— Ничто не мешает, — ответил Мещеряков. — Но для нас гораздо важнее сохранить Самсонова-Портнягина у них нераскрытым, чем задерживать Белицкого и, таким образом, лишаться своего разведчика за линией фронта. Война-то еще надолго… Так… Внимание… Наши «гости» возвращаются, и кажется, не в настроении. Сергеев хорошо видел и без бинокля подошедших к соседнему дому майора Белицкого и очкастого «инженера», с ними — солдата, нагруженного вещмешком. Это, очевидно, и был радист Ступко. На чердаке зазуммерил полевой телефон, Мещеряков снял трубку. — Так… Хорошо… — сказал он. — Тогда действуем по второму варианту. Передайте лейтенанту Лучко, чтобы на скрестке дорог (капитан назначил время) захватил капитана Сергеева. Приступаем к ликвидации… — Вот так, Глеб Андреевич, — положив трубку на аппарат, продолжал Мещеряков. — Рация Белицкого выходила в эфир, так что не зря они брали с собой Ступко, скорей всего, дали «отбой» группе прикрытия. А сами, как я понимаю, будут сматывать удочки. Сергеев отметил про себя, что капитан назвал перекресток дорог по-местному — «скрестком». Сергеев и Мещеряков напряженно всматривались в соседний дом с затененными светомаскировкой окнами, стараясь мысленно проникнуть за его стены, узнать, что там происходит, жив ли Самсонов? Или его допрашивают, поставив к стенке?.. Но нет… Кажется, обошлось… Прошло не больше десяти минут, и на крыльце появились все пять человек во главе с майором Белицким, неторопливо зашагали вдоль улицы хутора, скрылись в темноте. — Как говорится, не солоно хлебавши, — прокомментировал Мещеряков. — Если своим появлением помогли нам выйти на Гайворонского, и на том спасибо. — Но у них остается возможность расправиться с Алексеем и за пределами хутора, — заметил Сергеев. — В любую минуту, — подтвердил капитан. — Однако убедительных причин для этого нет. Алексей сработал чисто. А нам время заняться группой прикрытия. Туда, в помощь Скорину, отправляется на ЗИСе взвод из батальона охраны. Командир взвода лейтенант Лучко. Он и захватит вас с собой. Действуйте по обстановке. Задача — найти Рындина, получить у него информацию о Гайворонском, если, конечно, такая имеется. Я остаюсь здесь, на пункте связи. Меня проинформируете при встрече. Телефону такие сведения доверять не будем. — А ликвидация группы прикрытия не насторожит Белицкого, не поставит под удар Алексея Самсонова? — выразил сомнение Сергеев. — Все возможно. Но эта «группа прикрытия» в любом случае обречена самим немецким командованием. Было бы странно, если бы мы ее не обнаружили и не ликвидировали. Потеряв здесь более миллиона человек, десятки отборных дивизий, немцы не будут плакать о горстке недобитков, оставшихся в Сталинграде, тем более что акт о капитуляции уже подписан в прямом и переносном смысле слова. — Однако у этой горстки, как вы сказали, «недобитков» есть и автоматы, и пулеметы, еще и миномет, — возразил Сергеев. — Они небось и сами не прочь захватить самолет и вместо Паулюса улететь отсюда. — Безусловно. Потому-то и блокирует их не только Скорин со своим отрядом, но и подразделение из батальона охраны. А сейчас отправляем еще и взвод Лучко. Поезжайте с ним и действуйте, как договорились… До встречи… На скрестке дорог, как сказал Мещеряков, Сергееву ждать не пришлось: навстречу ему уже мчался по заснеженному проселку крытый брезентом грузовик ЗИС-5, резко затормозив, остановился рядом. Задние колеса проехали юзом, ЗИС занесло, развернув едва ли не поперек дороги. Из кабины выскочил незнакомый лейтенант, вскинул руку к серой армейской шапке. — Командир взвода лейтенант Лучко, — представился он. — А вы капитан Сергеев?.. Садитесь в кабину. Поехали… Откинув край