Паб под названием «Выселки» стоит на краю лужка; слева от него расположена небольшая парковка, а позади — ступенчатая веранда с видом на опушку леса в миле от деревни. Стены паба выбелены известкой, а деревянную вывеску, призывно раскачиваемую ветерком, когда-то сорвало ураганом, и ее прибил к столбу Томми Молт, почетный домашний мастер деревни. Поговаривают, что Томми ведет тайную жизнь, потому что в Апшоте он появляется только по выходным, вечно торчит у деревенского магазина, надвинув на уши красный вязаный колпак, и торгует пакетиками семян из корзины велосипеда, припаркованного у ящиков с овощами. Томми Молт явно считает это занятие основой своего бизнеса, потому что околачивается там каждое субботнее утро, и зимой и летом; не столько продает, сколько общается, поддерживая налаженные связи, потому что почти никто из местных не проходит мимо, не обменявшись с ним парой слов. Магазин, у которого он торчит, находится в начале деревни, на углу перед церковью Святого Иоанна. Чтобы попасть туда из паба, надо пройти мимо ряда каменных домиков слева, среди которых высится бывшая дворянская усадьба, перестроенная в многоквартирный жилой корпус. Справа красуются дома побольше и поновее, покамест не вписавшиеся в ландшафт, чистенькие, четко очерченные. В проемы между ними все еще виднеется опушка леса в миле от деревни; кое-где в этих же проемах стоят бетономешалки — свидетельство того, что там предполагалось возвести еще дома, но никакой строительной деятельности больше не наблюдается. Строительство прекратилось много лет назад и, возможно, возобновится, если дела пойдут на лад, однако финансовый кризис остается таким же неопределенным, как непостроенный дом; можно набросать его очертания в воздухе, но воображаемые стены и границы не пощупаешь. А потом дорога снова делает поворот, между магазином и церковью Святого Иоанна Крестного, возведенной в XIII веке, живописной, как на картинке, с крытыми воротами ухоженного кладбища, где похоронены те, кто когда-то обитал в усадьбе и, наверное, завертелись в гробах, когда усадьбу перестроили в многоквартирный дом. Службы в церкви Святого Иоанна теперь проводятся раз в две недели; гораздо надежнее деревенский магазин — он работает ежедневно, с восьми до десяти, но ничем не напоминает фешенебельные заведения в деревнях по соседству. Его полки не ломятся от деликатесов, а заставлены товарами первой необходимости: консервы, моло́чка, замороженные продукты, древесный уголь, наполнитель для кошачьих лотков, шлакоблоки туалетной бумаги, шампунь, мыло и зубная паста; холодильники забиты пивом и вином, пакетами сока и бутылками молока. Для местных магазин — самая дальняя точка пешеходной прогулки; а дорога бежит дальше, мимо каких-то еще домишек, и наконец превращается в сельское шоссе, окаймленное живыми изгородями и изрытое колдобинами. Где-то через милю шоссе упирается в полигон — после того как американцы закрыли свою авиабазу, ее заняло Министерство обороны, и территория, некогда предоставленная в аренду дружественным самолетам, теперь стала домом дружественной стрельбы. Когда поднимают красные флаги, то в поля к юго-востоку от Апшота лучше не выходить; иногда, с наступлением темноты, в небо взвиваются огромные огненные шары, освещая стрельбище для ночных учений. Параллельно шоссе, за двухметровой оградой из сетки-рабицы, тянется единственная оставшаяся взлетная полоса, в одном конце которой стоят ангар и клуб, будто фишки на доске для игры в «Монополию». Несколько раз в неделю, по вечерам, там собираются гражданские, а весной и летом, по утрам в выходные, отсюда поднимается одномоторный самолет и, сделав круг над Апшотом, улетает далеко-далеко, но всякий раз возвращается. В общем, тихое место, несмотря на соседство со стрельбищем. Можно сказать, сонное, хотя все в нем просыпаются рано, потому что живут здесь, а трудятся в других местах и, как правило, к восьми утра выезжают на работу. Наверное, лучше назвать его мирным — как верно заметил Джексон Лэм, вовсе не чертов Гильменд. Хотя даже в мирных деревушках среди бела дня раздаются крики. — А-аа-аа-аа! Господи! — отчаянно вскрикнул Ривер… слишком поздно. Ему не помог бы даже бронедоспех. Оставалось только взывать к Богу, да и то без особой пользы; имя Господне эхом отдавалось в бездумной голове, а тело содрогнулось раз, другой и замерло, ну, вроде бы замерло, и крепко зажмуренные веки расслабились, и стиснувшая его тьма смягчилась. Немного погодя его партнерша ахнула, однако