— А как же! Это не то что у нас, по подвалам лазить или с фрицами за своего блатовать!.. — Воевать будешь, сказал, в разведке? — А как же! Дело привычное!.. Сергеев замолчал, отметив про себя, какая тревога таилась в глазах у Маши. Сама-то она тоже шла в огонь на передовую. «Война-то еще надолго…» Капитан Мещеряков провожал через линию фронта Алексея Самсонова, сейчас Сергеев провожает на фронт Николая и Машу. Свидятся ли они когда-нибудь, как мечталось, на этой сталинградской земле, на чистой и свободной Волге? Или это — последняя встреча, последнее прощание?.. Сергеев настолько устал от сегодняшних посещений, что после ухода Николая и Маши забылся и некоторое время дремал, пока не почувствовал, что кто-то еще вошел в палату. Открыв глаза, с удивлением увидел перед собой капитана Мещерякова, не спрашивая, что случилось, понял, что состояние у капитана приподнятое, по причине удовлетворения, какое бывает после завершения долгой, трудной работы. Справившись в своей обычной сдержанной манере о самочувствии, внимательно выслушав Сергеева, капитан неожиданно сказал: — Хотите участвовать в задержании Гайворонского? — Когда?.. Сейчас? Здесь? В этой палате? — спросил Сергеев. — Зачем же в этой?.. В соседней… Специально для вас попросил главного врача поместить наш «объект» рядом на этаже… Там все готово: действующие лица ждут, режиссер — ваш покорный слуга… — А как я туда доберусь? — немало заинтересовавшись, спросил Сергеев. — На каталке. Экипаж подан, можно ехать. В приоткрытую дверь Сергеев увидел кресло на колесах. — Вы столько труда вложили в это дело, — пояснил капитан, — что я не имею права без вас завершать операцию… И хоть сказано это было в стиле Мещерякова полуиронически, Сергеев почувствовал искренность в его словах, подумав: «Не будем осуждать невольное желание капитана при свидетелях торжествовать победу в столь многотрудном марафоне — поиске врага, опасного и достойного как по решимости, так и по уму…» С помощью санитаров Сергеева усадили в кресло на колесах, выкатили в коридор, где он не без удивления увидел трех «диверсантов-патриотов» в накинутых на плечи желтоватых от постоянной стерилизации халатах — Галю Верболес, Иванова и третьего, которого Сергеев знал под именем Петро. Сдержанно поздоровавшись с Сергеевым, они выжидательно смотрели на Мещерякова. — Войдете, когда позову, — сказал им Мещеряков. — Пожалуйста, начинайте, — обратился он к майору медслужбы главному врачу госпиталя, подошедшему к группе. Как это обычно бывает при обходе, главврач в сопровождении одетого в белый халат капитана, лечащего врача и медсестры вошел в одну из соседних палат, туда же к открытой двери подкатили и кресло Сергеева. Против входа он увидел на койке молодого, сильного мужчину кавказского типа с забинтованной грудью и ногой в гипсе на вытяжке, задранной выше спинки кровати, перехватил его настороженный, внимательный взгляд. «Гайворонский! Вот он каков! И где оказался!» Сергеев видел, что тот мгновенно все понял и оценил, тут же принял решение, расслабленно откинув кисть руки и полуприкрыв глаза. Дежурная медсестра принялась, как обычно, докладывать главврачу состояние больного: — Старший сержант Шошиашвили Тенгиз Абессаломович… Проникающее пулевое ранение грудной клетки, осколочное с повреждением коленного сустава и голени… Состояние… Температура, анализы… — Все было сказано, как при докладе о раненом. Но главврач ничего не порекомендовал, перешел к соседнему больному. Мещеряков подал знак, и в палату вошли «диверсанты-патриоты» — Галя Верболес, Иванов и Петро, остановились возле Гайворонского. Тот посмотрел на них с прежним невозмутимым видом, отвернулся к стене. — Старший сержант Тенгиз Абессаломович Шошиашвили! — окликнул его Мещеряков, подчеркивая голосом грузинское имя и фамилию раненого. — Вы довольны, что вас навестили друзья? — Премного благодарен, дарагой, — с нарочитым акцентом ответил Гайворонский. — Вам все ясно? — Яснее не бывает! — наконец-то выдав себя ненавидящим взглядом, какой он бросил в сторону капитана, ответил