— Можешь говорить что угодно, — ответила Вера. — Я поеду с тобой. У нас ведь не было ни свадьбы, ни свадебного путешествия. Бирюков только хмыкнул, ничего не сказал, а Семакин покрутил головой и пробурчал вполголоса: «Хороша прогулка…» — Так… Вы решайте, — подвел итог разговору Бирюков. — Времени до сумерек остается немного. Хирургом отправляется прибывший из Ленинска на подсмену в медпункт Хачатуров, милицейский взвод возглавляете вы оба… …Темная вода, темное небо, Волга, отражающая падающие с шипением ракеты, за которыми остаются, как сказала Вера, «холерные вибрионы» дымных хвостов. Удушливый смрад трупов, горелого камня и железа — всего того, что не должно гореть, но сгорело, хаос на берегу и молчаливые фигуры провожающих: Бирюкова, Фалинова, Коломойцевой… Им предстояло продолжить поиск в районе Новониколаевского, но как это сделать, не спугнув матерого волка Саломаху, если он там, возможно уже встретившегося с беспощадно решительным Гайворонским, — никто пока не может сказать. Где искать преступников, как выманить их из берлоги и где она, эта берлога? Чем еще закончится подключение к операции Кольки Рындина? И на каком варианте плана остановится капитан Мещеряков — на все эти вопросы у Сергеева не было сколько-нибудь ясных ответов. О том, что сейчас с ним едет Вера, старался не думать, а это заботило больше всего… Замерли у причала темные вместительные лодки, еле слышно плещется вода под бортом… Еще на берегу, у переправы, как ругал себя Сергеев, что принесла его нелегкая именно сегодня к Вере в медпункт, где и нашел его Бирюков, чтобы дать задание. А теперь что? Выдержит ли такие испытания не очень тренированная Вера, почти три месяца не выходившая из подземелья? Имеет ли он право подвергать ее смертельной опасности? На переправе хоть и бомбят, но над медпунктом три наката с рельсами, а в Луковом овраге придется идти под пули. И если немцы или румыны не пожалеют несколько тяжелых снарядов, от церквушки с ее «гражданским» гарнизоном ничего не останется. Сергеев старался не думать о том, что предстоит им испытать в ближайшие сутки, само думалось… Он помог Вере войти в лодку, принял сумку с медикаментами и всем необходимым для работы хирурга, усадил Веру рядом с собой на середину банки лодки, обмотал веревкой вокруг плеч, завязал узел на груди у подбородка, другой конец веревки прихватил «удавкой» вокруг собственной талии, намертво привязав к поясу мешок из прорезиненного брезента, куда уложил и сумку медсестры, и запасную форму для Веры с комплектом белья. Горловину мешка туго стянул веревкой. Лишь после этого сел рядом с Верой. — А ты мужичок обстоятельный, — наблюдая за его действиями, заметила она. — Что поделаешь, война учит… Теперь мы, хочешь не хочешь, одной веревочкой связаны. Вера пожала плечами, дескать, не возражает против такой тщательной подготовки: «Напросилась добровольно, терпи». Но все же высказала претензию: — Зачем только такой узлище впереди? — Где узел, там будет верх, если надумаешь купаться — не задохнешься. Да и вода теперь не летняя, чтобы ее хлебать… Он ждал, что Вера спросит: «А что, считаешь, придется?» Но она промолчала, видела сама, как «купались» напротив медпункта на переправе пассажиры лодок и целых барж, когда не дотягивали до берега, попав под бомбежку. После таких «купаний» лишь догорающие обломки уплывали вниз по течению. Хирург Хачатуров сел в другую лодку, так распорядился командир группы Семакин, и Сергеев оценил его вдумчивую, неторопливую манеру поведения. Как хороший старшина, сам проверил на каждом бойце все снаряжение от боезапаса — обойм в подсумках, дисков к автоматам и гранат — до наличия сухого пайка, запасных портянок. Широкий, коренастый, неторопливый и обстоятельный, Семакин всем своим видом внушал надежду на благополучный исход операции. Сбудутся ли эти надежды? Заняли места в лодках другие бойцы милицейского отряда, уложили на дно имущество и боеприпасы, проверили на случай вынужденного купания оружие, разместились на веслах — по одному на весло, а всего по шесть гребцов на лодку — и отчалили. — С богом, — вполне искренне, без тени иронии напутствовал их Бирюков. Когда отплыли до середины Волги, Сергеев и Вера, сидевшие лицом к корме, увидели, что сделали немцы со Сталинградом. Примолкли и остальные, глядя со стороны реки на разрушенный город. Черные завалы руин, где были когда-то набережные, черные коробки зданий с пустыми багровыми окнами, словно пустые кровавые глазницы слепцов, и все это на фоне расцвеченного непрекращающимися пожарами и вспышками ракет неба. Разрывы мин и снарядов, вздымающие черные, с огненными основаниями фонтаны земли, пунктиры трассирующих пуль и лучи