По пути, пытаясь все же как-то отвлечь Машу от только что пережитого потрясения, спросил: — Не сказала мне, где Николай и что с ним? — Не хотела говорить, Глеб Андреевич, — отозвалась Маша, — а только придется… Николай опять под следствием… Такой поворот был для Сергеева полной неожиданностью: и это после подвигов, за которые представлен к правительственной награде? — Что же он такого натворил? Дело, надеюсь, ведет оперуполномоченный Фалинов? «У Фалинова можно хоть узнать, в чем провинился Рындин, а может быть, и помочь чем-нибудь?» — Нет, — ответила Маша. — То, что дело ведет не ваш оперуполномоченный Фалинов, это я точно знаю. Видно, натворил он похуже воровства… Лейтенант Скорин, ротный командир Коли, сказал мне под большим секретом: вызвал его к себе СМЕРШ капитан Мещеряков. В штаб полка Коля больше не вернулся… Глава 15 «НЕЛОГИЧНАЯ» АНОНИМКА Уничтожение города вместе с тысячами сталинградцев, расстрел гитлеровцами из орудий теплохода с женщинами, детьми и ранеными, бои на всем протяжении видимого пространства, клубы дыма и сполохи огня от горизонта до горизонта, непрерывные бои на Мамаевом кургане и во многих других районах Сталинграда — все это стало повседневностью, страшным кошмаром войны, давившим на тех, кто еще оставался в живых в окопах или прибывал вновь из-за Волги и должен был, превозмогая боль и горе, на пределе человеческих сил продолжать сдерживать все нарастающий натиск врага. С первых дней возвращения во фронтовой город Сергеев почувствовал, насколько осложнилась обстановка. Ранение все еще давало себя знать, но выписался он из госпиталя с чувством облегчения, считая, что не вправе отлеживаться в палате, когда здесь, в Сталинграде, было так тяжело. От крайней усталости, когда уже утратилось ощущение ночи и дня, суток и часов, а некоторые часы казались длиннее суток, от мышечной боли во всем теле, горячего пульса в висках, «песка» в глазах, казалось бы, притупилось ощущение жуткой действительности, словно все происходившее вокруг было нереально. Но он существовал, становился все страшнее, весь тот ужас, свалившийся вдруг не на одного человека, а сразу на сотни тысяч людей… Однако судьба приготовила Сергееву и в эти, может быть самые трагические, дни обороны города еще одно серьезное испытание. Правда, оно же и навело на давно потерянный след. Прошло всего несколько суток, как он приступил к исполнению обязанностей, когда его вызвал к себе заместитель начальника по милиции комиссар 3 ранга Бирюков, пригласил к себе в «кабинет» в штольне на берегу Волги, прикрыл дверь и голосом, не выражающим никаких эмоций, спросил: — Как себя чувствуешь? Не рано ли выписался на работу? — В самый раз, — ответил Сергеев. — И чувствую, и выписался нормально. — А что с нашим Павлом Петровичем? — тоже в виде вступления к основной теме спросил Бирюков. — Тяжел Павел Петрович… Врачи пока никаких гарантий не дают. Говорят, все будет зависеть от него самого, от сопротивляемости организма. — Какая может быть сопротивляемость, когда семью потерял! — Он и на передовой не берегся, как будто нарочно смерти искал. Да и держит его в жизни одна лишь пятилетняя дочка — Птаха. Сергеев ждал, что еще скажет Бирюков, понимая, что не только из-за справки о здоровье Павла Петровича вызвал его к себе начальник. — Телега на тебя, Глеб Андреевич, — без перехода, все тем же безразличным тоном сообщил тот. — Поступила из СМЕРШа — старого твоего знакомого капитана Мещерякова. — С этим товарищем я уже общался, — заметил Сергеев. — Впервые на станции, когда прибыл эшелон с металлоломом и часовым Черемных, да еще когда ловили дезертиров и упустили Гайворонского. Накануне бомбежки двадцать третьего августа… — Хочешь сказать, как только упустили Гайворонского, так и началась массированная бомбежка города? — Не совсем так, но какая-то роль отводилась и ему, хотя бы сигналить ракетами о наиболее важных объектах, таких, как банк. Так что