брезента, лейтенант одним махом влетел в кузов, где, как семечки в подсолнухе, плечом к плечу тесными рядами сидели красноармейцы с автоматами и карабинами в руках. Некоторое время ехали не останавливаясь, затем машина круто развернулась, так что кузов накренился и колеса с одной стороны приподнялись в воздух, грузно осев затем на обледенелую дорогу. Донеслась трескотня перестрелки, затем чей-то громкий голос, усиленный мегафоном. Сергеев уловил немецкую речь: «Дойче зольдатен!..» Прибывшие один за другим стали спрыгивать из кузова на обледенелую дорогу, раздался голос лейтенанта Лучко: — Рассредоточиться по опушке лесопосадки, вперед цепью — ма-а-а-арш! Сергеев вышел из кабины, окинул взглядом уходящее в мглу пространство, едва различимое в сумраке зимней ночи, отметил про себя, что перестрелка то усиливается, то стихает, ориентируясь на трескотню выстрелов, двинулся вперед за развернувшимися цепью красноармейцами. Лучко дал ракету, взлетевшую в небо зеленым огоньком, словно высматривая, что происходит на земле, оставляя изогнутый дымный след, через некоторое время Сергеев и Лучко увидели бегущего к ним парнишку в армейском бушлате, серой шапке. — Товарищ капитан, товарищ лейтенант! — закричал он еще издали. — Старший лейтенант Скорин сказал, чтоб вы своим взводом блокировали вон ту лесополосу по опушке. Докладывает ефрейтор Ложкин!.. — Дойче зольдатен!.. Нихт шиссен!.. — продолжал кто-то орать в мегафон, и Сергееву показался удивительно знакомым этот голос. — Кто вещает? — спросил он ефрейтора. — Чего? — Спрашиваю, кто по радио говорит? — А!.. Один немец из банды, что мы застукали. Только немец этот вроде наш, потому как старший лейтенант Скорин его знает. — Веди к Скорину! — Есть! Пробираясь вдоль лесопосадки, а затем перебежками через поле, кое-где и по-пластунски, прислушиваясь, как где-то совсем рядом цвикают пули, а впереди не умолкая трещат автоматы и татакает пулемет, Сергеев вслед за ефрейтором достиг наконец линии обороны, занимаемой полуротой Скорина, самого старшего лейтенанта увидел неожиданно почему-то сбоку и даже немного позади себя. Рядом с ним в неглубоком окопчике — возбужденного, с забинтованной головой, на которую кое-как натянули русскую шапку, но в немецкой шинели Кольку Рындина. Бинт на голове в крови, лицо изможденное, однако голос его звучал, как иерихонская труба в судный день, а глаза остро сверкали в свете то и дело взвивавшихся ракет. Николай еще не видел Сергеева, продолжая кричать по-немецки, что с пятого на десятое понимал Сергеев, улавливая смысл призыва сложить оружие, прекратить сопротивление: — Дойче зольдатен!.. Сергеев оглянулся, заметил, что прибывшие красноармейцы взвода Лучко охватывают полукольцом район лесопосадок, откуда все еще доносилась частая автоматная и пулеметная стрельба. Сергеев спрыгнул в неглубокий окопчик к Николаю Рындину, куда, увидев его, свалился и старший лейтенант Скорин. — С прибытием, товарищ капитан! — весело приветствовал он Сергеева, крепко отвечая на рукопожатие. — А мы тут все еще воюем, тогда как добрые люди уже давно по домам чаи пьют… А ну, Рындин, повтори-ка еще раз фрицам! — Глеб Андреевич! Вы, что ли? — не веря своим глазам, воскликнул Колька. — Живы?.. — Как видишь… — И я жив!.. Все же охмурили фрицев!.. А теперь я вот — агитатор. Только не слушают, суки, насмерть стоят!.. Дойче зольдатен! Нихт шиссен!.. Ман мус… Ире официрен!.. — заорал он на радостях так, что едва не сорвал голос. Сергеев дождался паузы в передаче, спросил: — Ранен?.. Досталось тебе у немцев? — А ништяк!.. — беспечно отозвался Колька. — Чего там — досталось?! Все нормально. Я ведь у них за своего прохожу. Шкура вот только от грязи да