– Вы сами мне так сказали. – Нет, – качая головой, возразил Лайнберри, – я никогда вам этого не говорил. – Ну и когда вы познакомились с моими родителями? – Сначала я встретил вашу мать. А с Тимом мы познакомились позже, когда он появился у нее. – Погодите минутку. Вы хотите сказать, что узнали мою мать раньше, чем познакомились с отцом? – Да. – Где? Как? – Я не могу вам рассказать. – Чепуха. Вы не можете начать движение по дороге, а потом вдруг остановиться на середине. – Будь моя воля, я бы продолжал идти по дороге, но я не могу. – И чья это воля? – Я не могу ответить на ваш вопрос. – Проклятье, тогда зачем вообще вы начали этот разговор? – Потому что вы спросили, как долго я влюблен в вашу мать. И я решил, что сейчас самый подходящий момент для ответа на ваш вопрос. На самом деле именно по этой причине я предложил вам зайти сюда после ужина. – По какой? – Мне может не представиться другого шанса. – Я ничего не понимаю. Подождите… если вы знали мою мать до того, как она перебралась в Андерсонвилль, значит, вы последовали сюда за ней. – Верно. – Но почему? – Из-за обязательств. – Но как такое может быть? Какие у вас могли быть обязательства? – Что ваша мать рассказывала вам о своем прошлом? – Это не имеет значения, ведь все ее слова оказались ложью. – Как вы узнали? – Я следователь. Я все узнаю. Пайн открыла сумочку, достала одну из круглых подставок из бара, которую подарил ей отец, и положила на стол так, чтобы Лайнберри смог ее разглядеть. Он никак на нее не отреагировал, лишь пил вино и смотрел на город. – А теперь вы решили замолчать? Вы сказали, что привели меня сюда, чтобы объяснить некоторые вещи. – Нет, я не собираюсь молчать, я думаю, как лучше сформулировать объяснения. Я часто так поступаю. Это позволяет не выставлять себя глупцом. Выражение лица и голос Пайн смягчились. – Но чем вы сейчас рискуете? – Каждый человек рискует, если намерен поступить именно так в какой-то момент своей жизни. И я не исключение. Пайн поставила бокал на стол. – И ради этого вы разводите таинственность? – Ваша мать могла сама вам все рассказать, – неожиданно заявил он, и в его голосе появилось напряжение и одновременно жесткость. – И тот факт, что она решила сохранить тайну, не позволяет мне предать оказанное мне доверие. Я надеюсь, вы меня поймете, Ли. А если не сможете… что ж, тогда вы совсем не такой человек, как я думал. Несколько мгновений Пайн выглядела удивленной. Потом снова взяла свой бокал с вином. – Ладно, наверное, я способна такое понять. – Она посмотрела на подставку из бара. – Я попросила своего приятеля навести справки о «Плаще и кинжале». – В самом деле? И что он узнал? – Оказалось, что это вовсе не бар, а операция контрразведки. – Нет, не совсем так. Пайн откинулась на спинку стула и с изумлением на него посмотрела. – Значит, вы участвовали?.. И что же тогда это было? – Ли… – Пожалуйста, Джек, я обязательно должна разобраться. С тех пор прошло тридцать лет. Вам не кажется, что мне пора узнать правду? Он немного подумал, потом кивнул. – Вы сами сказали, что вы опытный следователь, – заговорил Лайнберри. – Что же, давайте вернемся в Нью-Йорк, в середину восьмидесятых годов прошлого века. Что вам приходит в голову, когда речь идет об операции под прикрытием? Пайн задумалась. – К этому времени холодная война начала затихать, – сказала она. – И контрразведывательная работа скорее должна была проводиться за океаном или в округе Колумбия. – Она пристально посмотрела на Лайнберри. – Тут может быть только один ответ. Восьмидесятые? Большое Яблоко [43]? Организованная преступность. – В восемьдесят пятом лидеры всех пяти мафиозных семей, действовавших в Нью-Йорке, были приговорены по закону о деятельности коррумпированных организаций, занимающихся рэкетом, и отбывали в тюрьме наказание длительностью в столетие каждый. И это почти полностью их подорвало. Позднее, в девяносто втором, обвинения и показания Сальваторе «Быка» Гравано, ставшего первым мафиози, превратившимся в «крысу», помогли посадить Джона Готти. Но запустили процесс события восемьдесят пятого года и то, что произошло немного раньше. – Откуда вы это знаете? – Я читал. Я изучаю историю. Пайн с сомнением на него посмотрела. – Ладно. И мой отец каким-то образом этому помогал? Мне говорили, что он хотел стать актером. Как он оказался в «Плаще и кинжале»? – А кто говорит, что это имело какое-то отношение к Тиму? Пайн выглядела ошеломленной. – Что вы пытаетесь мне сказать? Лайнберри встал и с бокалом вина подошел к стеклянной стене террасы. Пайн последовала за ним. – Джек? – нетерпеливо спросила она. Лайнберри не повернул головы в ее сторону, поставил бокал на верхнюю часть стены террасы и оперся на нее локтями. Она схватила его за руку и повернула к себе. – Что вы хотите мне сказать? Он так долго на нее смотрел, что ей стало не по себе. В его глазах промелькнуло множество эмоций, но, в конце концов, осталась лишь нежность, наполненная облегчением или смирением; Пайн не могла понять, чем именно, возможно, присутствовали оба чувства. – Ваша мать была моделью, которая в юности путешествовала по всему миру. За это время она встретила немало интересных людей, которым нравилась. Тех, кто хотел находиться рядом с ней. – О каких людях вы говорите? – медленно спросила Пайн, хотя уже поняла, что знает ответ. – Людей с большими деньгами и сомнительным прошлым. Со временем она поступила правильно, Ли, однако ей пришлось пойти на немалый риск. – Вы хотите сказать, что она была подругой кого-то из мафиози? – Она была еще слишком молодой, чтобы голосовать. Насколько хорошо вы в таком возрасте понимали, что происходило вокруг вас? – Я понимала достаточно, чтобы не связываться с членами мафии. – Ну вы не можете знать наверняка. То, чем они обладали, порой возбуждало и опьяняло тех, кто находился рядом. К тому же едва ли кто-то из них сам убивал. Для грязной работы существовали рядовые члены банды. Ей не довелось увидеть эту сторону. На самом деле она сначала даже не знала, что они являлись преступниками. У них ведь не было на груди таблички с надписью «мафиози».