— Думай как хочешь. Я все равно не понимал, о чем они. И даже не вспоминал об этом, пока в подвалах Риджентс-Парка из меня не стали вытряхивать последние крупицы информации. — Он наморщил лоб. — Я даже не знал, что такое цикады. Думал, это рыба такая. — А не дурацкое насекомое. — Ага, дурацкое насекомое. У которого есть одна интересная особенность. — Тьфу ты, черт, — сказал Лэм с неподдельным раздражением. — Думаешь, я не знаю? — Они прячутся под землей, — продолжал Катинский. — Надолго, иногда на целых семнадцать лет. А потом выбираются на свободу. И поют. — Если это было настоящее кодовое слово, то означало бы оно только одно, — сказал Лэм. — Но оно же было не настоящее. — Верно. Тебя подставили. Сделали очередной подсадной уткой, чтобы ты слил нам заведомо ложную информацию об Александре Попове, которого не существовало. Чтобы мы бегали кругами в поисках законсервированной агентурной сети, которой тоже не существовало. — А почему же мне разрешили здесь остаться, Джексон Лэм? Почему не турнули из страны? — Ну, ты им недорого обошелся, — пожал плечами Лэм. — Вот и оставили, на всякий случай. — На тот случай, если вдруг выяснится, что подслушанный разговор — не выдумка, а правда. — Катинский оправился от приступа кашля, паузы между предложениями сократились. Он свернул еще одну лагерную самокрутку, положил ее на стол, как священную реликвию, и обратился к ней: — И что бы это тогда означало? Что ваше пугало тоже настоящее, и не просто настоящее, а с целой агентурной сетью. Через столько лет после распада СССР. В старой доброй Англии. — Вот спасибо, — сказал Лэм. — Теперь, когда я услышал все вживую, мне совершенно ясно, что это херня. — Ну да, — кивнул Катинский. — Совершенно ясно. Ничего подобного никогда не было. — Очень смешно. — Вот только весь мир знает, что было. Ты поэтому ко мне пришел, Джексон Лэм? Читал прошлогодние газеты и забеспокоился, что опять все так и случится?[15] — не без удовольствия спросил он. — Не одна, а целых две ячейки коммунистических шпионов в комфорте и довольствии существовали на Западе все эти годы. — Знаешь, их политические воззрения никого больше не интересуют. Эта собака давно издохла, — сказал Лэм. — Ну да, ну да. Рабоче-крестьянским раем сегодня заправляют бандиты и капиталисты. Совсем как на Западе. — Тоскуешь по старым добрым временам, Ники? Мы всегда можем тебя отсюда выдворить. — Нет, я не тоскую. Я вот гляжу, как вы тут живете в зеленой Англии родной[16], любуюсь вашими достижениями. Но ты ко мне пришел, потому что задумался: а вдруг? Правда же? А вдруг цикады — настоящие? Кто теперь ими заправляет? Уж явно не советская власть, которая их сюда внедрила, потому что советской власти больше нет. — Он поднес пустой бокал к свету, наклонил его так, что на стекле проявилась еле заметная багровая черта, будто шрам. — Представляешь? Столько лет они скрываются под землей, ждут, когда их разбудят, чтобы пропеть свою песню. Но кто их разбудит? — Александр Попов был пугалом, — сказал Лэм. — Шляпа, плащ и две жерди. Больше ничего. — Как полагают некоторые, самая хитрая уловка дьявола заключается в том, что он убедил людей в него больше не верить[17], — сказал Катинский. — Но все агенты верят в дьявола. В самые черные дни все агенты в глубине души верят в дьявола. Он засмеялся; смех перешел в очередной приступ кашля. С минуту Лэм смотрел на его мучения, покачал головой и швырнул на стол пятифунтовую купюру. — Помощи от тебя никакой, Ники, — сказал он. — И вообще, жаль, что мы тебя отсюда не выдворили. В дверях он обернулся. Катинский все еще дергался на дыбе своего измученного тела. Пятифунтовая купюра исчезла. Чуть раньше Кенни Малдун смотрел, как Ширли Дандер села за руль своей машины, надела темные очки и рванула с парковки у железнодорожной станции Моретон-ин-Марша. Зря это она так, подумал Кенни. Местные, особенно местные полицейские, очень не любят лихачей. Но это была не его забота. Он довольно погладил нагрудный карман, где покоилась полученная от Ширли десятка, потом погладил брюхо, набитое завтраком, съеденным за ее счет. Неплохой улов с утра пораньше. А утро еще не кончилось. Он достал из бардачка листок, на котором был записан номер. Забормотал цифры вслух, вбивая их в свой мобильник. Со станции