— Может, и объяснял. Но сначала рассказал, что Боу был горьким пьяницей, который выдумал, что его похитил несуществующий шпион. — С. Ч. тебе это рассказал? — Лэм наклонил голову к плечу. — Ты же его так называешь — С. Ч., «старый черт»? Именно так Ривер мысленно именовал деда, но совершенно не мог представить, откуда это известно Лэму. Лэм, прекрасно понимая, о чем думает Ривер, одарил его хищной ухмылкой: — Ну да, Александр Попов был пугалом. А что еще тебе дедуля наговорил? — В Риджентс-Парке на него составили досье, чтобы лучше представить замысел московского Центра. Но досье было обрывочным. Место рождения и все такое. — И где же он родился? — ЗТ-пять-три-два-три-пять. — И меня почему-то совершенно не удивляет, что ты это запомнил. — Там произошла какая-то авария, и весь город был разрушен, — сказал Ривер. — Такие подробности обычно запоминаются. — Ну да, запоминаются. Если, конечно, это была авария. — Лэм выскреб остатки карри из алюминиевого лотка и отправил ложку в рот, не обращая внимания на взгляд Ривера. — Неплохо. — Он ловким движением руки отправил ложку в мусорку, подобрал остатки соуса последним куском наана. — На семерочку потянет. — То есть его специально уничтожили? Лэм вскинул брови: — Об этом С. Ч. не упомянул? — Мы подробности не обсуждали. — Наверняка у него на то были свои причины. — Он задумчиво прожевал наан. — Я больше чем уверен, что твой дед без причины ничего не делал. Нет, это была не авария. — Он сглотнул. — Тебе все еще рано курить? — Я все еще не такой дурак, чтобы курить. — Поживешь — поймешь. — Лэм закурил, затянулся, выдохнул дым, всем своим видом давая понять, что ни на миг не задумывался о том, вредно ли это. — ЗТ, или как там он назывался, был исследовательской лабораторией. Частью ядерной гонки. Ну, это было еще до меня, разумеется. — А я и не подозревал, что ядерное вооружение появилось еще до тебя. — Вот спасибо. В общем, как мы потом предположили, московский Центр решил, что туда проник шпион. Что кто-то из тамошних жителей передает врагу сведения о советской программе ядерного вооружения. Врагу, то есть нам. Или нашим друзьям. — Лэм замер, двигалась лишь тонкая сизая струйка дыма, печально устремившаяся вверх от кончика сигареты. — И город разрушили? — спросил Ривер. — Во время уроков тайной истории твой дед никогда не упоминал о том, насколько все было серьезно? Да, разрушили. Сожгли дотла, чтобы скрыть то, чем там занимались. — Город с населением тридцать тысяч человек? — Ну, кое-кто уцелел. — Город разрушили вместе с жителями… — Так было эффективнее. Дабы удостовериться, что шпион прекратит свою деятельность. Самое смешное, что никакого шпиона не было. — Ага, очень смешно, — сказал Ривер. Ничего себе шуточки, подумал он. — Крейн обожал об этом рассказывать, — добавил Лэм. Эймос Крейн, задолго до Ривера, был одним из легендарных сотрудников Конторы. К сожалению, не в лучшем смысле. Волк в овечьей шкуре. Лис в курятнике. — Крейн любил говорить, что этот эпизод был настоящим балаганом кривых зеркал. Они построили крепость, потом встревожились, что мы ее сожжем, поэтому сожгли ее сами, чтобы нам не досталось. — А Попов был якобы одним из уцелевших? — спросил Ривер, представляя себе замкнутый круг. — Город разрушили, а потом, много лет спустя, создали из его пепла пугало, чтобы нам отомстить. — Ну да, — сказал Лэм. — Говорю же, Крейну это очень нравилось. — А что стало с Крейном? — Его укокошила какая-то девица. Те, у кого талантов поменьше, написали бы об этом целый роман, подумал Ривер. Лэм встал, изумленно уставился на ближайшее дерево, будто пораженный красотами природы, приподнял ногу и пернул. — Отличное карри, — сказал он. — А то иногда от него вечно живот крутит. — И я еще задавался вопросом, почему ты не женат, — вздохнул Ривер. Они перешли через дорогу. — Так вот, — продолжил Лэм. — Пугало пугалом, но страху он нагнал. А Дикки Боу все равно умер. Между прочим, он был единственным, кто утверждал, что видел его своими глазами. — По-твоему, мистер Эл как-то связан с легендой о Попове? — Боу оставил сообщение на своем мобильнике, в котором именно это и говорится. — Яд, не оставляющий следов, — сказал Ривер. — Предсмертное сообщение. — Тебе не терпится излить душу? — Ну… как-то это все чересчур. — Тони Блэр у нас теперь посланник мира[19], — напомнил Лэм. — По сравнению с этим все остальное — самое обычное дело. Тут Риверу пришлось снова доставать бумажник. Они остановились у ларька с кофе. — С молоком, — сказал Ривер продавцу. — Кофе, — сказал Лэм. — С молоком? — уточнил продавец. — Нет, с коньяком. Спасибо, что спросил. — Так же, как мне, — сказал Ривер. Они взяли бумажные стаканчики и пошли дальше. — Я не очень понимаю, зачем мы все это обсуждаем. — Я знаю, ты считаешь, что я дурью маюсь, — сказал Лэм. — Но если я отправляю агента на операцию, то вооружаю его всеми