Яков Григорьевич отыскал взглядом Большую Медведицу, вслед за нею — Малую, прикинул по расположению ручки ковша, что сейчас около полуночи. Справа из ущелья донесся едва различимый цокот копыт — там паслись архары или козлы. Покатился по склону камешек, зашуршала осыпающаяся щебенка. Донесся посвист охотящегося сыча. А вот вспорхнули кеклики — горные куропатки. Зверь подойдет — они только: «фр…р…р…» — и снова тишина, а человека заметят, еще и переговариваться начнут: «тиу-тиу-тиу…» Сколько раз, бывая в наряде, когда еще только начинал служить (а через границу чуть ли не каждую неделю топали вооруженные контрабандисты), Ковешников по самым простым признакам — поведению птиц и животных — определял количество нарушителей, направление их движения. Ковешников вернулся в канцелярию заставы и терпеливо дождался, когда лейтенант Сергеев закончит срочные дела. Наконец тот убрал журналы и тетради в сейф, сказал: — А теперь, Яков Григорьевич, идемте ко мне, поужинаем да и поговорим… — Не поздновато ли? Жена ругать не будет? — В самый раз. Она у меня сознательная. К тому же готовилась, ждет… Когда поужинали и поблагодарили хозяйку, отправившуюся спать в соседнюю комнату, лейтенант Сергеев начал свой рассказ: — Я оказался в гостинице, где расселили иностранных туристов, среди которых находился «художник». Зеленая фуражка, да еще на таком «зеленом» пограничнике, как я, сработала. Наверное, и на лице у меня написано: только вчера из училища… В общем, расчет оправдался: «художник» увидел меня и сам стал налаживать контакты. — Зачем? Только постарайся вспомнить все подробно, до мелочей. — Хорошо, постараюсь. Хотя здесь, пожалуй, больше подсознательного, чем рационального, — заметил Сергеев. — Ну и в чем проявилось это самое подсознательное? — Начну, если выразиться по-научному, с ощущения чужого биополя, — не сразу ответил Сергеев. — Только получил я номер в гостинице, где разместились иностранные туристы, тут же понял: кто-то за мною следит. Кто? Почему? Полная неясность… Днем был я в военной форме, вечером переоделся в гражданское, спустился в бар. Был на мне легкий светлый костюм, рубашка с открытым воротником, в общем, летний стандарт… Думаю: «Кому я понадобился? Таких на улице любого южного города — тысячи…» Ощущение такое же, как у сапера: чем ближе к мине, тем громче писк в наушниках. Сел за стойку, чую спиной: вроде меня кто лучом локатора прощупывает… В баре — полутьма, за стойкой — бармен в белоснежном кителе, на западный манер жонглирует бутылками, сочиняет коктейли. Против меня — зеркальная стенка с полкой. Взял я стакан апельсинового сока, потягиваю через трубочку, а сам смотрю, что там за моей спиной делается. И тут я заметил: в углу за дальним столиком сидит старик и смотрит вроде бы мимо меня. Сначала я на него не обратил внимания, но потом понял: биолокатор работает именно оттуда. — Давай-ка мы с тобой на него поглядим, — сказал Ковешников и разложил фотографии, затем выбрал ту, на которой «художник» изображен крупным планом. — Нет ли ножниц и какой-нибудь темной бумаги? Сергеев принес черную бумажку от фотопленки. Ковешников вырезал в листке овальное отверстие, наложил на фотографию. Из газеты сделал клинышек, приложил к подбородку «художника». Поискав глазами что-нибудь подходящее, Яков Григорьевич лезвием безопаски аккуратно отрезал полоску коричневой бумаги с нижней стороны крышки стола, куда она была подвернута, и выкроил кусок по форме папахи. — Ну вот, теперь другое дело, — сказал он. — Перед нами собственной персоной старый знакомый — калтаман резидентуры времен Великой Отечественной войны, в