Да пошел этот Лэм ко всем чертям! Если он хочет усложнить ей жизнь, пусть не забывает, что она тоже кое на что способна. В пабе была толчея. А, не важно. Ширли не собиралась тут задерживаться. Кто-то знакомый приветственно махнул ей рукой, но Ширли притворилась, что не заметила, и пробралась к туалетам, в глубине паба; в загаженном коридоре на стене висело изгвазданное зеркало, афиши и объявления — поэтический вечер, местные рок-группы, марш протеста «Остановите Сити», трансгендерное кабаре. Ждать пришлось недолго. Ее знакомец выскользнул из-за барной стойки, и ровно семнадцатью словами позже Ширли ушла, расставшись с тремя купюрами, зато теперь у нее в кармане покоился обнадеживающий пакетик. Черная куртка. Черные джинсы. Казалось бы, этот прикид делал Ширли невидимой, но она чувствовала на себе метку. Лобовые стекла машин отражали воспоминания о предыдущей ночи. Мальчишка-охранник в «ДатаЛок», которого Ширли напугала до смерти. Запугивать вообще очень легко: надо либо верить, что делаешь правое дело, либо ни в грош не ставить тех, кого запугиваешь… Она обернулась, ожидая увидеть кого-то за спиной: то ли знакомых из паба, то ли того, кто вечно стоит под стеночкой и жадно шарит глазами, но боится приблизиться. Да ну их всех на фиг. У Ширли есть с кем переспать. А кроме того, она не гуляет там, где отоваривается. Размышляя об этом, она оглянулась, но улица была пустынна — или казалась пустынной. Паранойя, только и всего. Обнадеживающий пакетик в кармане с ней разделается. Вся в черном, Ширли Дандер направилась домой. — Александр Попов, — сказала Кэтрин Стэндиш. Лэм задумчиво посмотрел на нее и спросил: — Интересно, откуда тебе известно это имя? Она промолчала. — Иногда мне кажется, что ты собираешься переметнуться в стан врага. Она покосилась на него: — В Риджентс-Парк? — Нет, в Центр правительственной связи. Ты поставила меня на прослушку, Стэндиш? — Ты отправляешь Ривера под прикрытием… — Черт, как это я сразу не сообразил, — вздохнул Лэм. — …хотя знаешь, что это ловушка? — Я ему совсем недавно об этом сказал. Он что, уже успел написать об этом в «Фейсбуке»? — Я серьезно. — И я тоже. Неужели дед научил его только байки травить, а об остальном забыл? — Он снова поднес стакан ко рту, не сводя глаз с виски, налитого для Кэтрин, — то ли как вызов, то ли как намеренное оскорбление. — Вдобавок Риверу без разницы, ловушка это или нет. Это же операция. Он, наверное, решил, что внезапно наступили рождественские каникулы. — Наверное. Но ты же знаешь, чем обычно заканчиваются рождественские каникулы. Слезами. — Я отправляю его в Котсуолдс, а не в чертов Гильменд[21]. — Помнишь, что говорил Чарльз Партнер об оперативной работе? Чем дружественнее территория, тем страшнее аборигены. — Это до того, как он прострелил себе голову, или после? Кэтрин промолчала. — Все почему-то забывают, — сказал Лэм, — что, хотя Александра Попова и не существовало, был тот, кто его выдумал. И если этот выдумщик теперь решил установить мышеловку у нас во дворе, надо разузнать почему. — Он рыгнул. — Поэтому я и назначил Картрайта главным сыроедом. В конце концов, он хорошо обученный профессионал. А раздолбайство — это у него хобби такое. — Попов — твой белый кит. — Это как? — Да это тоже Чарльз любил говорить. Что опасно персонализировать врага. Потому что тогда начинаешь гоняться за белым китом. — Помолчав, Кэтрин добавила: — Это отсылка к роману «Моби Дик». В ней больше смысла, когда ее не надо объяснять. Ривер не знает, что это ловушка? — Нет, не знает, — сказал Лэм. — И надеюсь, не узнает. Иначе твоя уверенность в своей неприкосновенности может не оправдаться. Она кивнула: — Я ему не скажу. — Вот и славно. Ты пить-то будешь? Кэтрин перелила содержимое своего стакана в опустевший стакан Лэма. — Если только не окажется, что ему грозит опасность, — продолжила она. — В конце концов, это — твой белый кит. Не хочется, чтобы кто-то другой расстался с жизнью, пытаясь его загарпунить. — Никто с жизнью не расстанется, — заверил ее Лэм. Как выяснилось, он ошибся. Зазвонил телефон. На трупе обнаружили удостоверение Конторы, подняли тревогу. В итоге подоспевших полицейских отправили регулировать транспортный поток, а на место происшествия прибыл Ник Даффи, старший Пес Риджентс-Парка, и велел своим подчиненным вымерять углы и опрашивать свидетелей. По большей части все свидетели давали показания о последствиях аварии — все, разумеется, кроме водителя автотранспортного средства. Водитель оказался на месте происшествия именно в тот момент, когда оно случилось. — Откуда ни возьмись… — повторяла она. Она была блондинкой, на вид трезвой, что подтверждалось и показаниями алкометра, позаимствованного у обиженного полицейского. — Никаких шансов… Дрожь в голосе была вполне объяснима: если твоя машина кого-то сбила, то не важно, по твоей вине или нет, — потрясение обеспечено. В это время суток движения на перекрестке почти не было, но вслепую переходить его все-таки не следовало. Хотя, конечно же, под влиянием наркотиков или алкоголя о правилах