— Можно вывезти человека из России, — задумчиво сказал Лэм, — но он все равно будет считать себя долбаным трагическим поэтом. — По-твоему, это смешно, — сказал Катинский, — но еще не так давно все знали только один Молл, аллею, по которой королева гарцевала верхом. А теперь, куда ни глянь, повсюду эти моллы, и в них продают попкорн и гамбургеры. Вот я тебе скажу, что на самом деле смешно, очень и очень смешно, — то, что вы все думаете, что американцы красных победили. Русских. — Он сплюнул в мусорную корзину, то ли выражая свое отношение к сказанному, то ли из рефлекса заядлого курильщика. — Так что если хочешь провести меня по аллее воспоминаний, то только силой. Ясно тебе? — По-моему, самым трудным будет заставить тебя заткнуться, — сказал Лэм. Он подождал, пока Катинский закроет офис, потом спустился следом за ним по лестнице и вышел на улицу. Катинский провел его мимо шести пабов, наконец выбрал какой-то. Переступил порог, огляделся и направился в угол, что означало: либо он здесь впервые, либо надеялся, что Лэм именно это и подумает. Сказал, что хочет красного вина. Лэм, может, и удивился бы такому выбору, но чужие предпочтения его уже давно не удивляли. У бара Лэм заказал себе двойной виски — потому, что хотел произвести впечатление пьяницы, и потому, что ему хотелось двойного виски. Аллея воспоминаний простиралась в обоих направлениях. Он заслужил выпивку. Виски подали первым, поэтому Лэм в два глотка опустошил стакан и, пока наливали бокал вина, заказал себе еще. Потом принес стаканы за стол. — Цикады, — сказал Лэм, придвигая вино к Катинскому. Катинский отреагировал с запозданием. Он взял бокал, покачал его, будто вино было редкостным драгоценным напитком, а не дешевым красным пойлом, и пригубил. Потом спросил: — Что? — Цикады. Слово, которое ты назвал на допросе. В Риджентс-Парке. — Правда? — Правда. Я видел запись. — Ну и что? — пожал плечами Катинский. — По-твоему, я помню все, что говорил почти двадцать лет назад? Я всю жизнь стараюсь об этом забыть, Джексон Лэм. А это вообще древняя история. Медведь уснул. Не надо тыкать в него рогатиной. — Верно подмечено. А тебе паспорт когда надо продлевать? Катинский устало взглянул на него: — А, вот оно что. Вам мало выжать из человека все соки досуха. Вам надо еще смолоть его кости в порошок. — В попытке восполнить утраченные соки он отхлебнул еще вина, жадно, как заправский пьяница, так что пришлось утирать рот. — Тебя когда-нибудь допрашивали, Джексон Лэм? Вопрос был таким глупым, что Лэм не удостоил его ответа. — Как врага? А со мной именно так и обращались — как с врагом. Хотели знать все, что я когда-нибудь слышал, видел или делал, пока я вообще перестал соображать, хотят они докопаться до причин, по которым меня следует прогнать к чертям, или до причин, по которым меня стоит оставить. Говорю же, выжали все соки, досуха. — Хочешь сказать, что ты все выдумал? — Нет, я хочу сказать, что выложил все, до мельчайших подробностей, все полезное, все бесполезное, все то, чего и сам не понимал. Все-все-все, до последней капли. Если ты видел запись, то знаешь столько же, сколько знал я. Наверное, даже больше, потому что я давным-давно забыл больше, чем знал. — Включая цикад. — Ну, может, не цикад, — вздохнул Катинский. В тот миг измерить расстояние между Мином и концом его жизни было невозможно. Водитель фургона врезал по тормозам, чтобы не врезаться в Мина; а Мин, обласканный волной смещенного воздуха, помчался дальше, оставив за собой хаос. В спину ему загудели клаксоны, ну и фиг с ними. На городских дорогах нередки встречи со смертью, и через пару минут обо всем забудут. А теперь скорость стала для Мина единственной целью