— Ну, знаете, такой информации Боров и «свидетели» не поверят. Вероятность засады рядом с «условленным местом» — стопроцентная. Рындин только фот раскроет, его тут же прирежут. — Попав в лапы уголовников, он-то не будет подводить Саломаху и его людей под засаду. Иначе его действительно убьют, — возразил Мещеряков. — А для того чтобы не прирезали, Рындин передаст Борову, тоже при свидетелях, несколько новеньких купюр, предположим целую пачку сторублевок, — «прямо из банка», из запаса Гайворонского, и эти золотые монеты, да еще бумажку, которую ему якобы удалось сохранить от «шмона», зашив в одежду. Кстати, бумажка — подлинный документ. И еще скажет, что знает, где тот человек, у которого «остальное золото». Сергеев разгладил бумажку на столе и с первого взгляда определил, что это грубо набросанный карандашом план центра Сталинграда. Крестами были отмечены отдельные здания в нескольких кварталах, самым жирным крестом — место здания с коротким пояснением: «Банк». — Легенда следующая, — продолжал Мещеряков. — О том, что какой-то диверсант пристрелил в степи Беспалько-Хрыча, хозяин его, именуемый «сам» или «шеф», безусловно, знает, видно это из содержания анонимки. Афонькин должен поверить Рындину, что тот первым наткнулся в степи на труп Хрыча, потому что следил за Хрычом и успел обшарить его карманы до прочесывания местности батальоном майора Джегурды. Обшарив, изъял чертеж, золотые монеты, гонорар в пачках сотенных купюр… — Дактилоскопической экспертизой установлена идентичность отпечатков пальцев на этом чертеже с отпечатками из досье Саломахи и Хрыча, — добавил Бирюков. — Так что личность «шефа» установлена точно. — Какие возникают предположения? — продолжал капитан. — Допустим, Хрыч не отдал сразу Гайворонскому этот чертеж, возможно, в расчете выторговать дополнительную плату, чем вызвал недоверие к себе и поплатился жизнью. Но у самого Гайворонского не было времени более тщательно обыскать Хрыча. Бумажку эту нашли не в карманах убитого, а зашитой во внутреннем шве брюк… Из рассказа Рындина Афонькин должен сделать вывод: Гайворонский взял ценности из банка и у него есть золото. Поверить такой легенде нетрудно: чертеж подлинный, рисовал его сам Саломаха, золотые монеты настоящие, причем «у Гайворонского их много», перепало за услуги и Хрычу, и еще неизвестно, сколько их себе оставил Рындин… Саломаха, скорей всего, пойдет искать Гайворонского с золотом или пошлет кого-нибудь в разведку, такого, как объявившийся Ященко. — А Борову вы организуете побег, чтобы он обрел свободу действий и навел на Саломаху? Так, что ли? — спросил Сергеев. — Борову можно организовать побег, — согласился Мещеряков, — а можно на новом месте в обычном лагере объявить набор в действующую армию для тех, у кого малые сроки за незначительные нарушения закона. Тот же Боров в операции «Универмаг» был всего лишь на «подхвате». Ясно, что тут же он запишется в фронтовую команду и на первом полустанке, где остановится эшелон, сбежит. Наступило недолгое молчание. Затем Бирюков спросил: — Что скажешь, Глеб Андреевич? — Легенда, может быть, и правдоподобная, — ответил Сергеев, — только есть в ней одно слабое место… Вы, конечно, думали, что Гайворонский, едва приземлившись и уже спустя какой-нибудь час застрелив Хрыча, не мог в эту же ночь в степи наводить немецкие самолеты на общественные здания Сталинграда и ограбить банк… Запустить руку в золотой запас у него была возможность лишь двадцать третьего августа, во время массированной бомбежки, когда Хрыч был уже мертв. Так что у Хрыча этих золотых монет ни при какой погоде быть не могло. Это тут же вычислит Саломаха, и что ему скажет Рындин? — Все правильно, — согласился Мещеряков. — Несовпадение последовательности событий — слабое место легенды… Расчет здесь на то, что Рындину все равно никто ни в чем не поверит: речь-то идет о золоте, значит, в любом случае врет. Должен сработать хватательный рефлекс: раз золото у Гайворонского, его, то есть золото, надо