безопасного пересечения улицы вспоминают в последнюю очередь. — Я сразу затормозила, но… Она снова задрожала. Неожиданно для самого себя Ник Даффи сказал: — Ну что вы, успокойтесь, вы же не виноваты… Черт, да я прямо как дружинник на общественных началах, подумал он. Вот только она была блондинкой, в меру фигуристой, а пострадавший, хоть и имел удостоверение Конторы, был приписан к Слау-башне, а значит, был таким же особым сотрудником, как и дружинник на общественных началах; типа как особые дети, у которых есть особые нужды. Если оперативник попадает под машину, расследование приходится вести очень осторожно: мало ли, вдруг на этой машине, выражаясь метафорически, окажутся подозрительные номера; но если выясняется, что оперативник из слабаков, то не помешает откорректировать первоначальные предположения. Кто знает, может, он посмотрел не в ту сторону. Лево/право. Очень легко спутать. А она была блондинкой, да еще и фигуристой… — Но я обязан проверить ваше водительское удостоверение. Из него Даффи узнал следующее: Ребекка Митчелл, тридцати восьми лет, гражданка Великобритании. Все чисто; ничто не наводит на мысль, что наезд совершен умышленно. Хотя, конечно же, самые лучшие умышленные убийства совершают те, кого в этом не заподозришь. Ник Даффи окинул взглядом перекресток. Псы проверяли обочины и подворотни: в прошлый раз, когда машина сбила оперативника, пропало его личное оружие, и Жучара Сэм Чапмен, предшественник Даффи, пал жертвой внутреннего расследования; по слухам, теперь Чапмен служил в какой-то частной охранной фирме. Спасибо, но к такому повороту судьбы Даффи был не готов. Он вернул водительское удостоверение хозяйке, и тут подъехало такси, из которого вышел Джексон Лэм. С ним была женщина. Даффи почти сразу вспомнил, как ее зовут: Кэтрин Стэндиш, та самая, что работала в Риджентс-Парке в те давние времена, когда Даффи был еще щенком; после самоубийства ее шефа, Чарльза Партнера, она удалилась в изгнание. Оба проигнорировали Даффи и двинулись прямиком к трупу. — Вам придется дать показания, — сказал Даффи Ребекке Митчелл. — Подождите, к вам сейчас подойдут. Она молча кивнула. Даффи направился к новоприбывшим, собираясь объявить, что к телу приближаться запрещено, но тут Лэм обернулся, и выражение его лица убедило старшего Пса, что рта лучше не раскрывать. Лэм посмотрел на тело, потом перевел взгляд на улицу. Даффи не разобрал, куда именно всматривается Лэм: то ли в движение на следующем перекрестке, то ли в огоньки, самоцветами переливавшиеся на трассе. В городе ночь, как всегда, унизана жемчугами; иногда это сияющие свадебные гирлянды, а иногда мерклая погребальная мишура. Стэндиш обратилась к Джексону Лэму: — Кто сообщит Луизе? Часть вторая Белые киты 8 Если начинать с того, чего нет, то в Апшоте нет главной улицы, такой, как в соседних деревнях, с рядами особняков в псевдотюдоровском стиле, живописно спускающимися к реке, чередуясь с антикварными лавками и магазинчиками, где в витринах стоит элегантная садовая мебель, где бакалейные лавочки предлагают печенье с засахаренным имбирем и семь видов соуса песто, а меню в пабах ничуть не хуже выбора блюд в очаровательных кафе и ресторанчиках Хэмпстеда[22]. В Апшоте нет ни кафе с грифельными досками у входа, на которых мелом выведены блюда дня, ни книжных бутиков, где проходят творческие вечера местных литераторов; ни узких улочек, окаймленных аккуратными живыми изгородями, за которыми прячутся желтокаменные домики. Потому что деревню Апшот никто не назовет пряничной, даже сквозь зубы. Если Апшот и напоминает пряник, то лишь тот, что завалялся на полке единственного продовольственного магазинчика деревни, — в пожелтевшем от времени ломком целлофане, покрытый слоем пыли. Вот, например, главная улица, которой в Апшоте нет. Вместо нее через деревню проходит автотрасса, которая сначала огибает церковь, а потом, через триста метров, снова выписывает дугу, пробираясь между пабом слева и полукруглым лужком справа, а после этого начинает подъем на холм, мимо домов сравнительно недавней постройки, небольшой начальной школы и здания деревенского клуба, сложенного из крупнопанельных плит, — приезжие обычно спрашивают, как туда добраться. Впрочем, жизнь Апшота сосредоточена не вокруг клуба, а вокруг святой троицы: почтовое отделение, паб и продовольственный магазин. Почтовое отделение расположено на самом краю лужка, подальше от дороги, что удобно лишь для жителей близлежащих домов. Эти дома, стоящие полукругом, на самом деле старейшие постройки Апшота — трехэтажные особняки восемнадцатого века, которые зачем-то переместили поближе к рядам бунгало на склоне холма, сейчас по большей части пустующих, а некогда бывших жильем для обслуживающего персонала американской авиабазы по соседству: уборщиц, сторожей, поваров, посудомоек, механиков и шоферов. В середине девяностых, когда авиабазу похерили, жизнь в Апшоте захирела. Оставшиеся обитатели деревни живут либо в этих особняках, либо в домах чуть дальше по трассе, и все рано или поздно собираются в местном пабе.