Гайворонский знал, где и зачем приземлиться… — «Телега» по другому поводу, — сказал Бирюков. — Прислали ее к нам в управление на имя Воронина. Александр Иванович поручил разобраться во всем этом деле мне. — Как моему начальнику, — чувствуя холодок обиды на какую-то «телегу», уточнил Сергеев. — Естественно, — нейтральным голосом подтвердил Бирюков. Казался он не столько раздосадованным, сколько озадаченным: СМЕРШ в военное время не шутит, в мирное — тоже. Сергеев отметил про себя, что вид у его непосредственного начальника, как говорится, на пределе. Николай Васильевич тяжело пережил гибель Куренцова, тех сотрудников управления, кто оказался в здании в первые минуты и часы бомбежки в роковой августовский день. Ранение Комова и свалившиеся в отсутствие начальника уголовного розыска на Бирюкова десятки дел, двойные и тройные перегрузки, критическое положение на фронте — все это и без «телеги», поступившей от капитана Мещерякова, давило тяжким грузом, с которым все равно надо справляться, а тут еще какие-то сюрпризы… Бирюков развернул обложку обыкновенной школьной тетради, на которой внутри были наклеены мучным клейстером — что Сергеев сразу же определил по виду и запаху потеков — вырезанные из газетного текста слова и буквы, причем не прямыми, а кривыми ножницами, показал это «произведение искусства» Сергееву. Подписи внизу не было, значилось только слово: «Патриот». — Это же анонимка, — сказал Сергеев. — Однако анонимщик пишет с именами и фактами, знает многое и бьет не в бровь, а в глаз. — Только метод заимствован из приключенческих книжек, — сказал Сергеев, сам подумал: «Какие же серьезные причины заставили автора послать сей документ в уголовный розыск и таким образом подставиться под наш поиск?» — Кажется, у Джека Лондона или у Конан Дойла есть рассказ, — заметил он, — где текст письма вырезан по буквам кривыми ножницами из газет, чтобы не узнали почерк. Найти бы эти ножницы. — Сначала прочитай, потом ищи, — уже недовольным тоном сказал Бирюков. — Не вышло бы нам боком это «приключение». Начиналось письмо призывом: «Смерть немецким оккупантам!» Далее по буквам и отдельными словами без знаков препинания было выклеено: «…ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК СМЕРШ ВОЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК РЫНДИН НИКОЛАЙ ПИЛ ПАРОХОД АСТРАХАНЬ НЕМЕЦКИЙ ШПИОН ПОЛУЧИЛ ЗАДАНИЕ ВЗОРВАТЬ ПАРТИЯ БОЛЬШЕВИКОВ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ХОДИТ НА СВОБОДЕ ДРУГ МЕНТ СЕРГЕЕВ ОТПУСТИЛИ ДЕЗЕРТИР ПАРАШЮТ ШПИОН ОБА СУКИ ПРОШУ ПРОВЕРИТЬ». Подпись, как уже имел удовольствие уточнить Сергеев, — «Патриот». Внизу для убедительности еще раз выклеено: «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!» — Послушайте, Николай Васильевич, — с удивлением отметил Сергеев. — А этот аноним не так уж мало знает! И то, что в армейской операции по вылавливанию дезертиров участвовал Николай Рындин, и что в том районе опустились диверсанты-парашютисты, и что ушел Гайворонский… Откуда такая информация? Будто сидел в той самой балке, где спрятали парашюты, и за всем спокойно наблюдал? — Насчет «спокойно наблюдав» — едва ли, — ответил Бирюков. — Батальон майора Джегурды прочесал тогда не только балки, но и все кюветы, не говоря о перелесках и буераках, а вот информация у автора этого документа действительно обширная и довольно точная, в чем следует разобраться. Кстати, и в том, нет ли связи между встречей твоего Рындина с одним шпионом на теплоходе, идущем в Астрахань, и исчезновением шпиона-парашютиста, вырвавшегося из района, блокированного целым батальоном красноармейцев? По-моему, именно этот вопрос больше всего интересует капитана Мещерякова. — Но ведь допросы Рындина запротоколированы, начальники наши в курсе, дело завизировано, в степи, когда прочесывали район, Рындин не отходил от своего ротного — лейтенанта Скорина. Следы мотоцикла, на котором скрылся Гайворонский, лицезрел лично