взять. Даже если Саломаха и Гайворонский уже сошлись, после такой информации они начнут выяснять отношения и таким образом себя обнаружат. — Но эти провалы в легенде означают, — возразил Сергеев, — что Рындину не поздоровится, у него постараются вырвать правду любыми путями, вплоть до пыток. — Что делать!.. В любом, даже самом безупречном, плане операции есть элемент риска, — сказал Мещеряков. — От этого мы никуда не денемся… — Но ведь не исключено, — заметил Бирюков, — что и сам Рындин может подложить нам свинью: сотенные купюры отдаст, а чертеж и золото отдавать не будет. Спрячет их «на черный день» или по пути следования просто выбросит, чтобы себя не подставлять и других не смущать. Резон в этом замечании Николая Васильевича был основательный, и Сергеев подумал, что осторожный Колька, скорей всего, так и сделает, если не удастся убедить его решиться на самопожертвование. А во имя чего? Не в характере Николая жертвовать собой. — Поэтому и должен старший лейтенант Сергеев так подготовить Рындина, чтобы тот честно выполнил задание, иначе лишается смысла вся операция, — ответил капитан. — А в чем суть только что возникшего у вас варианта? — спросил Бирюков. — Решение пришло мне в голову только что, когда была здесь Гринько. Говорить об этом варианте рано, закончим обсуждение утвержденного первоначального… У вас есть еще какие соображения, товарищ старший лейтенант? — спросил Мещеряков Сергеева. — Думаю, что надо поговорить с самим Рындиным. Выполнять-то задание ему! — Вот и поговори, — подытожил разговор Бирюков. — Ясно, что Рындин больше нас знает и Саломаху, и того же Борова… В дверь постучали, вошел дежурный по управлению, доложил: — Вернулся Рындин. — Пусть войдет. На пороге появился Николай, забинтованный так, что только глаза-щелки были видны на белом кочане головы. Приняв стойку «смирно», доложил: — Товарищ комиссар третьего ранга, санитар похоронной команды Ященко — «шестерка» «дяди Володи», кличка — Хрящ. Кузьме Саломахе он в лагере на нарах пятки чесал, за всех подряд парашу выносил. На переправе под обстрелами и бомбежкой зря крутиться не будет, наверняка «пахан» приказал… — Это точно? — В надеже, товарищ комиссар третьего ранга. Я его как самого себя знаю. — Установите круглосуточное наблюдение, — обернувшись к Сергееву, сказал Бирюков. — А Вере Петровне передайте от меня благодарность, объявим еще приказом по управлению. Она хоть и в перевязочной трудится, а все равно наш работник, основную свою специальность не забывает. Правда, кто ее знает, какая у нее основная, медицина или криминалистика? Выходит, обе… — Начинайте собеседование, — сказал Мещеряков Сергееву и вслед за Бирюковым вышел из помещения. — Ну что ж, Коля, за то, что опознал Ященко, — спасибо, — сказал Сергеев, — а теперь пойдем в кабинет Павла Петровича Комова, чтобы нам никто не помешал, и поговорим. Когда он подробно, в деталях, изложил Николаю его задачу, тот сник, опустив голову, и надолго замолчал. — Что не весел, нос повесил? — спросил Сергеев. — Говори прямо, что думаешь? — Так ведь, только я появлюсь на пересылке или в лагере, мне тут же перо под ребро и — все дела… У них все давно решено. Знаю даже, кто в карты проиграл. — Ну и кому это дело поручено? — Борову… Он из-за меня в универмаге погорел, лишился своей доли добычи, от дяди Володи получил по загривку так, что едва ноги унес, достали его и в зоне, ему меня и кончать. Срок давно назначен. А у «пахана» строго: не выполнит — самого убьют… «Так вот почему Боров отправил анонимку, рискуя и себя засветить», — подумал Сергеев. — А было так складно задумано, — сказал он вслух. — Так ведь когда задумываешь, в голове оно всегда складно, — отозвался Николай. — А только ведь и другие думают!.. Каждый одеяло на себя тянет, тут уж кто кого передумает… — Тоже верно… Ну а если ты все-таки вернешь эти двадцать семь тысяч, еще и добавишь те, что Хрыч должен был принести от Гайворонского, тогда как? — А где я их возьму? — Предположим, дам я или