не то чтобы восторженно, потом отодвинулась и до плеч прикрылась простыней. Ривер лежал неподвижно, сердце билось ровнее, мокрая кожа скользила — он все-таки успел покрыться потом. Но вряд ли мог сказать об этом в свое оправдание. Дело было ближе к вечеру, во вторник, в третью неделю пребывания Ривера в Апшоте; он лежал в полутемной спальне, окна которой были зашторены, в одном из новых домов на северном холме, снятом на вымышленное имя Джонатана Уокера. По легенде, Джонатан Уокер был писателем. Ну а кто еще приедет в Апшот не в сезон? Если в Апшоте существовало такое понятие, как «сезон». Джонатан Уокер сочинял триллеры, и в доказательство мог предъявить книгу на «Амазоне» — «Критическая масса»; то, что в действительности никакой книги не существовало, не помешало ей заработать отзыв с одной звездой. А сейчас Джонатан Уокер писал роман, действие которого разворачивалось на американской авиабазе в восьмидесятые годы прошлого века. Поэтому и приехал в Апшот, не в сезон. Его партнерша сказала: — У меня когда-то была футболка с надписью: «Хочу парня — можно неопытного». Ну, за что боролась, на то и… — Извини, — сказал он. — Я давно без практики… — Ага, я так и поняла. Ее звали Келли Троппер. Она была барменшей в «Выселках». Чуть больше двадцати, плоскогрудая худышка с волосами цвета вороньих перьев… Будь Ривер настоящим литератором, такое описание его бы не удовлетворило. А еще у нее была сливочно-белая кожа без единого пятнышка и странно приплюснутый нос, будто она вдавила его в оконное стекло. Она во всеуслышание называла себя циником. — Ты что, уснуть собрался? — Она закинула на него ногу и пошарила рукой. — Гм, кое-какие признаки жизни есть. Что ж, подождем пару минут, потом проверим. — А ожидание можно заполнить разговором. — Слушай, а ты точно не девчонка? Нет, все-таки не девчонка — ты слишком быстро кончил. — Ну, пусть это останется между нами. — Все зависит от того, как долго ты продержишься во втором раунде. Доска объявлений в нашей деревне стоит не для красоты. — Она чуть сдвинула ногу. — Селия Морден однажды вывесила там отзыв о Джезе Брэдли. Правда, утверждала, что это не она, но все и так знали. — Она рассмеялась. — А в вашем Лондоне такого не бывает? — Нет, не бывает, зато у нас есть такая штука под названием интернет. Говорят, там происходит то же самое. В ответ она цапнула его за руку. Зубами. Больно. — Ты здесь родилась? — спросил он. — О, мы уже переходим на личные темы? — А это государственная тайна? Она снова его укусила, на этот раз ласковее. — Родители переехали сюда, когда мне было два года. Им надоело в Лондоне. Папа ездил туда на службу, потом нашел работу поближе, в Бурфорде. — Значит, ты не из деревенских? — Нет, у нас тут в основном все беженцы из города. Но мы неплохо относимся к чужакам, правда ведь? — Она снова его погладила. — И много у вас чужаков? Она сжала руку покрепче. — В каком смысле? — Да так, интересно, часто ли у вас тут приезжие появляются. — Гм… — Она продолжила свое занятие. — Ладно, будем считать это праздным любопытством. А вообще вопросы у тебя как у риелтора. — Я собираю информацию для книги, — нашелся он. — Чтобы описать, как здесь все изменилось после того, как авиабазу закрыли. — Ее давным-давно закрыли. — Ну все равно… — Тут все вымерло… но постепенно оживает. — Она сверкнула ярко-зелеными глазами. Ривер надеялся, что у нее в памяти неожиданно всплывет полузабытое воспоминание еще об одном приезжем — о лысом, который явился несколько недель назад; может, даже имя или адрес… За три недели Ривер так ничего и не разнюхал о мистере Эл, хотя уже считался завсегдатаем в «Выселках», а местные здоровались с ним по имени; он знал, кто где живет, а какие дома пустуют. Но лысый мистер Эл не оставил по себе ни слуху ни духу, и сейчас думать о нем было сложно, из-за того, что Келли проделывала сначала пальцами, а потом («Ну вот, так лучше», — медленно произнесла она) и губами, и нить мысли ускользнула от Ривера, и агент под прикрытием оказался парнем, прикрытым лишь простыней, рядом с очаровательной девушкой, которая заслуживала большего, чем то, что он ей только что дал. К счастью, на этот раз ему все удалось. Аркадий Пашкин прибыл за день до назначенного саммита и поселился в отеле «Амбассадор» на Парк-лейн. Снаружи рассерженный гул машин напоминал шум уличной драки, только не на кулаках, а другими средствами; в вестибюле отеля тихонько журчал фонтан, а за стойкой вежливо переговаривались администраторы, будто сошедшие