Гайворонский. Сергеева выкатили в коридор, где Мещерякова дожидался плечистый «санитар» с весьма интеллектуальным выражением лица. — Установите круглосуточный пост, — сказал ему капитан. — Лежать он будет в отдельной комнате с зарешеченным окном. Разговор с ним предстоит долгий… Сергеева вернули в его палату, вслед за ним вошел Мещеряков, присел на табуретку возле койки. После всех приключений и сложностей, какие пришлось преодолевать в погоне за изворотливым и ловким диверсантом, Мещерякову удалось до смешного «легко» задержать его не где-нибудь, а в госпитале. Однако не так-то просто было «вычислить» Гайворонского, не зная в лицо, да еще под чужим именем. — Как вам пришло в голову искать Гайворонского в Ленинске — городе медсанбатов и госпиталей? — спросил Сергеев. — Маскировка-то у него первоклассная! — Не вдруг удалось, — ответил Мещеряков. — Теперь-то это уже не секрет, тем более от вас… А натолкнуло на такую мысль ваше сообщение о перестрелке кассира банка с мародером в форме лейтенанта Красной Армии и тот факт, что кассиру удалось спасти деньги и золото. Это значило, что Гайворонский или убит, или ранен. А поскольку он обнаружил себя у землянки уголовника Саломахи, значит, ранен и должен лечиться… Оставленная у «дяди Володи» окровавленная гимнастерка с документами на имя Гайворонского в кармане убедила меня, что искать его надо под другой фамилией именно в госпиталях. Не для того же он прошел огни и воды, чтобы закончить свою деятельность в норе уголовника! — Этими же словами я выразил эту же мысль одному человеку, — не выдержал Сергеев. — Вашей жене — Вере Петровне Голубевой, — добавил догадливый капитан. — Точно… Тем более что и она кое в чем нам помогла, хотя бы в разоблачении Хряща-Ященко. Но вернемся к Гайворонскому. Вы недосказали, как удалось выйти на него. — Руководствуясь элементарной логикой. Нам известны случаи, — продолжал капитан, — когда те, кто скрывается от закона, получив ранение на поле боя, вытаскивают из кармана гимнастерки кого-либо из убитых «смертный медальон», кладут его к себе в карман, уничтожив все остальные документы, и в окровавленном обмундировании, закрыв глаза, спокойно ждут, когда их под новым именем отвезут в госпиталь… Гайворонский, возможно, искал и нашел убитого, внешне похожего на него, а может быть, и сам стрелял в спину Тенгизу Шошиашвили. Как это произошло на самом деле, сказать трудно, однако думаю, что такие предположения близки к истине. Как выяснилось, настоящего Шошиашвили, геройски погибшего, похоронили товарищи в братской могиле и, как я потом узнал, «смертный медальон» в кармане его гимнастерки не обнаружили… Пришлось тщательно проанализировать списки погибших, сравнить их со списками раненых в окрестных госпиталях да еще со списками пропавших без вести, что было наиболее трудной частью анализа… Была еще одна причина, затруднившая поиск. Когда Гринько передала Афонькину деньги для Саломахи, Хрящ не побежал сломя голову в госпиталь к Гайворонскому, а «попал под прямое попадание бомбы» — попросту скрылся. Оказалось, был связным между Гайворонским и немецкой группой, организованной для прикрытия похищения Паулюса. Как вы уже знаете, за свою верную службу Хрящ расстрелян немцами — мертвые не болтают… Таким образом немцы обрубили последнюю нить, ведущую к Гайворонскому… — Не раз я думал, — сказал Сергеев, — при том масштабе и таком огромном количестве войск, участвовавших в Сталинградской битве, много ли значат гайворонские, с какими бы заданиями они ни действовали бы в наших тылах?.. Наверное, все-таки много… Мещеряков только плечами повел, дескать, не изрекайте истины, не требующие доказательств. — В кино и приключенческих книжках о разведчиках и контрразведчиках, — сказал он, — весьма эффектно выглядят погони и перестрелки, а то какая-нибудь рукопашная с применением самбо или каратэ. В действительности же, если доходит до погони или стрельбы, считайте, дело провалено. В жизни работа наша тихая и незаметная. Чем незаметнее, тем эффективнее — мозг-то работает бесшумно. Ну ладно… Вижу, до