капитан Мещеряков… — Что, в натуре? — А вот… Сергеев выдвинул ящик стола, показал пачки сторублевок в банковской упаковке. — Настоящие?.. — Не совсем… Ты ответь на мой вопрос, о деньгах еще поговорим. Если вернешь деньги, как с тобой поступят? — Да все так же. Моя песенка спета. По их понятиям, раз я «ссучился», места мне в жизни нету. Война не век будет. На фронте не убьют, после войны урки прикончат… Если, конечно, «дядя Володя» и Боров живы останутся… Сергеев чувствовал, что Колька не все ему говорит, взвешивает и прикидывает что-то в уме, что-то решает. Решать надо было и ему с Мещеряковым, — может, и правда, так получится: Кольке рта раскрыть ее дадут, отправят на тот свет. — А за Машу спасибо, — неожиданно сказал Николай. — Теперь ей спокойнее будет. А то ведь извелась вся, думала, я по новой в лагерь загремел… — Когда на переправу шли, хоть поговорили? — Поговорили, спасибо вам… — Да уж твоя Маша достойна самого лучшего парня, — в тон ему сказал Сергеев. — Такой дивчины, как Маша, я, например, в жизни не встречал… Ты-то что все в сторону уходишь, по делу говори. — Глеб Андреевич! — взмолился Николай. — Дайте маленько подумать. Чего-нибудь да придумаем. А вы пока Борова выпускайте, пусть он меня найдет. Где-нибудь на узкой дорожке и цокнемся. Мимо Хряща он тоже не проскочит, первым делом к нему прибежит: Хрящ у «дяди Володи» — доверенное лицо… Экая прорва денег! — глядя на пачки сторублевых купюр, потерянно проронил Николай. — Фальшивые, Коля, печатались в Германии. Правда, от наших ничем не отличишь. Только химический анализ бумаги да краски на подделку указывают. Номера купюр переписаны, деньги подлежат изъятию. Был тут у соседки по дому постоялец — шпион, он приволок. — Да, по мне, хоть бы и фальшивые… Однако то, что они новые, приметно… Несколько штук не дадите? — Ты что же, хочешь фальшивые в оборот пустить? — Какой оборот, Глеб Андреевич? В Сталинграде сейчас за деньги горсть осколков не купишь, хотя их вон сколько на Мамаевом кургане насыпано!.. Надо мне одно дело проверить. — Ну так скажи, какое дело? — Что ж говорить, когда, может, и не получится? Еще две золотые монетки дайте. — Что-то ты, парень, себе на уме. Мы вот операцию коллективно продумываем, а у тебя котелок без друзей, сам на сам варит. — Так, Глеб Андреевич, вы про государственные дела соображаете! А мне про себя да про Машу соображать надо! Это, знаете, не только моя голова полетит… — Тоже верно. Ладно, пиши расписку… И Колька написал: «…я, Рындин Николай Иванович, красноармеец истребительного батальона 10-й дивизии НКВД, взял пятьсот рублей германской печатки и два золотых червонца для разоблачения фашистского врага». — Написано все правильно, будем разоблачать, — прочитав расписку, сказал Сергеев. — Ставь подпись и число. Ну а в чем твоя задумка, не скажешь? — Не обижайтесь, Глеб Андреевич, маленько попозже сами увидите… Хрящ уже старый, у него свои дела. Боров — молодой, у него — свои. Мне еще самому разобраться надо, кто кого пасет. Главное, чтобы они вместе сошлись… — Только тут другое получается: со всеми этими делами придется повременить, — входя в кабинет Комова, сказал Бирюков. — Рындина срочно требуют обратно в штаб полка: нужен «язык». Пойдешь в разведку. У нас тоже намечается сверхсрочное дело… Услышав, что ему предстоит снова идти за «языком», Николай не только не огорчился, а явно воспрянул духом, да и Сергеев понял его: значит, доверяют! Да и то сказать, идти к немцам за «языком» для Кольки куда веселее, чем в компании уголовников играть со смертью в прятки. Но ведь за «языком» при таких боях тоже — не к теще в гости! Второй раз может и не получиться!.. — Кстати, — обращаясь к Николаю, добавил Бирюков, — вот записка от капитана Мещерякова к начальнику штаба полка, ходатайствует, чтобы тебе всыпали нарядов на всю катушку «за неуважительное отношение к старшему командиру». — Есть, передать, чтобы всыпали нарядов на всю катушку! — без радости, но и без огорчения ответил Николай.