Животный страх Кольки был убедительным доказательством, что Рындин вывел группу на место правильно. Сергеев поднес бинокль к глазам и стал метр за метром изучать завал плавника и сухих веток, окружающий лысый холм, наконец ясно увидел вход в землянку — дверцу размером не больше крышки колодца, наспех замаскированную дубовой веткой с бронзовой, неопавшей листвой. Все это, оказывается, Колька и без бинокля разглядел. Такая картина вызывала серьезные подозрения: уж Саломаха свое логово замаскировать сумел бы… Дверца как бы манила: «Открой меня». А здравый смысл подсказывал: «Тронешь — взлетишь на воздух». Присмотревшись к самой дверце, Сергеев увидел у ее нижнего края телефонный провод, прятавшийся в сухих ветках. — Тут и правда, как штаб, — сказал он, — вон и связь к входу подведена. Он дал бинокль Рындину, тот сразу все увидел, отдал бинокль обратно, замотал головой: — Не, не связь… Самострел настроен. Подойди к двери и дерни за ручку, очередью прошьет… Раз маскировка сдвинута и дверца видна — здесь он, затаился, ждет, кто высунется… «Старик Колотов так же караулил свою хату из окопа, — подумал Сергеев. — Нетрудно догадаться, что в землянке Саломаха сидеть не будет». Где его окоп? Откуда ждать автоматную очередь? Можно было не сомневаться, что Колька не ошибся: автомат у Саломахи имеется, может быть и не один, самострелы наставлены… Сергеев еще раз внимательно осмотрелся, всей кожей ощущая словно сгустившуюся, напряженную тишину. Наконец он увидел, как шевельнулась ветка в той стороне, куда ушел Фалинов, это означало, что взят под прицел вероятный путь отступления Саломахи, а поди узнай, каким путем он намерен удирать?.. — Отделение Янчука, развернуться влево! — крикнул Сергеев во всю силу легких. — Взвод Стучки, перебежками на высотку — ма-а-арш!.. Гражданин Саломаха, вы окружены! Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!.. Договорить Сергеев не успел: Колька с криком «Граната!» сбил его с ног, навалился сверху, падая ногами к «противнику», головой от своего «дяди Володи», которого с детства боялся, всей душой стремясь к желанной «свободе»! Один за другим ахнули взрывы, полоснули автоматные очереди, Сергеев услышал, как вскрикнул Николай, ощутил жгучую боль в ногах, а затем и немоту во всем теле, услышал, как раскатистым эхом отразилась от деревьев, окруживших поляну, еще одна автоматная очередь. Донесся топот ног, над Сергеевым и Николаем склонился Фалинов: — Глеб Андреевич, живы?.. Все! Каюк Саломахе! Ваше счастье, не докинул он до вас свою карманную артиллерию, осколки поразили на излете, однако, вижу, достали… Старик Колотов, хоть и неловко было ему стрелять, а компостер картечью по правому боку «дяде Володе» поставил… Ну-ка, я посмотрю, что у вас… Несмотря на острую боль в ногах, Сергеев сознания не терял, слышал, как его и Рындина перевязывали, понял, что Кольке досталось больше осколков, чем ему, с трудом спросил: — Что в землянке?.. — К землянке подходить опасно. На всякий случай обозначили территорию с четырех сторон дощечками: «Мины». Вернемся в Сталинград, пришлем сюда саперов. Раз уж он ждал погоню, ясно, приготовился, провод к дверце привязал. — Где похоронили? — спросил Сергеев. — А в его окопе и похоронили, — ответил Фалинов. — В кармане нож, кое-какая мелочь, денег при нем не было. Может быть, в землянке, но туда без специалистов по разминированию решили не лезть. — Акт составили? — Все сделали, как положено, сфотографировали труп и землянку. Формальности выполнены. — Отметьте дорогу, чтобы потом не искать место, сделайте на деревьях затесы, поставьте вешки. — Все будет сделано. Не впервой. Скажи лучше, крепко ли вам досталось? — В самый раз… Как ни осторожно несли к машине Сергеева, а потом Николая, раскачивание и даже незначительная тряска отдавались резкой болью во всем теле. «Опять металлолома нахватал, да еще не один, вместе с Колькой», — раздумывал Сергеев. Удовлетворение было неполным: где-то еще оставался на свободе Гайворонский. «Если капитан Мещеряков знает, где, почему не задерживает?» На хуторе в кузов машины постелили соломы и сена, заехали к рыбацкому стану, бережно подняли в машину Евдокию Гриценко и Василия Митрофановича Колотова. Немало удивила Сергеева реакция на все происшедшее Евдокии Ивановны. Узнав, что ее сожитель — Федор Коршунов, он же Кузьма Саломаха — в перестрелке убит, она сначала вздохнула с облегчением, пробормотав: «Получил-таки свое, душегуб проклятый, прости, господи, меня, грешную…», потом тут же стала причитать в голос, хлюпая носом, размазывая слезы: — Ой да Феденька, непутевый ты мо-ой!.. Как ни просила тебя, не образумилсии-и-и-и! Думала, поживем как люди, не пришло-о-ось!.. Сложил свою буйную головушку, гад паршиво-о-о-ой, ирод окаянно-о-ой!.. — Цыц, баба! — прикрикнул на нее Колотов. — По ком плачешь? Он тебя ножом, а ты — «Феденька»?! — Кстати, не Феденька, а Кузьма, еще и «дядя Володя», — счел нужным внести свои коррективы и Фалинов, за что тут же получил яростный отпор: — А ты не встревай не в свое дело, когда