– Различаю, конечно. В большинстве случаев. Цвета помогают, когда помню, какой из них чей, ха-ха. Но, блин, они же как две капли воды, правда. – Не для меня. Патрик снова хохотнул, будто она сказала что-то смешное, и свободной рукой подал ей кружку с чаем, а затем принес с кухни свою. – Я тут подумал… – начал он. – Мм? – Мне кажется, нам нужна кровать побольше. – А, – сказала Лорен. – Ну да, только у нас в спальне нет места для большой кровати. Мы вроде про это уже говорили. – Солнышко, давай просто купим большую кровать, и все. Придерживая малыша на плече, Патрик поставил свою кружку на подоконник и смахнул с дивана на пол достаточно вещей, чтобы втиснуться рядом с Лорен. – Можем шкаф выкинуть, мне плевать. На все готов, лишь бы спать нормально. Я сегодня промучился всю ночь. – Я тоже, – сказала Лорен. – Они же просыпаются в разное время, один за другим, как будто эстафету передают. Только положу голову на подушку, а они уже опять голодные. – Ну, – сказал Патрик, – ты хоть немного поспала. И меня во сне пинала. Один раз чуть совсем с кровати не спихнула. – Правда? Я не помню. – Само собой, ты же спала без задних ног. Потом, естественно, малыши заплакали, мне пришлось встать и принести их тебе. Я сегодня чувствую себя ужасно, спал, кажется, в сумме часа три. Патрик со стоном откинулся на подушки. – Ну, если так, – сказала Лорен, – то извини. – Думаю, станет получше, если у меня будет больше места в кровати. В смысле, у нас обоих. Чтобы и тебе было где вытянуться, ты ведь до сих пор спишь звездой. – Серьезно? Просыпалась она всегда в позе эмбриона, вцепившись в подушку, но кто знает, что там происходит во сне? Вполне возможно, именно то, что описал Патрик. – Может быть, тебе сегодня поспать в другой комнате? Если хочешь, конечно. – Ты уверена? – тут же спросил Патрик. – Это отличная идея. Пожалуй, я так и сделаю. Спасибо тебе. Он поцеловал Лорен в висок и потянулся через нее за кружкой. – Я тогда просто позову тебя, если нужна будет помощь, переодеть их или еще что. Патрик замер и стиснул челюсти. – Что такое? – спросила Лорен. – Нет, ничего, я просто рассчитывал, что мне хоть одну ночь вообще не придется подрываться. – Но, Патрик… – Я знаю, эгоистично с моей стороны. – Ну, вообще-то да… – Я просто подумал, это ужасно прозвучит, но, может быть, тебе пора потихоньку учиться справляться с детьми самостоятельно? Хотя бы вот потренироваться, чтобы ты была готова на случай, если меня не будет рядом. – Хотя бы вот что сделать? Ты вообще о чем? Патрик снова поставил кружку с чаем, соскользнул с дивана и, встав перед Лорен на колени, посмотрел на нее сквозь длинные ресницы. Райли, в своих зеленых одежках похожий на огурчик, такой сладкий, так бы и съела, поелозил на плече у отца, зевнул, срыгнул тихонько. Лорен протянула руку и ласково погладила его по спине. Другой рукой она все еще придерживала Моргана, который, лежа с закрытыми глазами в своем млечном полусне, продолжал сосать. – Я просто рассказываю, в каком состоянии нахожусь. У меня голова вообще не соображает, если я не выспался. Да ты и сама прекрасно знаешь, всегда знала, что я так устроен. «А я что? – подумала Лорен. – Я ведь устроена точно так же, и ты тоже это прекрасно знаешь. Мы вечно смеялись над тем, как идеально друг другу подходим – оба лучше пойдем домой и хорошенько выспимся, чем всю ночь тусоваться». – Почему ты имеешь право на сон, а я нет? – спросила Лорен, чувствуя, как дрожит подбородок. – Солнышко, я понимаю, что это все очень тяжело, правда, – сказал Патрик. – Я ведь был рядом с тобой все это время. Но если подумать, какой смысл нам обоим не спать? Просто из солидарности? Если я буду соображать как следует, от меня днем будет куда больше толку. – Но, Патрик, мне нужна помощь по ночам. Ночью тяжелее всего. – Да, но… Мне, наверное, не стоит сейчас поднимать эту тему, но я беспокоюсь и о работе тоже. Ты просто посмотри на меня. Можешь себе представить, что будет, если я там появлюсь в таком виде? Я же глаз разлепить не могу. – Но ты выходишь только через неделю. Еще целых пять дней отпуска по