и смыслом существования. Ноги работали без усилий, ладони вплавились в руль, дорога исчезала под колесами, и жизнь переполняла его, как текила. Внезапно из груди вырвался странный, какой-то нечеловеческий звук, то ли смех, то ли крик. Пешеходы удивленно уставились в его сторону, и некоторые счастливчики даже заметили, что мимо промчался велосипедист. Впереди замаячил перекресток Клеркенуэлл-роуд, новые светофоры, пробка, в которой стояли как минимум три черных такси. Мин, обретший бессмертие, перестал жать на педали и покатил к замершим машинам. «Ну вот, ты их догнал. Может быть. И что теперь?» Кирилл понимал каждое сказанное слово. «Конечно понимал. Ну и что?» По велосипедной дорожке Мин подъехал к первому черному такси и украдкой заглянул в салон. Пассажирка разговаривала по мобильнику. Пассажир второго такси сидел ее зеркальным отражением, приложив телефон к противоположному уху. Может, они разговаривали друг с другом. Мин подкатил почти к самому светофору и притормозил вровень с автобусом, может, с тем самым, бок которого чуть раньше задел локтем; между ним и оставшимся черным такси было всего две машины, нетерпеливо ждущие зеленого света. На миг все вокруг затянулось дымкой, потом внезапно прояснилось, и Мин увидел два знакомых затылка. Петр и Кирилл сидели на заднем сиденье и смотрели вперед, не обращая внимания на велосипедистов. Ну вот, он их догнал. И что теперь? Ответ он получил сразу же: загорелся зеленый, такси тронулось с места. Мин едва успел заметить первую половину номерного знака — SLR6, — как машина пересекла перекресток и умчалась по Клеркенуэлл-роуд. Вместе с ней умчалось и ощущение, что он может крутить педали целую вечность; вылетело из него, будто китайский бумажный фонарик, который поджигают и запускают в небеса, а потом смотрят, как он сгорает дотла. Каждый вздох шуршал, как спичечная головка на терке. Во рту появился вкус крови — дурной знак. К тому времени, как Мин пересек перекресток, черного такси и след простыл. Заметив, что его обгоняет пешеход, Мин Харпер остановился, по давней традиции велосипедистов показал средний палец машине сзади и выудил мобильник из кармана брюк. Руки у него дрожали. Велосипед упал на тротуар. — Слушаю. — У тебя есть концы в «Троке»? — Спасибо, Мин, у меня все в порядке. А как у тебя дела? — Тьфу ты, Кэтрин… — Не знаю насчет концов, но в допотопные времена я проходила курс повышения квалификации в департаменте Связи с одним из администраторов «Трокадеро». Что тебе нужно? — У меня тут такси, движется в западном направлении по Клеркенуэлл-роуд. Частичный номерной знак… — Такси? — Кэт, ну пожалуйста, спроси у них, может, они отследят? — Едва не задохнувшись, он назвал половину номера: SLR6. — Постараюсь. Мин сунул мобильник в карман, наклонился и аккуратно блеванул в уличный водосток. На этот раз Катинский опустошил бокал. Лэм поглядел на свой стакан и обнаружил, что он тоже пуст. Хмыкнул и направился к барной стойке, где две тетки, вероятно напялившие на себя весь свой гардероб, о чем-то перешептывались, а какой-то длинноволосый тип в куртке уличного метельщика изливал свою душу пинте лагера. Лэм повторил заказ. Поставил бокал перед Катинским, который продолжал говорить: — В Риджентс-Парке мне ясно дали понять, что моя информация устарела. Как будто где-то была распродажа и все, что надо было купить, уже купили. Расскажи нам что-нибудь новенькое, требовали от меня. Расскажи нам что-нибудь новенькое, или мы отправим тебя назад. А я не хотел, чтобы меня отправили назад, Джексон Лэм. — Он щелкнул пальцами, будто в ответ на какой-то рефлекс. — В то время агентов КГБ не любили. И скажу тебе по секрету, нас и до этого не