прошлом — матерый бандит Алибек Тангры-Берды, а теперь турист — художник мистер Браун. С ним у меня старые счеты. — Приходилось встречаться? — Не только на границе… В старой крепости Змухшир, когда вылавливали в песках банды уголовников. — А что такое Змухшир? — спросил Сергеев. — Там действительно крепость? — От крепости остались лишь руины, но такие, что диву даешься… Вал что египетские пирамиды. Его и сейчас можно использовать для обороны — пушкой не возьмешь. Да и с высоты вала пустыня до самого горизонта просматривается, никакие барханы не мешают. В крепости — колодец. Вода неважная, но, если вскипятить, пользоваться можно. А Змухшир — это по имени Аламы Измахшери, древнего предводителя племени, что жило там, как гласит легенда, еще до монголо-татарского нашествия. — Расскажите, — попросил Сергеев. — Я ведь только прибыл, мало знаю о крае. — Легенда как легенда, все в ней есть: подвиги, коварство, любовь. На правду похожа, — ответил Ковешников. — И сейчас в разломах крепостного вала, осыпях рва находят скелеты людей и животных, а пролежали они уже более семи веков. Когда войско Чингисхана хлынуло в Туркестан, предводители родов стали уводить свои племена в глубь пустыни. Монголо-татары их настигали, грабили, жгли, уничтожали. Побежденным вождям Чингисхан заливал в глаза и уши расплавленное серебро, для него в этом было удовольствие. Ну вот… Алама Измахшери, о котором мы с тобой толкуем, рассчитал: ровно через двадцать суток монголо-татарская лава докатится до его города. И отдал приказ: всем жителям строить оборонительные укрепления — вал и ров. Кто окажется обузой для племени, того замуровывать. Девятнадцать дней и ночей люди Аламы строили крепость, на двадцатый день к ней подошли полчища монголо-татар. Они увидели такие укрепления, что нечего было и думать взять Змухшир-кала. Тогда Чингисхан решил одолеть ее защитников измором. Монголо-татары разбили бивак, стали ждать. В крепости кончились продукты, иссякла вода, нечем было кормить и поить скот. Положение становилось безнадежным. Алама Измахшери приказал собрать остатки кукурузы и джегуры, до отвала накормить одну из немногих оставшихся в живых коров, а ночью выгнать ее за ворота. Монголо-татары видят: в коровьем навозе зерно, да и сама буренка сытенькая. Решили: раз в крепости скот получает такой корм — защитники ее смогут держаться очень долго. Военачальники Чингисхана уже отдали приказ снимать осаду, но, как это бывает в легендах, сработали коварство и любовь: одна из жен Аламы в припадке ревности выбежала из крепости и выдала врагам тайну своего повелителя. Монголо-татары взяли крепость приступом, всех ее защитников уничтожили, а самого Аламу Измахшери и предавшую его жену выставили в амбразуре одной из башен, предварительно залив им глазницы расплавленным серебром. Вот такая легенда… Досталось и мне в Змухшир-кала по первое число, но это уже другой разговор, может, и расскажу когда-нибудь. А сейчас давай ты, про Алибека… — Значит, вы уверены, что это ваш старый знакомый? — Сомнений у меня нет. Трудно только понять, что его заставило к нам пожаловать. Это же все равно что самого себя в погранкомендатуру привести. Чудом ведь от нас ушли; Алибеку и Аббасу-Кули — главарю банды — удалось бежать. Они, недолго думая, снова в пески и — за кордон. Продолжай, что там у вас было дальше? — Сижу я на этой круглой табуретке, — снова стал рассказывать Сергеев, — наблюдаю за танцующими, в зеркале вижу: старик-«художник» по-прежнему сверлит меня взглядом, исследует, но старается, чтобы это не очень было заметно. Так мы сидели-сидели и невзначай встретились в