вашей выписки еще далеко, — завершил разговор капитан. — Но живы будем, дайте о себе знать, как только дело у вас пойдет на поправку. Надеюсь, опять вместе поработаем… — Непременно, — ответил Сергеев, чувствуя не меньше, чем капитан, удовлетворение от того, что было сделано за эти годы, месяцы и дни. Что ж, Мещерякову надо отдать должное, но и Сергеев, и все, кто его окружает, поработали с полной отдачей. Рана в плече заживала медленно, к тому же обострилось не до конца залеченное ранение ног. Сергееву снова пришлось лечь на операционный стол, а хирургам выковыривать не найденные ранее осколки. Лишь с приходом весны стал он поправляться, дожидаясь возвращения в Сталинград. Лето уже наступило вслед за короткой весной, как это обычно бывает на Нижней Волге, когда Сергеева наконец-то выписали из госпиталя. Через Волгу переправлялся он рейсовым пароходам, стоя у борта в толпе пассажиров, смотрел на приближающиеся развалины города — от края и до края на всем протяжении видимого берега. Над Сталинградом больше не клубился дым от горящих домов, не слышно было разрывов бомб, пулеметных очередей, трескотни автоматов, рева немецких пикирующих бомбардировщиков. Тишину нарушал только монотонный шум плывущего парохода. Молча смотрели на руины возвращавшиеся к своим пепелищам люди. Ехали домой, а где эти дома? Где жить тем, кто уцелел в сталинградском аду? Все здесь нужно было начинать сначала. Прежде чем создавать новый город, предстояло убрать то, что наворочала на месте старого война. — По назначению едешь иль с командировки? — послышался рядом дребезжащий голос. Сергеев обернулся. Смотрел на него старик в военной фуражке со следом на околыше от звездочки, на плечах — вылинявшая гимнастерка то ли сына, может быть, внука. Видно было, что старик тоже хлебнул военного лиха по самые ноздри. Не удивили Сергеева и его увлажненные от волнения глаза. — Я вот из эвакуации, — сказал старик. — Хоть и разбито тут все, а тянет в родные места… Пароход причалил. Попрощавшись, дед зашагал по трапу, а Сергеев пока не спешил сходить на пристань. Знакомые места всколыхнули в памяти пережитое. Вон там, правее, выбили немцев из пивзавода. На привокзальной площади приняли боевое крещение с Павлом Петровичем Комовым, где его тяжело ранило. Здесь были маршруты Маши Гринько, а внизу, у самой Волги, жила переправа, рядом с которой в перевязочной столько дней и ночей отстояла у операционного стола Вера, а на самой переправе дни и ночи работали девчата-медсестры, спасая раненых. Спустившись на берег, Сергеев остановился у штольни, где и теперь была их казарма, открыл дверь. Первым встретил его теперь уже старший лейтенант Фалинов. — О! Кто пришел! Поздравляю, товарищ капитан! С возвращением! Как самочувствие? — Спасибо, в норме. Где наши, товарищ старший лейтенант? — Смотря какие «наши»… Если самые близкие, желанные, то они здесь… Отстранившись, Фалинов пропустил вперед входившую в комнату Веру… …Отгремели бои, закончилась Победой Великая Отечественная война… На столе в кабинете Сергеева зазвонил телефон. — Это я, — раздался в трубке родной голос. — Немного запаздываю, вызвал Комов. — Буду ждать. Если есть время, предлагаю пройтись к Волге. — С удовольствием… Разговор этот состоялся в конце рабочей недели, а выходной было решено посвятить переезду на новую квартиру — началу устройства новой жизни. Глядя на возвышавшиеся повсюду над руинами подъемные строительные краны, Сергеев проговорил: — Не дожила Оля до этого дня… Вера взяла Сергеева за руку. Что она могла ему ответить? Как выразить сочувствие? Десятки тысяч сталинградцев легли в эту святую землю, но от такого сознания каждому, утратившему своих близких, было не легче… Из Сибири вот-вот приедут мать и сестра Глеба, семья пополнится. Предстояло еще найти жилье для родителей Веры. Дома их ждал сюрприз: у соседей сидели Николай Рындин и Маша Гринько. На гимнастерках обоих орден Отечественной войны, у Николая еще и орден Красной Звезды, несколько медалей, среди которых поблескивала одна из самых почетных — «За отвагу».