уходу за ребенком плюс выходные. Я не могу все делать одна, как ты себе это представляешь? – Я знаю, милая, прости. Не плачь. Патрик снова сел на диван и обнял ее свободной рукой. Лорен жестом указала на коробку с бумажными салфетками – вытереть слезы, и Патрик поставил ее поближе. Какое-то время он молчал, и Лорен было решила, что ему нечего добавить, но тут он заговорил снова. – Но ведь скоро тебе придется все делать одной, разве нет? – Он старался смягчить свой тон, как будто одно это могло смягчить удар. – Надо как-то привыкать, потому что, ну, через неделю я уже не смогу быть постоянно рядом, чтобы тебе помогать, я буду на работе. При всем желании я не могу вечно сидеть дома с детьми и ничего не делать, я очень хотел бы, но кто-то из нас двоих должен пойти на жертвы. Его слова ударили под дых, точнее, даже не сами слова, а то, что под ними подразумевалось. Лорен почувствовала опустошающее одиночество – она ошибалась в Патрике, все это время думала, что знает его, а теперь, когда уже слишком поздно, наконец разглядела его настоящее лицо. Сидеть с детьми и ничего не делать! Как будто уход за детьми – не работа. Нет, ему наплевать, на всех наплевать, кроме себя самого. Ее сердце сжалось, съежилось, точно простреленная надувная лодка, и малыши явно это почувствовали. Наверное, это правда, что сознание новорожденных связано с сознанием матери. Так писали в той книге, что она читала во время беременности, – о развитии мозга у грудничков. Вроде как, с точки зрения младенца, он и мать – единое целое, а если так, мальчики должны чувствовать все то же, что и она. Похоже на правду, во всяком случае, Морган открыл рот и отцепился от груди, Райли выгнул спину и весь напрягся, и оба немедленно расплакались. Патрик и Лорен, взяв каждый по малышу, принялись укачивать их, расхаживая по комнате непересекающимися кругами. Когда младенцы заснули, они поднялись на второй этаж и уложили их валетом в плетеную колыбельку, стоявшую у кровати – той кровати, в которой до сих пор спали вместе каждую ночь. Спустившись на цыпочках вниз, вернулись на кухню. Замерев друг напротив друга по разные стороны барной стойки, одинаково сложив руки на груди, они дожидались, пока в микроволновке разогреется остывший чай. Патрик, как выяснилось, еще не все сказал. – Любимая, пожалуйста. Я понимаю, что это ужасная наглость с моей стороны, и, честное слово, ни за что не стал бы просить, но у меня уже сил никаких нет. Мне просто нужно отдохнуть. Вот и все, что я пытаюсь сказать. Прошу всего одну ночь, а дальше не знаю. Посмотрим, как пойдет. Повисла долгая пауза. Лорен не знала, как начать. У нее в голове все вертелись его слова: кто-то из нас двоих должен пойти на жертвы. А как насчет ее жертв? Нет, конечно, иметь детей – это счастье, настоящее благословение, но как он может не видеть, что ей ради этого пришлось пожертвовать почти всем? Не только собственным телом – неизвестно еще, сможет ли она когда-нибудь вернуться к своей карьере скульптора, которая едва началась, к своим хобби, вспомнят ли о ней старые клиенты, старые друзья? Если он ничего этого не замечает, как вообще продолжать с ним жить? – Давай договоримся так, – сказал Патрик, – пока я в отпуске, помогаю тебе всем, чем смогу, в течение дня, а ты занимаешься детьми ночью. Будем сменять друг друга. Так по-честному? Лорен его голос казался ужасно далеким, точно ей уши заткнули ватой. Патрик обошел стойку и остановился рядом, облокотившись на столешницу. – От меня ведь все равно мало толку. У меня, как минимум, нет необходимого оборудования. – Тихонько прыснув, он дотронулся до ее левой груди. Лорен отшатнулась, точно от огня. На Патрика всегда было приятно смотреть. Превосходный генетический материал. От таких мужчин хочется рожать детей, знаешь, что получатся по крайней мере хорошенькими. Но только сейчас она впервые разглядела его как следует. Если достаточно долго жить с человеком, смотреть на него каждый день, в конце концов начинаешь видеть его иначе, чем другие. В один прекрасный момент получается проникнуть взглядом за фасад и