прожекторов, ощупывающие мрачное, клубящееся небо, — все это стало обыденным, повседневным, необратимым… Обе лодки — «завозни», вместившие в общей сложности милицейский взвод да еще двух медиков с инструментами и сумкой медсестры, аккумулятором для автомобильных лампочек — в церкви наверняка нет света, — благополучно преодолели ширь Волги и быстро поплыли вниз по течению вдоль левого берега. Гребцы бесшумно опускали весла в воду, энергичными толчками гнали девятиметровые астраханские лодки вперед, с каждым взмахом все удаляясь от центра Сталинграда, а путь предстоял неблизкий. Сергеев видел, что Вера, как он определил, ушла в себя, сидя рядом с ним, словно замерла, расслабившись, опустив руки на колени, погрузившись в то состояние, когда — ни сон, ни явь, а так — полудрема, полусон, с каким-то лишь едва светящимся маячком сознания, отмечающим, где ты и что с тобой. Несколько часов ей не нужно было думать, переживать, ловить каждое слово напряженно работающего хирурга. Можно было хоть на время отключить постоянную тревогу, что «не сделаем», «не успеем», «не спасем»… Не надо было определять, кто из вновь прибывших наиболее плох, кому нужна немедленная помощь, — и так всю смену, день за днем, каждый час, каждую минуту, каждую секунду. А цена этой секунды подчас — человеческая жизнь. Она не думала, что, когда прибудут на место и проникнут в осажденную церковь, где есть и больные и раненые, все начнется сначала, только не в условиях освоенной перевязочной, где уже добились стерильности, а там, где людей держали взаперти не один день, где они были лишены возможности выйти за пределы каменных стен… Вера отдыхала, она не обращала внимания на взлетающие над Волгой ракеты, на показавшуюся впереди по ходу догорающую на отмели какую-то баржу, от которой по ветру вдоль берега тянулся густой шлейф черного дыма. И Сергеев был благодарен ей за такое мужественное спокойствие в их очень неспокойном «свадебном путешествии», а может быть, это у нее была реакция на все пережитое за последние недели и дни. Ночь уже пошла на убыль, когда на траверзе горевшей баржи Семакин, сидевший на носу лодки в роли лоцмана, вытянул руку в сторону правого берега, негромко скомандовал: — Сворачиваем… Вроде бы здесь… Это означало, что лодки вышли в район Лукового оврага. Осталось только преодолеть Волгу поперек — расстояние всего с полкилометра, может быть немного больше, и они ступят на сушу, полную неожиданностей и смертельной опасности. «Если наше путешествие окончится благополучно», — только и успел подумать Сергеев. Но слишком редко на войне это «если» завершается благополучно. Не оказался исключением и вояж группы Сергеева — Семакина. Они уже миновали стрежень Волги и хоть не так быстро, но вполне уверенно приближались к темнеющему впереди задымленному крутояру, ориентируясь на отмель, где догорала баржа, и Сергеев мысленно одобрил замысел Семакина воспользоваться оказавшейся здесь дымовой завесой. Как все правые берега крупных российских рек, и этот тоже был высок и крут — на него еще предстояло взбираться со снаряжением и оружием… Уже виднелись темные карши — подмытые паводком и упавшие в воду кронами вниз деревья, наверху поднимались сплошные заросли тополей и осокорей, а кое-где густые заросли низкорослого кустарника. Сергеев уже мысленно намечал место, где удобнее всего было бы причалить, а где пробираться наверх, как в темном, задымленном небе послышался гул самолета и над лодкой повисли ракеты, выхватив ослепительным белым светом плывущую совсем рядом вниз по течению лодку с двумя женщинами и девочкой в красном плаще, поодаль еще лодку со стариком в рыбацкой робе и — на всем видимом пространстве реки плывущие бревна. — Где-то разбомбили баржу с лесом, может быть, как раз ту, что горит, — негромко сказала Вера, будто это и было то главное, что занимало ее внимание, а не все нарастающий в черном ночном небе гул самолета. Ответить Сергеев не успел, вспыхнула вторая ракета, послышался свист бомбы, между лодками поднялся огромный столб воды. Автомат ППШ, висевший у Сергеева на груди, ударил его в подбородок. Оглушенный взрывом, он почувствовал, что летит в воду. Холод сковал тело, взрыв бомбы оглушил, что-то тяжелое ударило по голове, в легкие хлынула вода. «Лодка накрыла, — мелькнула мысль. — Где Вера?» Схватился за пояс: натянутая веревка была на месте. Почувствовал, как сумка в прорезиненном мешке двухпудовой гирей тянет его на дно. При ярком свете ракеты увидел бревно, плывущее рядом. За бревном, не в силах дотянуться до него, барахталась, захлебываясь, Вера. — Держись! — крикнул Сергеев. Поднырнув под бревно, не выпуская его из рук, подтянул веревку, намотав