отходил поезд — пригородная электричка, полная пассажиров. В телефоне шли гудки. На мосту стояла женщина с ребенком на руках. Приподняв детскую ручонку за локоток, женщина водила ею слева направо, будто младенец махал вслед поезду. В телефоне шли гудки. Парочка молодых людей в ярких куртках и с рюкзаками читала расписание поездов у выхода на платформу. О чем-то спорили. Один ткнул пальцем в уходящий поезд, будто что-то доказывая. На звонок ответили. — Это Малдун, — сказал Малдун. — Из такси. Мне дали этот номер. А потом сказал: — Да. Только не мужик, а баба. А потом сказал: — Да, я так ей и объяснил. А потом сказал: — И когда я получу деньги? Закончив разговор, он швырнул телефон на пассажирское сиденье, смял листок бумаги и бросил его на пол. И тоже выехал с парковки. Немного погодя молодые люди в ярких куртках вышли на перрон, дожидаться следующего поезда. 6 Родерик Хо злился. Родди Хо чувствовал, что его предали. Родерик Хо размышлял, к чему это все, если нельзя доверять ближнему своему. Ближней своей. Если эта ближняя тебе лгала, выставляла себя в лучшем свете и была совсем не той, кем хотела казаться… Человек послабее разрыдался бы. Потому что вот так вкладываешь в отношения всю душу, а получаешь… что? Заводишь знакомство с классной блондиночкой, которая любит хип-хоп, боевики и сноубординг, играет в «Армагеддон» на пятом уровне, а вечерами ходит на курсы по истории XX века, а потом — он вообще узнал об этом лишь потому, что она мельком упомянула марку своей машины и подписку на кабельное телевидение «Скай-плюс», факты, которые позволили ему отследить ее физическую личность, в отличие от онлайновой персоны, — а потом выясняется, что если она увлекается сноубордингом, то пусть лучше поостережется, потому что мало какая страховая компания предоставит полис для горных видов спорта пятидесятичетырехлетней тетке, потому что в пятьдесят четыре кости становятся хрупкими, а любой чих и любая простуда превращаются в серьезное заболевание. Офигеть. Ей не нужны вечерние курсы по истории XX века. Она сама ходячая история XX века. Маме Родди Хо и то меньше лет. Вроде бы. Вот стерва. Ладно. Проехали. Он подкрутил настройки своего почтового ящика так, чтобы блокировать все дальнейшие сообщения от мисс Богадельни. А если она задумается, чем так расстроила Родерика Хо — точнее, Родди Ханта, суперзвезду-диджея с профилем Монтгомери Клифта, — то пусть хорошенько посмотрится в зеркало. Ей нужны курсы о достоверности рекламных заявлений, вот что. Вообще-то, Хо, будучи парнем добродушным и беспечным, обижался редко, поэтому сейчас с грустью и отвращением изничтожил кредитный рейтинг мисс Почти Покойницы, надеясь, что она усвоит преподанный ей урок и воздержится от дальнейших попыток нагло преодолеть пропасть между поколениями. А в довершение всех сегодняшних проблем явилась Кэтрин Стэндиш. С подарком. — Родди, — сказала она и поставила перед ним жестянку «Ред булла». Хо неуверенно кивнул и передвинул банку на несколько дюймов влево. Все должно быть на своих местах. Кэтрин села за пустующий стол. Она принесла с собой чашку кофе и сейчас сжимала ее в ладонях. — Как у тебя дела? — спросила Кэтрин. — Ты ко мне приходишь, только если тебе что-то нужно, — сказал он. На ее лице мелькнуло выражение, которого он не распознал. — Это не совсем правда. Он пожал плечами: — Не важно. И вообще, я занят. А кроме того… — Кроме того? — Лэм сказал, чтобы я вам больше не помогал. (На самом деле Лэм сказал: «Еще раз поймаю тебя на фрилансе, отправлю к айтишникам в техподдержку, будешь там ксероксы чинить».) — Лэму вовсе не обязательно обо всем знать. — А ты ему об этом сказала? Она не ответила. Хо счел это доказательством своей неколебимой правоты, открыл банку «Ред булла» и сделал большой глоток. Кэтрин, глядя на него, пригубила кофе. Ну вот, подумал Хо. Еще одна старая тетка с притязаниями. По правде сказать, притязала она вовсе не на тело Хо, а на его умения, но, так или иначе, все сводилось к эксплуатации. Хорошо, что он способен дать ей отпор. Он посмотрел на экран. Потом на Кэтрин. Она все еще наблюдала за ним. Он снова перевел взгляд на экран. Изучал его с полминуты, что, вообще-то, очень долго. Потом снова покосился на нее. Она по-прежнему не сводила с него глаз.