капитан Мещеряков. Все выходило вон на какие верха! Занимались всем этим и сам первый секретарь обкома Чуянов, и наш Александр Иванович Воронин. — В том-то и дело, — возразил Бирюков, — что визит немецкого дипломата-шпиона выходил на самые верха, не только наши, а твой Колька Рындин во всей этой истории путался под ногами. К тому же понесла его нелегкая встречаться с тобой, когда узнал, что «диверсантами-патриотами» от нашего ведомства занимаешься именно ты. Можешь гарантировать, что он не выполнял задания содействовать Гайворонскому? Не можешь? Вот и я не могу. И попробуй докажи, что это не произошло!.. — Но ведь лейтенант Скорин и майор Джегурда могут подтвердить, Рындин от них не отлучался ни на минуту. А они оба, что, дипломатически неприкосновенные персоны? Не подлежат проверке? — Действительно… Ну и что мне с этим документом делать? — спросил Сергеев. — Объяснительную писать или подавать в отставку? — Прежде всего не горячись. Объяснение само собой, напишешь прямо сейчас. Причем коротко и ясно — учить тебя не надо. Первый экземпляр Мещерякову, копию — начальнику управления — сдашь мне. Давно известно, что любой документ, какой бы он ни был, обязательно рождает другой документ. — Вот-вот, война идет, а мы тонем в бумагах. Бирюков недовольно поморщился. — Еще раз прошу, — сказал он, — отнесись к этому делу серьезно и ответственно, без обиды и строптивости. Бери из архива дело Рындина, читай внимательно, а как только напишешь объяснение, поезжай к Мещерякову, — Бирюков назвал адрес, — в восемнадцать тридцать он тебя ждет. Сергеев все еще не мог согласиться с нелепым обвинением, хотя понимал, что ситуация создалась серьезная. — С особым отделом не торгуются и в пререкания не вступают, — зная, о чем он думает, сказал Бирюков. — Ответственности у них побольше, чем у нас с тобой, беспокоить по пустякам не будут. То, что тебе кажется абсурдным, все равно требует проверки. Так что готовься, как на госэкзамены, забирай письмо, документы и отправляйся. — Есть, отправляться, — официально ответил Сергеев. — Найти бы этого «патриота». — Вот и займись на досуге. Давно пора. Так что желаю удачи. Это был прямой упрек Сергееву, причем справедливый. Крыть, как говорится, нечем. Опасные враги оставались на свободе да еще пытались облить помоями уголовный розыск. Но кого же так прижали обстоятельства, что решился прибегнуть к столь оригинальной форме эпистолярного жанра? Послать такую анонимку только дурак догадается. Должен же понимать «патриот», что имеет дело с профессионалами: по этой бумажке с наклеенными полосками из газет эксперты рано или поздно доберутся и до автора?.. Прежде чем писать объяснительную записку, Сергеев мысленно проверил себя, может ли он поручиться, что Николай Рындин, в которого вложил столько доброго, не завербован германской разведкой? Оказывается, не может. Те, настоящие, шпионы, которых ему, Сергееву, уже доводилось ловить, внешне ничем не отличались от обычных советских людей. И лейтенант с пачками сторублевок, задержанный у соседки по дому Зинаиды Ивановны, и Гайворонский — командир диверсионной группы, сброшенный с парашютом, прибывший сюда прямо из гитлеровской разведшколы в форме лейтенанта Красной Армии, и тем более члены его группы, добровольно сдавшиеся председателю ближайшего колхоза, — Галя Верболес, ее напарники — Иванов и тот Петро, которого брали в степь показать место приземления, — все это обычные люди, внешне неприметные. Колька Рындин тоже выглядит обыкновенно и поведением своим не вызывает никаких подозрений, на передовой даже геройство проявил. И все же… Сергеев пожалел, что в разговоре с Бирюковым был несдержан: держался тот сочувственно, но по сути был прав. Какой бы абсурдной ни показалась анонимна, отнестись к этому случаю следует серьезно. Битых полтора часа Сергеев писал объяснение, вычеркивая все лишнее, приводил выдержки из протоколов следствия, изложил историю отношений