зеркале взглядами. Сначала он отвел глаза, вроде моя персона его не заинтересовала, потом о чем-то подумал и стал смотреть на меня, как на хорошего знакомого. «С чего это, — думаю, — я понадобился заграничному деду?» — Вот именно… А бизнесмен и молодая пара где в это время были? — Пришли немного позже: сначала молодые, потом Лемке. — Он их ждал? — Не очень. Как ждут случайных знакомых, ну там, попутчиков, не больше… Обратился старик не к парню, а вот к ней… Сергеев вытащил из пачки и положил сверху фотографию молодой женщины, которую, как уже знал Ковешников, звали Катрин Берг. С глянцевитой поверхности карточки смотрела молодая особа в элегантном светлом костюме, летней шляпке, темных противосолнечных очках. Некоторое время Яков Григорьевич всматривался в фотографию. — Хоть что хочешь толкуй, а где-то видел ее, — с досадой проговорил он. — Генералу сказал, он только высмеял. «В Рио-де-Жанейро», — говорит… Но память-то на лица у меня есть! — Не могу знать, Яков Григорьевич. Мне известно: все, кто на этих фотографиях, у нас, в Советском Союзе, впервые… — Тьфу, напасть какая! — пробормотал Ковешников. — Теперь спать не буду, пока не вспомню… Как, говорите, зовут ее? Катрин Берг? Ладно, пускай будет Катрин… Что можешь сказать насчет ее кавалера? Как с ним разговаривает Алибек? — Да, пожалуй, никак. Так лично мне показалось. Слова два-три кинет, и вроде опять одному до другого дела нет. Ковешников всмотрелся в фотографию и отметил про себя, что спутник молодой женщины, Шерри Хорст, как назвал его генерал, представляет собой усредненный «эталон мужчины» с обложки журнала мод или витрины парикмахерской… Рост не меньше ста восьмидесяти сантиметров, вес соответственный, но ни грамма жира. Плечи развернуты, шея крепкая, лицо очень загорелое, энергичное, с квадратным подбородком, коротким прямым носом. Темные волосы зачесаны назад. В движении сильных ног и гибкого торса, схваченном объективом фотоаппарата, хищная повадка: ни дать ни взять — пантера… На «женихе» — белый костюм спортивного стиля. Весь облик говорит о физической силе и решимости… — Ну так кто этот господин? — спросил майор. — Личная охрана Алибека? Мастер спорта по каратэ? Или сутенер, сопровождающий свою подопечную? А может, и вправду, жених? — Может, и то, и другое, и третье, — ответил Сергеев. — С виду — молодой и весьма преуспевающий делец. — Какие отношения между этой парой и Алибеком? — Пожалуй, на равных. То, что этот спортсмен, когда нет носильщиков, перетаскивает чемодан и этюдник старика-«художника», вещи Катрин, объясняется, скорее, вежливостью, а не зависимостью или платной службой. — Так, рассказывай дальше. — Когда они вошли, — продолжал Сергеев, — вижу в зеркале — «художник» указывает Катрин на меня. Та идет к стойке бара, садится на табурет рядом со мной и, ничуть не смущаясь, говорит: «Хэллоу…» Ну тут я забормотал: «Ай эм сори…» — и так далее, — мол, весьма сожалею, что неважно говорю по-английски. Она рассмеялась и на чисто русском языке ответила: «Английский вы, конечно, знаете в пределах школьной программы, Виталий Сергеевич, но это не страшно: я хорошо говорю по-русски…» Я спрашиваю: «Откуда вам известно мое имя?» — «Ничего нет проще, узнала у портье. Мои друзья хотят с вами познакомиться: вы нам весьма симпатичны…» Я принимаю игру и самонадеянно спрашиваю: «Кому в особенности?» — «Конечно, мне». Тут я начинаю отпускать ей комплименты: «Не слишком ли это большая честь для меня, чтобы такая очаровательная женщина…» — «Мне это доставляет удовольствие, а с мужчинами вы бы разговаривали иначе». «Возможно», — отвечаю ей. Слушая