любили. Просто тогда мы утратили положение, при котором нас это не волновало. — А знаешь, вас и сейчас не любят, — напомнил Лэм. Катинский пропустил это замечание мимо ушей. — Но у меня ничего не было, кроме этих обрывочных сведений. Только конторские слухи и сплетни, разумеется, интересные лишь потому, что конторой был московский Центр, но все они, равно как и многое другое, уже были известны от тех, кто забыл больше, чем я когда-либо знал. — Он, будто заговорщик, подался вперед. — Я был шифровальщиком. Но тебе это и так известно. — Я читал твое резюме. Ничего выдающегося. Русский пожал плечами: — Я утешаю себя тем, что прожил дольше своих выдающихся коллег. — Ты их до смерти заговорил? — Лэм наклонился к нему. — Меня не интересует история твоей жизни, Ники. Меня интересует лишь то, что тебе известно о цикадах и чего ты не рассказал на допросе. А если ты думаешь, что наша беседа затянется за полночь, то предупреждаю: этим бокалом вина бесплатное угощение заканчивается. Понял? По лицу Николая Катинского скользнуло озадаченное выражение, и он закашлялся. Не здоровым, хорошо знакомым Лэму кашлем для очистки легких, а так, будто что-то пыталось вырваться на свободу из его нутра. Человек послабее бросился бы на помощь, принес воды или вызвал бы «скорую», но Лэм лишь невозмутимо отхлебнул виски, дожидаясь, пока Катинский справится с приступом. Поскольку ответа на его вопрос не последовало, Лэм сказал: — И часто с тобой такое? — Бывает хуже, особенно в сырую погоду, — просипел Катинский. — Иногда я… — Нет, я к тому, что, если тебя опять накроет, я выйду покурить. — Он выразительно покрутил зажигалкой. — А если я решу, что ты мне тут спектакль устраиваешь, чтобы не отвечать на вопросы, то выволоку и тебя, а там уж применю подручные средства. Катинский молча смотрел на него секунд двенадцать, потом перевел взгляд на столешницу. Заговорил снова. Голос больше не дрожал. — Слово «цикады» я услышал случайно, Джексон Лэм. Вместе с именем, которое тебе наверняка знакомо. Александр Попов. Тогда для меня это ничего не значило, но произнесли это таким тоном… как бы получше выразиться? Я бы назвал этот тон благоговейным, Джексон Лэм. Да, благоговейным тоном. — И где это произошло? — В сортире. В сральнике, если хочешь знать. Я употреблял его по назначению. В самый обычный рабочий день, если не считать того, что до падения Берлинской стены оставались считаные дни, так что ни один из них обычным не был. Многие говорят, что случилось это внезапно, что к этому никто не был готов, но мы с тобой хорошо знаем, что это не так. А еще говорят, что животные чувствуют приближение землетрясения. То же самое можно сказать про шпионов, правда? Не знаю, как тогда шли дела в вашем Риджентс-Парке, но в московском Центре ощущение было такое, будто все ждали медицинского диагноза. — Надо же, — сказал Лэм. — А ты, значит, в сральнике. — Ну да, живот скрутило, вот я и побежал в сортир, где у меня начался понос. Сижу в кабинке, и тут заходят два мужика, поссать. Беседуют между собой. Один спрашивает: «Думаешь, теперь это важно?» А другой отвечает: «Александр Попов считает, что да». И тогда первый говорит: «Ну еще бы, цикады — его детище». — Помолчав, Катинский добавил: — Ну, он сказал не «детище», но что-то типа того. — И это все? — уточнил Лэм. — Они поссали и ушли. А я еще долго на толчке сидел, меня больше волновала боль в кишках, чем этот разговор. — А кто разговаривал? — спросил Лэм. Катинский снова пожал плечами: — Если б знал, так бы и сказал. — И они вот так прямо и разговаривали? Не проверили, нет ли любопытных ушей? — Наверное. Потому что я сидел в кабинке, а они беседу не прерывали. — Прямо как по заказу.