Видно было, что после сегодняшнего выяснения многих неясностей и обдумывания всего того, что предстояло сделать, эти «наряды вне очереди» были ему как слону дробина, не досаднее комариного укуса. — Разрешите идти? — Разрешаю… Старайся не попадаться на глаза кому не надо, иди прямо в часть. О прибытии доложи самому начальнику штаба. — Есть, отправляться прямо в часть, доложить начальнику штаба, — по-уставному ответил Николай. Когда Рындин ушел, Бирюков сказал: — Пойди-ка, Глеб Андреевич, погляди сам на этого Хряща и дождись меня у переправы: срочно вызвал Алексей Семенович Чуянов. Вернусь, зайду к тебе… Задание идти в перевязочную на переправе порадовало Сергеева: была причина повидаться с Верой, сказать ей, что информация о Хряще пришлась очень даже кстати и вовремя. Возникла новая версия, которая неизвестно еще как будет разворачиваться. Задача в том и состоит, чтобы ее правильно развернуть… Но почему капитан Мещеряков изменил свое решение? То не разрешал Маше и Николаю словом обмолвиться, а то отправил их вместе на опознание Хряща-Ященко? Что означают его слова: «Сделаем иначе»? Глава 18 «СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ» Выбравшись из штольни управления, Сергеев, где согнувшись, перебежками, где в полный рост, направился к перевязочной у переправы. Он уже привык к непрерывному грохоту близкого боя, пению осколков и свисту пуль, к разрывам мин и гранат неподалеку, да и на самой переправе, к внезапным налетам на Волгу, привык кожей чувствовать, когда следует пересидеть в развалинах, а когда можно переползти или даже перебежать открытое пространство. У него все меньше оставалось страха смерти и чувства обреченности, что вот-вот немцы одолеют, захватят и эту узкую полоску крутояра вдоль берега реки, сбросят защитников города в Волгу. Но бои шли по-прежнему ожесточенные, хотя с паузами: то ли фриц выдыхался, то ли подтягивал и перегруппировывал свои силы. Однако оборона огромного фронта была еще в критическом состоянии… И все же… По тому невиданному масштабу передвижений дивизий, корпусов, армий в междуречье Волги и Дона, по удручающему количеству раненых, которых непрерывно надо было переправлять на левый берег Волги, можно было судить, какие огромные силы участвовали в грандиозном сражении и какие бои были еще впереди. Сам фронт стабилизировался, в городе отдельные очаги обороны, такие, как Мамаев курган, Дом Павлова, некоторые другие, стали символом беспримерного мужества, неодолимой стойкости. Тем не менее каждое утро начиналось грохотом канонады, бомбежками, артналетами, взрывами гранат, неумолкающим треском пулеметных и автоматных очередей. При такой плотности огня, казалось, не было клочка земли, где бы смерть не собирала кровавый ясак с защитников Сталинграда. И все-таки немцы не смогли сбросить защитников города в Волгу. Разрушенный город жил, сражался, стоял насмерть. Раненых на переправу поступало так много, что и новая перевязочная едва справлялась с подготовкой подлежащих эвакуации. Войдя в тамбур «приемный покой», обшитый досками, завешенный плащ-палатками от пыли, Сергеев присел у входа на табурет, осмотрелся и прислушался. Снаружи и сюда доносились треск автоматов, пулеметные очереди, разрывы снарядов. У входа — связист с полевым телефонным аппаратом. Время от времени он дул в трубку, проверял, нет ли обрыва линии: — «Заря», «Заря», я — «Восход». Как слышите?.. В приоткрытую дверь, сколоченную из толстых досок, видно было небо и часть реки с островом, но солнечный октябрьский день из-за дыма, висевшего над Сталинградом и Волгой, казался пасмурным, затянутым тучами. Дверь из операционной открылась, и в тамбур вышла Вера, поддерживая, видимо, только что перевязанную женщину. Увидев Сергеева, она улыбнулась ему, Сергеев молча одобрительно ей кивнул, ответив на немой вопрос: — Установлен контакт и полное взаимопонимание. Больше того, твоя ориентировка принята, Бирюков передал благодарность приказом по управлению. Если и впредь будешь так работать, вернем тебя экспертом в управление… — Скорее бы, — вырвалось у Веры, и Сергеев понял: насколько трудно здесь сутками стоять у операционного стола и вместе с хирургами ежечасно, ежеминутно бороться за человеческую жизнь. Из перевязочной высунулся врач. — Вера Петровна… — начал было он, но, увидев