не просят! Видишь, у людей горе! Кто бы только знал, чего я с ним натерпелась! — А уж это, дорогая Евдокия Ивановна, не только я «встревать» буду, — жестко сказал Фалинов, — время-то военное, отвечать придется по всей строгости закона. Кто с передовой не уходит, раненых на себе таскает, а кто дезертиров в подпольях прячет!.. Евдокия испуганно замолчала. Ладно, что весь разговор не слышала старшая Гриценко: Зинаида Ивановна осталась в Новониколаевском: без присмотра оказалось хоть и небольшое, но все-таки хозяйство младшей сестры. Полуторка с четырьмя ранеными — «лазарет на колесах», как мысленно определил Сергеев, в сопровождении Фалинова и Коломойцевой двинулась в сторону Ленинска. Утомленные событиями последних суток, все молчали, зато Кольку Рындина как прорвало. — Глеб Андреевич, а Глеб Андреевич! — в который раз пытался он вызвать Сергеева на разговор. — А ведь мы с вами живы, жалко вот только — Машу ранило… Когда в машину садились, ее осколком в руку хватило. Может, и кость задета?.. — Что ж ты раньше-то не сказал? — А когда «раньше-то»? Про «дядю Володю» да про Борова все думал. А «дядя Володя»-то, и Хрыч, и Боров — тю-тю!.. — снова начал свое Николай. — Ну так если «тю-тю», почему озираешься, как заяц? — спросил Сергеев, превозмогая боль, чувствуя, как липкая испарина покрывает все тело. — Так ведь наверняка у них кто-то остался… Хрящ на свободе, передаст дружкам… А все равно, главный-то загнулся? Сколько бы еще наших загубил? А, Глеб Андреевич?! Колька себя уже не причислял к соратникам Саломахи, что отметил про себя Сергеев. — Глеб Андреевич… — снова начал было свое Николай. — Да замолчишь ты наконец! — не выдержал Сергеев. — Ясно, хорошо, что такую кодлу разогнали. Скажи спасибо вон лейтенанту, что Саломаху одной очередью снял. — Тоже ведь, наверное, в рубашке родился, — отозвался Фалинов. — Когда он бросил гранаты и очередью из автомата впереди себя полоснул, до сих пор удивляюсь, как не задело. — Саперам скажи незамедлительно, — заметил Сергеев. — Не дай бог, мальчишки в землянку полезут! Место они знают. — Доложу руководству, чтобы сразу отправили специалистов, подрывников… Машина, переваливаясь на ухабах, медленно продвигалась вперед, а сейчас это было главное… Сергеев подумал, что Павел Петрович Комов должен быть еще в госпитале, надеясь отыскать его с помощью медсестер. Беспокоило известие Николая о Маше. Что с нею?.. Не первый раз он ехал в Ленинск. Сейчас этот, в сущности, небольшой городок стал единим огромным госпиталем, переполненным к тому же гражданскими эвакуированными… Глава 21 ПАРОЛЬ — «СТАЛИНГРАД» Остановились возле бывшей шкоды, где разместился госпиталь, Сергеева и его группу приняли там же, где он лежал прошлый раз. Об этом попросил Фалинов водителя, в надежде встретиться с все еще остававшимся в госпитале Комовым. Когда откинули борт машины, неожиданно перед Сергеевым и Николаем появилось лицо бледной, похудевшей и встревоженной Маши Гринько. Хоть и у самой загипсована рука и на перевязи, но, наверное, не первый раз она выскакивала на крыльцо, встречая подъезжавшие машины. Увидев тех, кого, видимо, и ожидала, вскрикнула: — Коля! Глеб Андреевич! Наконец-то! Живы!.. Я как чувствовала, что вас сюда должны привезти, каждую машину встречаю! Куда ранены? Тяжело? Как чувствуете себя? — Ты-то как? Кость не перебило? — спросил Николай. Маша помотала головой, настойчиво повторила: — Почему о себе не говоришь? Николай, бравируя, вытянул руку с оттопыренным большим пальцем, сделав усилие, сказал: — Во!.. — Нашел время шутить! Если бы ты знал, что я тут передумала! Все вспомнила: и Хрыча, и Борова, и твоего «дядю Володю» — я же поняла, что поехали его брать, — и кучу денег, над которыми пришлось трястись от страха… Неожиданно слезы хлынули у Маши из глаз. — Ну чего ты! Ну перестань! Я же тебя подвеселить!.. — Подвеселил!.. В гроб краше кладут!.. Пойду узнаю, в какую палату вас определят, хоть помогу обработать да перевязать… — С одной-то рабочей рукой? — И с одной можно… Скажу еще Павлу Петровичу!.. — Только не очень его путай, — попросил Сергеев. — Все самое страшное он уже видел, — ответила Маша, и тут она, конечно, была права. Определили их в одну палату, а когда вымыли и хирурги наконец-то закончили выковыривать из ног одного и другого осколки гранат — Сергеев и сейчас слышал этот звонкий стук, когда они один за другим падали в эмалированный тазик, — а потом заштопали ранения, наступила такая слабость, что Сергеев не мог больше пошевелиться и провалился в забытье, полностью отключившись от действительности. К вечеру того же дня пришел в себя от бьющего в глаза низкого осеннего солнца, услышал, как кто-то громким шепотом назвал его фамилию. Открыв глаза, увидел возле койки пятилетнюю девчушку в белой косынке медсестры. «Женя Комова, Птаха». — Сер-ге-ев… Рын-дин… — по слогам прочитала Женя табличку на спинке койки, потом высоко, по-журавлиному поднимая ноги, вышла на цыпочках из палаты и, не прикрывая за собой дверь, громко позвала: — Папа!.. Они здесь!..