вшей зудит. Сам бы с потрохами в вошебойку залез! Да еще жрать хотел так, что думал, не наемся, пока старший лейтенант Скорин не накормил. — Ну а как удалось к своим перейти? — Повезло, Глеб Андреевич. Случай… Капитан Мещеряков приказал, чтоб я у тригонометрического репера держался: позицию-то фрицы на высотке выбрали, в каждом месте ищут свой Мамаев курган. Ну я у такого тригонометрического пункта и залег. Отсекли наши репер, я там остался, задело вот пулей маленько. Так и перешел… Смотрите, смотрите! Фрицы выкинули белый флаг, поняли, что теперь с нами им не совладать!.. Помирать-то никому неохота… И действительно, автоматная трескотня стала стихать, впереди, на высотке, замаячило что-то белое, как догадался Сергеев, — нижняя рубашка, привязанная рукавами к стволу автомата. — Отставить огонь! — зычно крикнул Скорин. — Передай фрицам, — сказал он Николаю, — чтоб высылали парламентера. — Есть, передать! — весело откликнулся Колька. Когда перевел требование Скорина, Сергеев его спросил: — Что узнал о Гайворонском? Николай отстранился от мегафона, не сразу ответил: — Нету Гайворонского… Фрицы толковали, к тому самолету, что сел в Перелазово, как я понял, приезжал Хрящ на мотоцикле, вроде какое-то донесение привозил. Фрицы донесение взяли, Хряща на всякий случай пристрелили. А про Гайворонского никто ничего не видел, не слыхал. Неосторожно высунувшись из окопчика, чтобы лучше видеть, Сергеев почувствовал вдруг удар в плечо и сразу после удара знакомую немоту в теле. Долетел звук одиночного выстрела. И это в ту минуту, когда немцы практически прекратили сопротивление… Так почти ничем закончилась операция по выявлению Гайворонского и предотвращению попытки абвера выкрасть фельдмаршала Паулюса, которого, кстати сказать, на старом месте в Заварыкино уже и не было. В итоге — лишь Портнягин-Самсонов снова ушел за линию фронта, да еще ликвидировали около роты фрицев, часть из них погибла в перестрелке, а остальные сдались в плен. Личное «приобретение» Сергеева во всей этой истории — еще одно ранение в плечо, и кажется серьезное, с повреждением кости. Привезли его и Николая Рындина снова в Ленинск, поместили в разные палаты, и снова потянулась нудная госпитальная жизнь с закованным в белый камень плечом, процедурами и анализами, многочасовыми дежурствами у репродукторов. Но настроение у Сергеева и других не самых тяжелых раненых было совсем не такое, как осенью, когда попал сюда после «угощения» гранатами Саломахи. Настроение складывалось отличное! Главное — Сталинград отстояли! Разгромили огромную армию отборных гитлеровских войск. Как следствие победного завершения Сталинградской битвы, немцы, спешно отступая, выскочили из горловины кавказского перешейка, боясь окружения между Черным и Каспийским морями. На стенах палаты появились вырезанные из газет карикатуры Кукрыниксов и Бориса Ефимова. На одной из них — Гитлер в завязанном по-бабьи платочке, с челкой, опущенной на глаза, заливается слезами: «Потеряла я колечко, а в колечке 22 дивизии». На другой — немецкий генерал, получив пинок под зад русским сапогом, сообщает свое отношение к сему факту: «В Моздок я больше не ездок». Карикатуры получились обнадеживающие и, можно сказать, веселые, но лишь тот, кто выдержал двести дней и ночей тяжелейших боев, может сказать, какой ценой добывались эти результаты, сколько десятков и сотен тысяч жизней было брошено под чудовищный каток войны, чтобы остановить его, повернуть вспять и покатить в обратном направлении, теперь уже с востока на запад. Госпитальный быт скрашивали ежедневные посещения Веры, Сергеев и во сне слышал ее голос: «Теперь-то ты по крайней мере месяц никуда от меня не убежишь, хоть