Сергеева, умолк и замахал руками: — Ладно, ладно, пока обойдусь. — Пришел посмотреть, что за новый «объект» у нас появился, — сказал Сергеев. — Мой крестник Рындин доложил, что у открытого тобой Ященко есть более душевное имя для посвященных — Хрящ. — Да уж, действительно, Хрящ, — подтвердила Вера. — Личность, прямо скажем, малопривлекательная: нос длинный, извилистый, в профиль — точно щука. Сейчас он на берегу, сопровождает раненых. — Пойду полюбуюсь на «щуку»… Женщина, которую Вера вывела из перевязочной, нерешительно остановилась у входа. — Давайте я вас провожу, — воспользовавшись случаем, предложил Сергеев. — Подожди меня здесь, — попросил он Веру, — думаю, что я и сам его узнаю… Не о Хряще и не о Рындине хотелось поговорить Сергееву с Верой, да и она ждала его не только для того, чтобы показать новый «объект». Сергеев проводил женщину к землянке у самого уреза воды, где дожидались посадки на очередной катер или баржу отправлявшиеся на левый берег, присел рядом у входа в землянку, осмотревшись, тут же определил, кто из работавших на переправе Хрящ. Длинный и сутулый, с узкой рыбьей спиной и широкими мосластыми кистями рук, явно знакомыми с ломом, топором и лопатой. Хрящ представлял собой именно тот опасный тип «шестерок», которые, унижаясь и лакействуя перед «сильными личностями» уголовного мира, вымещают унижения в своем кругу, как приближенные к «элите», на всех остальных. Все это Сергеев понял внутренним чутьем, имея достаточный опыт общения с подобными типами, оценив «сокола по полету, а ворону по перьям». А внешне — солдат как солдат, хоть и длинный, нескладный, медлительный, но, судя по видимой старательности, способный трудиться от зари до зари, как заезженный мерин. Только раз уловил Сергеев брошенный в его сторону настороженный взгляд Хряща, но сделал вид, что занят беседой с соседкой, ничем не выдавая своего внимания. Попрощавшись с женщиной, Сергеев вернулся к Вере. Едва он вошел в «приемный покой», именуемый «предбанником», связист встал со своего места: — Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться. Если вы — Сергеев, вас к телефону. — Слушаю… В мембране знакомый голос. Говорил Бирюков: — Хорошо, что застал тебя. Жди на месте. Есть срочное дело. «Что-то он привезет от первого секретаря обкома?» — подумал Сергеев. Не успел и двух слов сказать Вере, как дверь открылась и вошел Бирюков в сопровождении старшего лейтенанта милиции Семакина, которого Сергеев знал мало, поскольку работали они в разных отделах, тем не менее искренне был рад увидеть еще одного оставшегося в живых сотрудника управления, пришедшего сюда из прежней, довоенной жизни на изрытый воронками от бомб и снарядов берег Волги. Ответив на приветствие Сергеева и Веры, Бирюков познакомил ее с Семакиным; оглянувшись по сторонам и решив, что слушателей здесь в избытке, сказал: — Самое время выйти и поговорить. — Ну что ж, — ответил Сергеев, — выйдем и поговорим. Краем глаза он видел, что их наигранный тон отнюдь не обманул насторожившуюся Веру. — Товарищ комиссар третьего ранга, — официально обратилась она к Бирюкову. — Разрешите и мне подышать воздухом, хоть посмотреть, есть ли на небе солнце? — Ну что вы!.. — Бирюков слегка запнулся. — К чему так официально? Будем рады и сопровождать на солнечно-воздушные ванны, и оберегать… Да! Совсем забыл! — обратился он к Сергееву. — Посылал я Фалинова в Новониколаевский. Теперь там начальником райотдела не комсомолец Миша Ушков, а солидный человек Артем Иванович Ляшко. Мишу положили в госпиталь с остеомиелитом… — Жаль парня, — искренне посочувствовал Сергеев. — А от этого Артема есть информация? Передал ли ому мой наказ Ушков? — Информации ноль. Фалинов передал мой приказ собрать подростков-комсомольцев и под видом рыбалки и сбора грибов, благо опята и грузди пошли, незаметно обследовать всю местность. — Ребята, конечно, народ дотошный, но войско больно инициативное, как бы не превысили свои возможности да не полезли бы в драку, если наткнутся на кого… Вера отлично поняла, что разговор этот о подростках и грибах всего лишь отводящий маневр. Поэтому уходить вовсе не собиралась, видимо решив узнать, какое задание дали Бирюкову в обкоме и с чем он приехал к Сергееву. Тот все это, конечно, понял, прикидывая, стоит ли при Вере говорить. — А мы вот с