– Но из этого еще не следует, что он убил Ханну Ребане. – Интересно, почему убийца выбрал Андерсонвилль, чтобы оставить здесь тело? – Возможно, это как-то связано с самим городом. Убийцы любят знакомое окружение. Им необходимы свободные доступ и пути отхода – они планируют их заранее. Они все равно получают удовольствие, к которому так стремятся, но таким способом минимизируют риск быть пойманными. – Значит, ты считаешь, что он совершит новое убийство? – Да, боюсь, это только начало, – ответила Пайн и замолчала, а ее лицо застыло. – Что? – Возможно, ты права. Не исключено, что мое появление в городе стало катализатором для убийств. – Да, я говорила о такой возможности. Но из этого вовсе не следует, что здесь есть твоя вина. – Я знаю, Кэрол, но в конечном счете это не имеет значения. Люди будут умирать. – Ну, в таком случае он совершил ошибку. – О чем ты? – Он совершил убийство, когда ты в городе. Могу спорить, что ты его отыщешь. – Я ценю твою уверенность. – И она не возникла на пустом месте. Ты ее заслужила. Блюм отправилась в свой номер, чтобы лечь спать, а Пайн осталась в зале для завтраков. – Вы кажетесь мне задумчивой. Пайн обернулась и увидела в дверном проеме Лорен Грэм. Она была в светло-голубых брюках, кремовом свитере, лента в коротких рыжих волосах гармонировала с цветом брюк, а туфли – со свитером. Пайн подумала, что Лорен, должно быть, решает, что надеть, пользуясь диаграммами совместимости цветов. – Просто прохлаждаюсь, – ответила она. Грэм подошла и села на стул, который только что занимала Блюм. – А я думала, что вы никогда не «прохлаждаетесь», – призналась Грэм. – Я ужинала с Джеком Лайнберри, – сказала Пайн. – Где? – В Америкусе. В ресторане, который находится напротив отеля «Виндзор». – Он никогда не приглашал меня на ужин. – Он сказал, что это было спонтанное решение. – Совсем не похоже на Джека. – Я тоже ему не поверила, – призналась Пайн, что заставило Грэм взглянуть на нее более внимательно. – На самом деле его интересовало, что стало с моей матерью. – Ну, тут нет ничего удивительного. Они дружили. – Тридцать лет назад. И с тех пор не виделись. – Я тоже не видела вашу мать все это время, и мне интересно, что с ней стало. Когда Пайн ничего не ответила, Грэм спросила: – Значит, у нее все в порядке? – Я отвечу вам так же, как Лайнберри – у нее были собственные проблемы, и ей пришлось нелегко. – Мне очень жаль. – Как ваш роман? – Медленно. Это сложнее, чем все думают. – Мне никогда не казалось, что написать книгу легко. – Вам удалось продвинуться в расследовании убийства той женщины? – Мы пока отрабатываем разные версии. Они немного помолчали. Затем Грэм пошевелилась и бросила на Пайн нервный взгляд. – Я понимаю, что это может показаться вам странным, но не могли бы вы рассказать мне про какое-нибудь из ваших расследований? – попросила Грэм. – Ну, для моего романа. – Я не могу говорить о конкретных расследованиях, – ответила Пайн. – Да, конечно, я понимаю. Меня интересуют некоторые общие принципы. – Мне нужно подумать. Грэм выглядела расстроенной, но промолчала. Пайн встала. – У меня выдался длинный и непростой день, – сказала она. – Пожалуй, мне пора спать. – А о чем еще вы говорили с Джеком? – небрежно спросила Грэм, но Пайн заметила, что она по-прежнему напряжена. – Я все вам рассказала. – В самом деле? – Да. А теперь прошу меня извинить. – И Пайн ушла. Глава 24 Ночь выдалась беспокойной, Пайн в темноте преследовали разные образы Дэниела Джеймса Тора и Клиффорда Роджерса, и она проснулась в шесть утра. В «Коттедже» не имелось спортивного зала, но у Пайн был записан комплекс упражнений в телефоне, а из специального оборудования требовались только ее собственное тело, желание и много пота. Она занималась у себя в номере сорок пять минут, а когда потом сидела на полу и тяжело дышала, не могла не признать, что выброс эндорфинов в кровь способствует хорошему началу дня. Она приняла душ, оделась и вышла навстречу пробуждавшемуся дню. На тротуарах не было ни одного пешехода, проезжая часть также оставалась пустой. Пайн села в арендованный внедорожник и направилась по магистрали № 49 к Национальному историческому мемориалу Андерсонвилля. Комплекс состоял из тюрьмы, нескольких впечатляющих скульптур, огромного кладбища, на котором были похоронены солдаты Союза, а также Национального музея узников войны. Мемориал начинал работать в восемь часов, поэтому Пайн припарковалась и пошла вдоль его периметра. Музея узников войны здесь не было, когда ее семья жила возле Андерсонвилля, и она знала, что он открылся в конце девяностых годов. Пайн вошла на территорию комплекса, как только он открылся, и ее приветствовал рейнджер Службы национальных парков, а так как других посетителей в столь раннее время не было, он предложил ей все показать. Рейнджера звали Барри Лэм, около сорока, шесть футов ростом [26], мускулистый, с чисто выбритым лицом и большими зелеными глазами. Ему шла форма рейнджеров. – ФБР? – спросил он, заметив значок у нее на поясе. Пайн кивнула. – Я приписана к Большому Каньону. А здесь проездом. – Большой Каньон, – с завистью сказал Лэм. – Я бы с удовольствием там поработал. – Популярное место для парковых рейнджеров. Но вы можете попробовать. Он совершенно уникален. Как давно вы здесь работаете?