побудем вместе». Слышать это было и радостно и совестно: как сказал капитан Мещеряков, «война-то еще надолго…». Отлеживаться, когда продолжаются тяжелые бои, было по меньшей мере неуютно… …Прошло около двух недель, наступил день, отмеченный сразу несколькими примечательными событиями. Утром Сергеева навестил Павел Петрович Комов. Пришел он со своей пятилетней Птахой, выложил на тумбочку гостинцы, пожурил: — Непорядок, Глеб Андреевич. Столько работы, а ты опять загипсовался, хоть на гранитный пьедестал тебя ставь вместо статуи командора. — А что? Могу и на пьедестал в каком-нибудь парке. Если не командором, то по крайней мере не хуже «девушки с веслом», — согласился Сергеев. — Только вот во время боев встретил я тогда еще майора Джегурду на переправе с такой же рукой, как у меня. Так он не в госпиталь собирался, а повел полк на передовую… — Были бои, была необходимость идти и раненому на передовую, сейчас войне тоже не конец, но чтобы ее доконать, проклятую, нужны силы, так что сначала лечись, а работы у нас непочатый край. Как подумаешь, сколько надо сделать, волосы под шапкой дыбом встают… Приезжала тут иностранная делегация, норовила сталинградскую землю чохом купить, за доллары туристам показывать. Практичный народ… Только не подумали, что здесь каждый квадратный метр кровью пропитан, а такая земля не продается. Эти иностранные гости добрались через руины до Тракторного и спрашивают: «Почему в разбитых цехах зарево?» Чуянов им ответил: «Рабочие у костров греются». — «А нам можно с ними погреться?» — «Почему нельзя, конечно можно». Прошли в цех, а там под открытым зимним небом мартены плавку выдают, на Тракторном с конвейеров танки-тридцатьчетверки сходят. Их тут же, у ворот завода, принимают военведы и даже экипажи, кто на платформы грузит, а кто своим ходом прямо на фронт… — Потому-то и совестно в госпитале лежать, — только и сказал Сергеев. Не успел уйти Комов со своей Птахой, в палату заглянули Николай Рындин и Маша Гринько. Маша — заплаканная, с красными глазами, Николай — голова у него забинтована — внешне веселый, но за этим весельем угадывается и ожидание и тревога. — Выписывают, Глеб Андреевич, — радостно сообщил он. — Старший лейтенант Скорин добился в военкомате, чтоб меня опять к нему зачислили. Он теперь батальоном будет командовать, а я — в разведку. Маша вот наревелась, пока уговорили и ее взять с собой. Медсестрой у нас будет. Погоним теперь фрицев аж до самой границы. С фронта вам напишем!.. — Помнишь, — спросил Сергеев, — как ты попросился переводчиком, а я ответил, что такое доверие надо заслужить, мол, в лучшем случае тебе маячит штрафбат, чтоб оружие дали и поставили в строй? — Ну так глупый был, не понимал, — явно смутившись, ответил Николай. — А когда на капитана Мещерякова «без тормозов попер»? Тоже помнишь? — Ну было и такое, Глеб Андреевич, к чему вы это? Он ведь меня тоже на понт брал?! — К тому, что в последнем своем деле Мещеряков доверил тебе сверхсекретное поручение — найти и ликвидировать квалифицированного фашистского разведчика и диверсанта Гайворонского. Было такое задание? — А как же!.. Он меня с теми парашютистами, что в колхоз «Заря коммунизма» притопали, свел. Так они мне своего старшого точно нарисовали. Я б его и в личность, и на карточке признал… Только он, сука, к фрицам в отряд сам не появился, Хряща прислал. Фрицы, может, потому Хряща и застрелили, что мертвые не болтают: Гайворонского берегли. За донесение, мол, спасибо, давай, падла, к стенке… А теперь что! Теперь на фронт с Машей едем! Там все ясно: здесь — мы, а за нейтралкой — немцы. Вот и гони их, чтоб до самого Берлина бежали… — Просто и хорошо, — подсказал Сергеев.