имеющимися сведениями. Смысл сказанного дошел до Ривера секунд через пять. — На операцию? — Давай-ка пропустим тот эпизод, где ты все за мной повторяешь. — Ладно, — сказал Ривер. — Пропустим. На операцию. Куда? — Надеюсь, у тебя все прививки сделаны, — сказал Лэм. — Ты едешь в Глостершир. Мин ушел из офиса поздно. Неоплачиваемое рабочее время, обычная награда за пассивно-агрессивное поведение. В пять он выключил мобильник, чтобы Луизе, когда она позвонит, пришлось оставить сообщение, а в семь снова его включил. Сообщения не было. Он покачал головой. Сам виноват. Все шло слишком хорошо, и он лоханулся, сам того не заметив. Что ж, этим он и прославился. Выплеснул карьеру в унитаз и ушел домой спать; а наутро проснулся знаменитым. Все остальные смеялись, довольные тем, что если допускали промахи, то сами же вовремя и замечали, а не узнавали о них из самой популярной новостной радиопрограммы в стране. И дело было не в том, что он упомянул Ширли. Это все на поверхности, как акулий плавник, рассекающий водную гладь. Нет, проблема крылась куда глубже: в их образе жизни, в их метаниях между двумя отвратными квартирками. В их будущем, где обоих ждал лишь совместный кабинет и никаких перспектив карьерного роста. И разумеется, в его прошлой жизни: дети, жена и дом, которых он оставил, когда карьера скатилась в дерьмо. Оставить-то их он оставил, но они никуда не делись, требовали от него времени, внимания и денег, и Луизу наверняка все это скоро начнет раздражать, а может, уже раздражает. Понятно, почему она расстроилась. И почему во всем этом виноват именно он, хотя он вовсе и не виноват. Пока одна часть разума излагала все это Мину, другая часть вела его через дорогу, в мерзкий пивняк, где Мин провел полтора часа, потягивая пиво и уныло разрывая в клочья бирдекель. Еще одно знакомое чувство: напоминание о долгих одиноких вечерах, которые он проводил после того, как жизнь пошла под откос. Хорошо хоть про это не расскажут утром по радио. «Как и предполагалось, Мин Харпер накосячил и в делах сердечных, поэтому в обозримом будущем его ожидает одиночество. А теперь перейдем к спортивным новостям. Гарри?..» Тут Мин решил, что пора прекращать самобичевание. Да, Луиза куксилась, но она отойдет. А Слау-башня — тупик, но Паук Уэбб скинул туда веревочную лестницу, и Мин ухватился за нее обеими руками. Другое дело, выдержит ли лестница двоих. Мин посмотрел на кучку картонных обрывков. Абсолютно все надо считать проверкой. Это правило, усвоенное Мином на курсах боевой подготовки, пока еще никто не отменял. Итак, Паук Уэбб. За краткое их знакомство Мин не проникся к нему ни приязнью, ни доверием и вполне мог себе представить, что тот ведет какую-то двойную игру. Но если в игре есть приз, то глупо не пытаться его выиграть, и так же глупо полагать, что та же мысль не пришла в голову Луизе. Кстати, может, она куксится именно из-за того, что не далее как сегодня утром Мин продемонстрировал способность участвовать в большой игре, а Луиза продемонстрировала лишь административные умения и навыки. Бумажную возню. Именно тот род деятельности, который активно приветствовался в Слау-башне. Он снова проверил мобильник. Никаких сообщений. Что ж, если по-честному, сказал себе Мин, никакой подляны в этом нет. Чуть позже надо будет позвонить, извиниться и прийти к Луизе. Именно в таком порядке он все и проделает. Но сначала он проверил карту в своем айфоне и ознакомился с тем отрезком Эджвер-роуд, куда таксист привез Петра с Кириллом. Потом Мин вышел из пивняка и забрал свой велосипед со двора Слау-башни. Было девять вечера; темнело. Стеклянные стены кабинета позволяли Диане Тавернер наблюдать за своими подопечными в Центре оперативного управления. И дело было не в контроле и надзоре, а в своего рода материнском инстинкте: подкармливать и оберегать. Старики возразили бы, что нечто подобное больше необходимо при проведении операций, но Тавернер были хорошо знакомы стрессы, копившиеся в офисе и неумолимые, как ржавчина. За этими столами в Центре оперативного управления круглые сутки, неделю за неделей, собирали информацию — по большей части бесполезную, временами убийственную — и взвешивали ее на весах, которые требовалось калибровать заново ежедневно, в зависимости от того, откуда и куда дует ветер. Нужно было отслеживать списки подозреваемых, интерпретировать обрывочные видеозаписи, переводить подслушанные телефонные разговоры, и за всеми этими массивами данных, ждущих обработки, скрывалось четкое понимание того, что секундная рассеянность может привести к трупам среди развалин и жутким репортажам в вечерних новостях. Так что нет, наблюдение за подопечными было лишь проявлением заботы, хотя, конечно, давало возможность и проверить, не ведут ли эти сволочи какой-нибудь закулисной игры. Тавернер приходилось бороться со многими врагами, не обязательно иностранными.