со страниц журнала «Вог». Было время, когда богатство вызывало любопытство у Луизы Гай, как вызывает любопытство полет птичьей стаи: попытка понять нечто настолько далекое от собственного опыта вскружит голову кому угодно. Но сейчас, спустя три недели после гибели Мина, Луиза наблюдала за жизнью богачей лишь с точки зрения сотрудника охранной службы. Выстрелы снаружи прозвучали бы в вестибюле как хлопок пробки, выскочившей из бутылки шампанского. Здесь даже не заметят, если на улице кого-то собьет машина; все отфильтруется в очищенном воздухе. За спиной у Луизы Маркус Лонгридж сказал: — Класс. Маркуса назначили работать в паре с Луизой. Ей это не нравилось, но это было частью заключенной ею сделки. Сделку она якобы заключила с Конторой, точнее, с Пауком Уэббом, но на самом деле это была сделка с реальностью. Самым трудным было скрыть все то, от чего Луиза была готова отказаться. Она хотела одного — остаться на задании, точнее, на том самом задании, которое поручили ей с Мином. Ради этого она была готова отказаться от всего. Пашкин поселился в пентхаусе. Ну а где же еще? Шум поднимавшегося лифта был тише дыхания Маркуса, и двери раскрылась прямо в номер, где их встретили Петр и Кирилл. Кирилл улыбался. Он пожал руку Маркусу и сказал Луизе: — Рад тебя видеть. Прими мои соболезнования по поводу смерти вашего коллеги. Она кивнула. Кирилл остался у лифта, а Петр провел их через большую светлую комнату, устланную толстым ковром; пахло весенними цветами. Луиза решила, что аромат подают через решетку кондиционера. Пашкин встал с кресла и шагнул навстречу. — Добро пожаловать, — сказал он. — Вы из Министерства энергетики. — Луиза Гай, — представилась Луиза. — Маркус Лонгридж, — добавил Маркус. Пашкину было хорошо за пятьдесят; он напомнил Луизе какого-то английского актера. Среднего роста, широкоплечий, с густыми черными волосами, искусно растрепанными, и с сонным взглядом из-под тяжелых бровей. В раскрытом вороте белой рубашки, заправленной в темно-синие джинсы, виднелась мохнатая грудь. — Кофе? Чай? — Он повел бровью в сторону Петра, который маячил поблизости. Если бы Луиза не знала, что Петр — охранник, то приняла бы его за дворецкого, или кто там бывает у русских богачей. Камердинер. Мажордом. — Нет, спасибо. — Мы обойдемся. Они уселись на стулья, расставленные на ковре, явно старинном. — Ну что, — сказал Аркадий Пашкин, — все готово к завтрашней встрече? Он обращался к ним обоим, но говорил с Луизой. Это было очевидно. Ее это вполне устраивало. Потому что в ту проклятую ночь, когда погиб Мин Харпер, Луизе показалось, что она ухнула в какой-то люк; пол под ногами словно бы провалился, и неизвестно, сколько до земли. Даже удивительно, как быстро она смирилась с фактом смерти Мина, будто все это время только того и ждала. Но Луизу больше ничего не удивляло. Все вокруг превратилось в информацию. Вставало солнце, вращались стрелки часов, и Луиза следовала установленному распорядку. Информация. Новый распорядок. Вот только с тех пор у нее ныли челюсти; а еще время от времени рот внезапно наполнялся слюной, которая текла сплошным потоком, будто слезы, хотя и не из предназначенного для них органа. А по ночам Луиза лежала в кровати и боялась, что если уснет, то тело забудет, как дышать, и тогда она тоже умрет. Иногда она была этому рада. Но по большей части цеплялась за мысль о сделке. Сделка задержала ее падение, точнее, обещала безопасное приземление. Сделка была деревцем на склоне, грузовиком с грузом подушек на дне ущелья. Сделка совершилась в Риджентс-Парке. Спустя четыре дня после гибели Мина распогодилось, будто в утешение. Кабинеты для собеседований находились на верхних этажах Риджентс-Парка, там, где питьевую воду для сотрудников хранили в холодильниках, а не использовали для пыток, как в подвалах. В кабинете, куда вошла Луиза, стояли удобные стулья; на стенах висели постеры с классикой кинематографа. С тех пор как Луиза была здесь в прошлый раз, кабинет переоборудовали, и это было странно, хотя и все остальное в ее жизни изменилось. Будто вернулся в школу, а там вместо классов устроили салон ароматерапии. Джеймс Уэбб выражал сочувствие по учебнику. — Мои соболезнования по поводу вашей утраты. — (По американскому учебнику профессионального этикета.) — С Мином было приятно работать. Нам его будет недоставать. — Если с ним было так приятно работать, то он не оказался бы в Слау-башне. — Ну… — И не поехал бы через лондонские пробки на велосипеде. Пьяным. В дождь.