаты госпиталя, он думал, что же граф может с ним сделать. Даже если бы Ширинг был в состоянии встать с постели и обнажить меч, глупо набрасываться на монаха в монастыре — на такое не осмелился бы даже король. Ральф Фитцджеральд доложил графу, и ризничий прошел в комнату. Сыновья графа стояли по обе стороны кровати: высокий Уильям с зачесанными назад волосами, в коричневых штанах военного покроя и грязных башмаках, и Ричард в епископском пурпуре — его расплывающаяся фигура свидетельствовала о сибаритской натуре и наличии средств к удовлетворению ее прихотей. Кастеру исполнилось тридцать лет, на год моложе Годвина. Двадцативосьмилетний Ричард, вероятно, пошел в мать — в нем не было почти ничего от внушавшего трепет, волевого графа. — Ну, монах? — спросил Роланд, артикулируя левой частью рта. — Провели свои выборы? Честолюбца покоробила эта грубость. «Ничего, настанет день, — поклялся он себе, — когда ты будешь называть меня отцом-настоятелем». Возмущение придало ему мужества сообщить неприятные для графа новости. — Да, милорд. Имею честь сообщить вам, что монахи Кингсбриджа избрали своим аббатом меня. — Что-о? — взревел Ширинг. — Тебя? Годвин в притворном смирении опустил голову. — Больше всех удивлен я сам. — Но ты мальчишка! Оскорбление подсказало ответ: — Я старше вашего сына, епископа Кингсбриджа. — И сколько ты получил голосов? — Двадцать пять. — А монах Мёрдоу? — Ни одного. Монахи были единодушны… — Ни одного? — зарычал Роланд. — Да это заговор… измена! — Выборы были проведены при строжайшем соблюдении всех правил. — Плевал я на ваши правила. Не хочу, чтобы меня третировала кучка изнеженных монахов. — Новый аббат выбран братией, милорд. Поставление состоится в ближайшее воскресенье, перед свадьбой. — Выбор монахов должен одобрить епископ Кингсбриджа. И могу тебя заверить, он его не одобрит. Проведите еще одни выборы и доложите о нужном мне результате. — Прекрасно, граф Роланд. — Годвин направился к двери. У него было в запасе еще несколько козырей, но он не собирался выкладывать их все сразу. Новоявленный настоятель повернулся к Ричарду: — Милорд епископ, если вам будет угодно побеседовать со мной, вы найдете меня в доме аббата. Он вышел в коридор. — Ты не аббат! — крикнул ему вдогонку граф. Монах дрожал всем телом. В гневе Роланд был страшен, а вспышки случались нередко. Но священник устоял. Петронилла бы им гордилась. На трясущихся ногах избранный настоятель спустился по лестнице и прошел к дому аббата. Карл уже выехал. Впервые за пятнадцать лет у Годвина будет собственная спальня. Его радость лишь слегка омрачалась тем, что дом приходилось делить с епископом, который обыкновенно останавливался здесь, приезжая в город. Формально аббатом Кингсбриджа считался Ричард, и, хотя власть его ограничена, епископ выше аббата. Ричард почти не заходил сюда днем, но вечерами занимал лучшую спальню. Годвин вошел в зал на первом этаже, сел в большое кресло и стал ждать. Епископ не заставит себя ждать — явится с пылающими от испепеляющих наставлений отца ушами. Ричард богат и могуществен, хоть и не так грозен, как граф. И все-таки против епископа шли только самые смелые монахи. Однако в этом противостоянии бывший ризничий имел преимущество, поскольку знал постыдную тайну Ширинга-младшего, и это прекрасно — как нож в рукаве. Епископ явился через несколько минут, излучая напускную уверенность. — Я добился для вас уступки, — заявил он без предисловий. — Вы можете стать помощником аббата Мёрдоу. Будете отвечать за повседневную жизнь аббатства. Тот все равно не работник, ему нужно только положение. В ваших руках сосредоточится вся власть, но отец успокоится. — Позвольте кое-что прояснить. Мёрдоу согласен сделать меня своим помощником. Тогда мы скажем братьям, что вы одобрите только его. И вы полагаете, они с этим согласятся? — Но у них нет выбора! — Есть другое предложение. Передайте графу, что братья видят своим аббатом только меня. Моя кандидатура должна быть одобрена до свадьбы, в противном случае монахи не примут в ней участие. Монахини также. Годвин не был уверен, что братья пойдут на это, не говоря уже о матери Сесилии и сестрах, но о предосторожности думать уже поздно — он зашел слишком далеко. — Не посмеют! — Боюсь, что посмеют. Ричард запаниковал. — Моего отца не запугать! Годвин усмехнулся. — Это действительно маловероятно. Но надеюсь, он признает доводы разума.