Германом Александровичем, — вздохнув, сообщил Бирюков, — доложились Чуянову, рассказали, как идут у нас дела, посоветовались кое о чем… И вот поставил Алексей Семенович перед нами задачу… Церквушку в селе Луковый овраг знаешь? — Неподалеку от самого Лукового оврага, — уточнил Сергеев, — а самого села уже нет, немцы сожгли. — Точно, села нет, церквушка осталась, а через Луковый овраг проходит передовая… Сергеев видел, что присутствие Веры сковывает Бирюкова, но он сам пригласил ее «подышать воздухом» и вел себя как галантный джентльмен, а не как начальник — выпроваживать Веру было неудобно, а сама она и не думала уходить. Накинув свежий халат, чтобы не пугать раненых «производственной одеждой», запятнанной кровью, Вера стояла у входа в штольню, не обращая внимания на то нарастающий, то затихающий грохот боя, защищенная насыпью-откосом, подставив лицо с закрытыми глазами солнцу, как она обычно делала, когда отдыхала, — всем своим видом показывая, что ей нет никакого дела до разговора мужчин, однако слушала — Сергеев это хорошо видел — внимательно. — Потому-то я тебя и разыскивал, — глянув на Сергеева, продолжал Бирюков. — Вам с Германом Александровичем предстоит организовать группу и вывести из этой церквушки укрывающихся от обстрела гражданских — женщин, детей, стариков. Сколько их там — неизвестно, должно быть, человек тридцать-сорок. Есть раненые и даже тяжелые, некоторых придется оперировать на месте: в группу включаем медперсонал во главе с хирургом. — Сложность в том, — добавил Семакин, — что церквушка эта не только на нейтралке, но еще и под усиленным обстрелом немцев: они считают колокольню возможным наблюдательным пунктом… — Какие будут соображения? — спросил Бирюков. — Соображение может быть только одно, — ответил Сергеев. — Выполнить приказ… Считаю, что лучше всего здесь, у нас, переправиться через Волгу, пройти ночью на лодках вдоль левого берега в район села Луковый овраг и там снова переправиться на правый. По суше правым берегом туда хода нет. — Так и мы считаем, — согласился Бирюков. — Операцию начнем с этого места, как только стемнеет. — А медперсонал уже назначен? — послышался голос Веры. — Нет, это дело начмеда. — Надеюсь, добровольцев принимаете? — Конечно. Но это не мне решать, — с ходу догадавшись, куда клонит Вера, ответил Бирюков. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке: смотрел на Сергеева укоряющим взглядом, дескать, чего молчишь, твое дело, служебные отношения тут ни при чем. — Разрешите спросить, товарищ комиссар третьего ранга? — все так же официально продолжала Вера. — Вы лично послали бы на такую операцию своих близких? — А какое я имею право делать для близких исключение? — тут же ответил Бирюков. — Но это — запрещенный прием, — спохватился он. — За своих близких я отвечаю, а за вас есть кому отвечать и без меня. — Спасибо, Николай Васильевич, — просто сказала Вера. — В таком случае, Глеб, я еду с вашей группой операционной сестрой, а ты постараешься сделать все, чтобы хирург, которого назначит начмед, не отказался бы от моей кандидатуры. Сергеев почувствовал, что от его спины идет пар, а голове стало так жарко, что взмокли волосы. Он стоял и молчал, не зная, как отговорить Веру. Хуже всего было то, что словами Бирюкова: «А какое я имею право делать для близких исключение?» — он, Сергеев, оказался связанным по рукам и ногам. Судя по решительному виду Веры, нечего было и думать о том, чтобы ее переубедить! Но и подвергать такой опасности тоже нельзя. Дважды через Волгу, которая и днем и ночью простреливается вдоль и поперек, да еще в сентябре, когда купание, мягко говоря, не рекомендовано, и церквушка не где-нибудь, а под огнем немцев на нейтралке… Луковый овраг, ясно, не Мамаев курган — и бои там потише, и, по разведданным, позиции занимают не гитлеровцы, а румыны, но, как говорится, хрен редьки не слаще: у румын те же пулеметы и автоматы. И получается, что в Луковом овраге опасности не меньше, чем в любом другом месте Сталинградского фронта. Все же Сергеев попытался отговорить Веру: — Подумай, сколько здесь проходит через ваш перевязочную раненых! Ну случится что? Ты же здесь нужна больше, чем на передовой. В Луковом овраге тридцать-сорок человек, да и то по крайней мере половина целы, здоровы, а здесь проходят сотни и тысячи…