Сергеева, Ковешников продолжал внимательно рассматривать фотографию. — Удивило меня то, — продолжал лейтенант, — что, когда я вслед за Катрин направился к ее столику, все трое предупредительно встали. Наверняка они меня видели накануне в форме, поэтому я и представился: «Сергеев Виталий Сергеевич». Каждый назвал свое имя, а «художник» на американский манер назвал себя Сэмюэлем Брауном, хотя и дураку ясно, что он такой же Браун, как я — Джунаид-хан. — Не скажи, — заметил Ковешников. — В войну он успешно работал под гитлеровца, даже эсэсовский мундир надевал… — Ну, в общем этот «художник» по-английски объяснил причину внимания к моей особе: мы, мол, видели вчера, как вы входили в вестибюль гостиницы в форме офицера-пограничника. Дело в том, что в войну наши страны вместе сражались против германского фашизма как союзники. Я, мол, представлял одну из американских торговых фирм и отвечал за поставки вашей стране по ленд-лизу военных грузов через Персидский залив и советско-иранскую границу в районе Гаудана, Кизыл-Арвата и, поверьте, сохранил самые приятные воспоминания об общении с русскими пограничниками. Тут он стал называть фамилии служивших тогда офицеров, назвал и вашу, Яков Григорьевич… — Стоп! — прервал лейтенанта Ковешников. — Вот где собака зарыта! Кое-что проясняется: наш уважаемый Алибек-Браун очень даже хотел бы узнать, кто из стариков военного времени еще жив да не попадется ли ему в Ашхабаде. По-моему, это самое реальное объяснение такого нездорового любопытства. — Наверняка так. Я это сразу же понял и отвечал в таких же торжественных тонах: сначала оценил боевое содружество советских, английских и американских войск, выступавших единым фронтом против германского фашизма, потом выразил сожаление, что не располагаю интересующей его информацией, поскольку недавно прибыл из училища, служу без году неделя, никого из местных ветеранов не знаю… — Так. А дальше? — спросил Ковешников. — А дальше продолжали играть в дипломатию: весь вечер мели друг перед другом пол шляпами с павлиньими перьями, поднимали тосты за дружбу, на том и разошлись. Глава 3 СОВЕТ СТАРЕЙШИН Сколько раз Ковешников приезжал в аул Чули к старинному другу Амангельды, столько раз возвращался в дни своей молодости. Обычно он любил добираться туда верхом на лошади: так лучше думалось в пути, с высоты седла виднее была дорога. С изобретением машин люди выиграли в скорости передвижения и проиграли в общении с природой. Железо остается железом, как бы оно быстро ни бегало. Правда, преимущество машины перед верховым конем выручало: до приезда группы туристов в Ашхабад времени оставалось всего ничего, а выяснить предстояло многое. Да и где они теперь, лошадки? Разве что на отдаленных горных заставах, где по карнизам да оврагам никакой другой транспорт не пройдет… Ковешников задумался. Водитель Яковенко, раза два глянув на него, помалкивал — тоже, наверное, обдумывал, как бы не попасть впросак. Видимо, он понимал, что общаться с опытными людьми все равно что стоять под рентгеновскими лучами: старики — народ наблюдательный, живо почувствуют фальшь или игру, раскусят, чего ты стоишь… Впереди показалась гора — красноватая глыба базальта, похожая на гигантский горбатый панцирь черепахи. Солнце заливало светом скалистые склоны и карнизы, словно обтесанные топором. — Вот она, Мер-Ков, — сказал майор. — По-туркменски — «Много змей», а наши солдаты окрестили ее Морковкой. Название вроде шутейное, а воевали тут всерьез. У Амангельды на этих склонах и карнизах и сейчас есть дозорная тропа. Пока был молодым, сам проверял ее каждый день, сейчас сыновья службу несут.