— Но там же мост и открытый овраг. Мост все время бомбят, овраг со всех сторон простреливается. — Ну да, — спокойно подтвердила Маша. — И раненые так говорили, и сама я все это видела. Как понял Сергеев, день накануне его возвращения из госпиталя был наполнен для Маши Гринько немалыми испытаниями. Принимая раненых из автороты 10-й стрелковой дивизии, она обратила внимание, что повязки сделаны непрофессионально, наспех, да и не бинтами, а полосками случайно подвернувшейся под руку материи. — Спрашиваю, — продолжала Маша рассказывать, — что ж у вас, ни медсестры, ни санинструктора нет? Раненый отвечает: «Сестренку убило, военфельдшера тоже. Бомбит немец, спасу нет. Сколько уже покалечено, сколько убито…» Я спрашиваю: «Где ваша рота?» «За речкой Царицей, на том берегу, — говорит солдат. — От моста полсотни шагов, не больше, только не пройти: гад, каждую кочку пристрелял». Разговор этот слышал наш военврач третьего ранга Рачик Семен Самойлович — начальник медпункта на переправе. Снял очки, протирает их, близоруко так щурится… Вздохнул тяжело и вроде не мне говорит: «Что делать, Гринько, надо идти… Ни одного медработника в автороте не осталось. Здесь тебя подменит Харламова». Я ему только и сказала: «Пойду, Семен Самойлович. Если, вовремя не перевязать, сколько людей от потери крови погибнет…» Раненый из этой автороты обрадовался, что я согласилась, объясняет: «Как пойдешь, осмотрись, сразу через Царицу не ходи. Речонка — тьфу, воробью по колено, а место больно открытое, остерегись, чтоб налету не было…» Как будто я не знаю, какая наша Царица. «Там бетонных плит, — говорит он мне, — наворочено, ты между плитами и пробирайся…» По разговору вроде пожилой: в горле у него хрипит, булькает, а присмотрелась, парню и двадцати нет… Слушая Машу, Сергеев подумал, что она и вправду не хуже этого «пожилого» бойца знала, что пышное название «Царица» дали речке, которую можно перейти в любом месте, едва замочив подошвы сапог. Название это произошло скорей всего от тюркского «Сари-су» — «Желтая вода». Вода в Царице и в самом деле мутная, однако как водная преграда речка эта никакой трудности не представляет. Но широченный овраг, в котором она течет, открыт со всех сторон, а мост, перерезавший его, словно притягивает к себе фашистские самолеты. — Захватила я побольше перевязочных материалов, — продолжала свой рассказ Маша, — набила ими вещевой мешок, взяла сумку и отправилась в эту автороту. Сначала думала, трудно будет добираться до моста, оказалось, все наоборот. К речке пришла минут за двадцать, а перед мостом из-за начавшейся бомбежки пришлось залечь… Сергееву нетрудно было представить себе, как и что происходило с Машей в этот день. Фашистские самолеты волна за волной проносились над нею, сбрасывали бомбы на мост и боевые порядки автороты. Понимая, что с каждой минутой становится все больше раненых, Маша несколько раз порывалась бежать к разбитому мосту, где можно было укрыться между бетонными обломками, но останавливалась, не в силах преодолеть страх. От воя бомб и разрывов ломило голову, подступала тошнота. Неожиданно увидела неподалеку подобие шалаша из двух привалившихся друг к другу обрушенных бомбой бетонных панелей, вспомнила наказ раненого: «Там бетонных плит наворочено, ты между плитами и пробирайся». …Едва она вползла в укрытие, рядом рванула бомба. В грудь ударила взрывная волна, завоняло гарью, от тротиловой вони, дыма и пыли Маша задохнулась, стала спешно выбираться наружу. Вылезла из каменного шалаша, осмотрелась: бомбили теперь другую сторону оврага, она побежала к речке под прикрытием остатков моста, перебралась на другой берег. Переходя Царицу, остановилась у опоры, казня себя: «Лежала, пряталась от бомбежки, а там, в автороте, ждут помощи, умирают. Какая же я!..» Из дальнейшего ее рассказа Сергеев узнал, как Маша уже выбралась на высокий берег, когда немецкие самолеты снова зашли на бомбежку. Наверху прятаться было негде, и она побежала вниз, к полуразрушенной мельнице. Взрывная волна швырнула ее