Рындина с его бывшим наставником «дядей Володей» — Кузьмой Саломахой и Хрычом, не забыл и операцию «Универмаг», отметил, что, участвуя в вылавливании дезертиров, Рындин ни на минуту не отлучался от своих командиров… Как ни вычеркивал, получилось больше двух страниц, которые надо было еще перепечатать на машинке. Сдав второй экземпляр Бирюкову и получив «добро», с первым экземпляром и всеми материалами по делу Рындина отправился за час до назначенного срока на встречу с уже известным ему капитаном Мещеряковым. Кто может сказать, сколько продлится эта история и чем она закончится? Как еще поглянулась нелепая анонимка капитану? То обстоятельство, что резиденция его оказалась в штольне неподалеку от переправы, натолкнуло Сергеева на мысль повидаться с Верой… Собственная резиденция Сергеева была в том же «районе» — в «полосе жизни» вдоль реки на берегу Волги. В обрыве П-образная штольня, в ней — трехъярусные нары. Теперь это — казарма работников милиции, здесь же командный пункт. До конца дежурства Веры оставалось еще минут двадцать, и Сергеев, прячась от обстрелов, медленно прошел вдоль реки, пробираясь к переправе, откуда не так далеко было и до подвала, где работал капитан Мещеряков. Серая, в багровых отблесках гладь Волги, замусоренная плывущими по стрежню горелыми обломками, двигалась всей массой по своему извечному пути, и непонятно было, то ли свет пожаров отражался в тяжелой свинцовой воде, то ли это обагрила воду кровь тысяч сталинградцев, расстрелянных с самолетов, погибших под фашистскими бомбами, изрубленных осколками снарядов. Кровь и страдания на улицах города, кровь и страдания на переправах, баржах, теплоходах, буксирах, лодках. Кровь и страдания в окопах героически гибнущих защитников волжского рубежа — все это вбирала в себя великая река и несла к исконному своему пределу — Каспийскому морю: море человеческого горя, оборванных судеб, слез… Невыносимо больно было видеть жуткие картины гибели людей на улицах превращенного в развалины Сталинграда, гибель теплоходов и барж, битком набитых ранеными и беженцами, на еще недавно торжественно-праздничной, сверкающей зеркальными бликами под солнцем, белыми крыльями чаек могучей реке-труженице, извечно занятой работой. Невыносимо было воспринимать родные, милые сердцу берега и плесы, где не раз встречал Сергеев утренние зори с прыгающим на легкой ряби поплавком, как враждебный водный рубеж, смертельно опасную преграду, преодолеть которую теперь можно было лишь с риском для жизни, своей и десятков, сотен других… Все это с недавних пор стало повседневной реальностью, «нормой», непреложным законом бытия. Сколько еще продлится такая жизнь и чем кончится полоса чудовищных испытаний, никто не мог бы сказать. Одно Сергеев знал точно: рубеж этот — последний. Для него, для каждого в отдельности сталинградца и для всех, вместе взятых, за Волгой земли нет. Даже просто погибнуть они не имеют права. Право осталось только одно — победить… Еще издали Сергеев увидел, что Вера только что сдала дежурство, а сказать точнее — всего на четыре часа отошла от операционного стола и, прежде чем забыться тяжелым сном тут же, в штольне, вышла на воздух, опустившись на ящик, подставив лицо с закрытыми глазами все еще теплому сентябрьскому солнцу. Сергеев осторожно подошел, опустился рядом. — Что-нибудь случилось? — не открывая глаз, спросила Вера. — Зашел просто повидаться, а так, «случайностей» сколько угодно, как говорят, «навалом». — Не ври. Я знаю, у тебя что-то серьезное, но ты «не хочешь меня расстраивать». — Ну хорошо, — согласился Сергеев. Вот полюбуйся, какие нам письма пишут и в чем я должен оправдываться перед капитаном Мещеряковым. Он протянул ей обложку тетрадки с наклеенным текстом анонимки. Вера отнеслась к посланию с профессиональным вниманием. Сергеев почувствовал, что ей было даже интересно не только читать, но и пристрастно изучать столь примечательный документ.