ее на коротко обрубленные сучья вершины, распорядился: — Хватайся крепче! — и стал, подгребая рукой и энергично работая ногами, толкать бревно к берегу. Раздался громкий голос Семакина: — Беречь оружие! Сбор у горящей баржи!.. И хоть до этого зажженного немцами костра было не очень близко, Сергеев оценил находчивость и хладнокровие старшего лейтенанта: за дымовой завесой от баржи больше шансов остаться незамеченными, не попасть под обстрел. «Где Семакин? Все ли живы? Есть ли раненые?» Наконец он увидел Семакина. Плыл тот, толкая перед собой бревно с уцепившейся за него девчонкой в красном плаще. Этот плащ, вздувшийся пузырем, то появлялся из воды, как речной бакен, то снова скрывался. — Держись, дочка! До берега немного осталось! Выберемся! — донесся голос. Только убедившись, что девочка сама стала доставать дно, Семакин предоставил ее женщинам, плывшим рядом и тоже выбиравшимся на берег. — Всем под прикрытие дымовой завесы! — скомандовал и Сергеев. — Вылить воду из сапог, отжать обмундирование, проверить оружие, боеприпасы! Командиры отделений, по одному человеку наверх наблюдателями!.. Баржа горела на отмели. Пространство между нею и крутояром со стороны противника прикрывал высокий берег. Дым стлался вниз по течению, как раз в эту задымленную зону входила группа Сергеева и Семакина. — Глеб! Где сумка? — крикнула Вера. При вспышке ракеты он увидел ее лицо, залепленное мокрыми волосами. — Здесь! У меня! Цела твоя сумка! Держись! Немного осталось! — Очень холодно!.. Но тут и в самом деле Сергеев коснулся ногами дна, энергично зашагал, толкая бревно с уцепившейся за него Верой к все еще неблизкому берегу. Вот и она смогла идти, сначала по грудь, затем по пояс в воде. Выбрались в самом дыму метрах в ста пятидесяти от горевшей баржи. Был риск попасть под обстрел или под бомбежку при свете гигантского костра, но ветер наносил дым как раз вдоль берега, скрывая выбиравшуюся из реки группу Семакина и Сергеева. — Ну, моченые-копченые, подгребаем к огоньку! — увлекая за собой Веру к барже, крикнул Сергеев. — Снимай с себя все и вот, возьми, переоденься, — приказал он. — Здесь, в мешке, белье и сухая красноармейская форма… — Но Глеб… — Быстро! Не до церемоний! Я покараулю!.. Вера взяла мешок, скрылась за дымовой завесой. Сергеев, отвязав веревку с брезентовым мешком, в котором была упакована драгоценная медицинская сумка с хирургическими инструментами и бинтами, стащил с себя мокрое обмундирование, отжал его, выжал и трусы с майкой, снова надел влажные брюки и гимнастерку. В дыму, справа и слева от себя, он видел тут и там появляющиеся фигуры: бойцы милицейского отряда отжимали на себе одежду, протирали оружие. Некоторых из них Сергеев знал по работе в управлении. — Клишко! Каримов! Быстро наверх! — скомандовал он. — Разведайте, нет ли немцев или румын поблизости. Посмотрите, на какую глубину уходят прибрежные заросли, дальше не ходите. Вернетесь на кромку обрыва. — Есть, наверх! Два бойца вскарабкались по откосу к краю обрыва, скрылись из виду. — Глеб! Где ты? — послышался из дыма голос Веры. — Выходи к реке. — А где река? — Иди по пляжу под уклон, у воды остановись. Сергеев нашел в дыму Веру, взял у нее мокрую отжатую форму, юбку и гимнастерку, подвел за руку к тому месту, где оставил вещмешок и сумку. При свете пламени догоравшей баржи увидел перед собой стройного красноармейца в берете, в плащ-накидке на плечах. На гимнастерке в петлицах по два кубаря. — Ну как, по росту? — В самый раз. Спасибо, что предусмотрел. Но не думай, что все время будешь водить меня за руку. Я просто случайно не сориентировалась в дыму. — А я и не думаю. Дым, он такой… — стараясь не улыбаться, согласился Сергеев. Было ему не до улыбок, но как тепло стало на душе от «самостоятельности» Веры. Семакин уже проверял наличие выбравшихся из воды, выкликая бойцов по списку. — Двух человек, Клишко и Каримова, я послал в разведку, — сказал ему Сергеев. — Правильно сделал, — ответил Семакин. — Скрытно наверх! Рассредоточиться, залечь у края обрыва! — скомандовал он остальным. Вернулась разведка, доложила Сергееву: — Товарищ старший лейтенант, нашу группу встречает связной из воинской части, что занимает оборону по рубежу Лукового оврага. — Сержант Зинченко, — доложил типичный окопник со следами глины и песка на ватном бушлате защитного цвета — невысокий, быстрый в движениях крепыш. — Майор Буланов, командир батальона, ждет вас на КП. Я провожу. Измазанное глиной обмундирование Зинченко свидетельствовало о том, что не первый день часть, в составе которой воюет сержант, сидит на передовой. — Ведите, сержант, — ответил ему Сергеев. — Все ли выплыли? — спросил он у Семакина.