рассмотреть то, что скрыто от большинства, чего никто, кроме тебя, не замечает. И этот момент настал для Лорен – она впервые заметила, что за его лазурно-голубым взглядом зияет пустота. Пропасть. Вакуум. К этому она не была готова. Она вгляделась в его лицо, ища в нем – и в своих воспоминаниях – того Патрика, в которого когда-то влюбилась. Двадцатиоднолетнего парня, который выхаживал ее, помогал всем, чем мог, хотя ему было трудно, хлопотал вокруг нее, потому что понимал – так надо, иначе нельзя. – Патрик, – начала Лорен. – Я не могу… – Малыш, не глупи. Образ молодого Патрика треснул, рассыпался. Нелепая затея – пытаться вызвать к жизни мираж десятилетней давности. Все продлилось каких-то шесть дней, но зато следующие десять лет об этом слагались легенды, почище, чем о короле Артуре: «Ой, кстати, Лорен, помнишь, как ты отравилась и заблевала мне всю квартиру, а я все это убирал? Я, конечно, святой человек, ни разу не пожаловался. Ох и повезло же тебе выйти за такого замуж». «Малыш, не глупи». Лорен сжала кулаки. Если Патрик и заметил, как она сощурилась, то не придал этому значения. – Все ты можешь, конечно, можешь. Просто от неуверенности в себе так говоришь. Не надо себя недооценивать, ты очень круто справляешься со всеми этими детскими штуками. Намного лучше, чем я. У тебя все получается естественно. Да и мальчики любят быть с тобой рядом, а если я их беру на руки, вечно плачут. Он все говорил и говорил, но Лорен почти перестала слушать. Когда он добрался до финальных аккордов своей речи, его слова, все эти аргументы и мелкие манипуляции уже превратились для нее в едва различимый ритмичный шум. Раздражающий, но не мучительный. Он использовал свой «рабочий» голос, пытался «продать» ей материнство. Лорен бросила попытки сфокусировать на нем взгляд и медленно отвернулась. С отсутствующим выражением лица она присела на краешек кресла, заваленного кусками голубой оберточной бумаги и крошечными пластмассовыми вешалками. Голос Патрика почти сошел на нет, лишь откуда-то издалека снова и снова доносилось ее имя. Взгляд Лорен блуждал по бело-коричневому узору на идеально ровной квадратной плитке на полу. «Не могу здесь оставаться. Не останусь». Она поднялась и подошла к стойке для обуви у задней двери. Достала с полки кроссовки, начала обуваться. Чужая рука сомкнулась у нее на запястье, Лорен ее стряхнула. – Лорен, что ты делаешь? Она заглянула в кухню и, заметив на столе рядом с тостером ключи от машины, сжала их в руке. Перед ней возникло лицо Патрика, он загородил ей дорогу, пришлось сделать шаг в сторону. – Ты куда собралась? В ушах у нее стоял высокий, пронзительный звон, вытеснявший все остальные мысли: выбраться, из дома, наружу, куда угодно, прочь с дороги. – Лорен, остановись. Патрик произнес это достаточно громко и требовательно, чтобы привлечь ее внимание, но недостаточно, чтобы заставить подчиниться. Она устремилась прочь от него, вперед, через гостиную, к двери. – Пожалуйста, Лорен, я прошу тебя. Открыв дверь, она обернулась и посмотрела на мужа. Патрик, уцепившись за ее рукав большим и указательным пальцами, глядел на нее щенячьими глазами, умоляющими, затянутыми матовой пеленой паники. Их взгляды встретились, и звон в ушах Лорен затих. Она стояла, плотно сжав губы, Патрик же приоткрыл рот, сделал короткий вдох, собираясь заговорить, но тут в комнате заворчала радионяня, послышался плач Райли. Даже через дешевый хриплый динамик Лорен немедленно поняла, что это именно Райли, а не Морган, хотя для всех вокруг и, судя по всему, для Патрика тоже они выглядели и плакали совершенно неотличимо. Мысль об этом заставила ее на секунду задержаться: «Я мать этого ребенка». Но лишь на секунду. Затем она дернула рукой, освобождаясь от хватки Патрика, повернулась к открытой двери, к улице, к вечернему солнцу, готовая шагнуть прочь, оставить собственных детей на попечение их безалаберного отца, не имевшего ни малейшего желания о них заботиться, готовая бежать бог знает куда, да и неважно куда, лишь бы подальше. И, повернувшись, замерла на месте. У нее перехватило дыхание.