на землю, ударила об остатки стены. От удара потеряла сознание, а когда очнулась, некоторое время не могла понять, где она и что с нею. Преодолевая слабость и тошноту, стала выбираться из оврага. Навстречу ей уже бежали красноармейцы автороты, помогли укрыться в окопах… Авторота 10-й стрелковой дивизии НКВД несла большие потери, но продолжала сдерживать натиск немцев. Раненых оказалось больше, чем она предполагала. До позднего вечера Маша перевязывала их, накладывала шины, вместе с пожилым санитаром оттаскивала в укрытие. Только когда подошло подкрепление, а с ним еще санитар и фельдшер, Маша в сумерках, сопровождая группу раненых, едва держась на ногах, вернулась к переправе. Это было еще не все, что пришлось ей испытать за вчерашний, такой бесконечно тяжкий день. В центре города шли ожесточенные бои у железнодорожного вокзала, от которого площадь Павших Борцов отделяла только короткая улица. Обгорелые руины станции Сталинград-1 еще занимали наши красноармейцы, но их становилось все меньше. Фашисты наступали, не жалея ни солдат, ни техники. В развалинах универмага на площади Павших Борцов, в подвале, до этого дня был размещен госпиталь, Из-за опасности, что с минуты на минуту немцы могут занять вокзал, госпиталь эвакуировали. Но в подвале могли искать убежища раненые и после эвакуации, и Маше поручили проверить подвалы универмага, и если там окажутся раненые, доставить их к переправе. — Площадь простреливается, используйте малейшие укрытия, — напутствовал Машу начмед. — Увидите, одной не справиться, передайте по цепочке связистам, пришлем помощь. Забрав изодранную и пробитую осколками санитарную сумку, вскинув набитый перевязочными материалами вещмешок за спину, Маша отправилась выполнять второе уже задание в этот, пожалуй, самый тяжелый для нее за последние недели день. Наверх по сохранившейся деревянной лестнице поднималась без особой опаски: крутой обрыв защищал от пуль и осколков, но на открытом месте пришлось лечь и пробираться ползком, по-пластунски, да перебежками от укрытия к укрытию… Миновала Астраханскую улицу, добралась до площади Павших Борцов. Здесь она оказалась впервые чуть ли не с самого начала войны. Жуткая картина предстала перед ее глазами: вместо красивого, веселого сквера — изуродованные, как люди с обрубленными руками и ногами, обугленные деревья. Там, где на высоких штангах развевались по праздникам разноцветные флаги, зияла воронка от полутонной бомбы. Все на площади искалечено, исковеркано. На фоне ночного, задымленного неба пустыми глазницами окон смотрят на площадь, заваленную грудами щебня, обгорелые остовы разрушенных зданий. Хотелось закрыть глаза руками и плакать, но ни закрываться, ни плакать не оставалось времени — вот-вот должна была решиться судьба станции Сталинград-1, а с нею и тех, кто оставался в пристанционном поселке, районе. В эту минуту она увидела при свете ракет пробирающегося в развалинах бойца. Лицо окровавленное, голова кое-как перевязана индивидуальным пакетом. Увидев ее, боец закричал: — Куда ты! Поворачивай! Фрицы вот-вот займут вокзал! — Я в подвал универмага, — ответила Маша. — Не знаешь, есть ли там раненые? — Забрали их оттуда! Еще вчера! Никого там нету! Очень тяжело у нас! Я — за подмогой!.. Связиста послали по линии — ни связи, ни связиста… Боец скрылся среди развалин, Маша остановилась, не зная, что ей делать: «Мало ли что „вчерашних“ забрали? А если сегодня в подвал универмага пришли другие раненые?» Впереди застучал пулемет, застрочили автоматы, в сквере разорвалось несколько мин. «Заметили или сюда случайно достают?» — подумала Маша и снова, где ползком, а где перебежками, стала пробираться к универмагу… Наконец, вот он, край стены, лестница вниз. У входа остановилась: «А что, если там уже немцы, их разведка заняла подвал?» Прислушалась — вроде тихо. Осторожно спустилась по ступенькам, удивилась, что в подвал звуки извне доходят приглушенными. Вскоре навалилась непривычная тишина, в темноте разглядеть что-либо было трудно. — Есть тут кто-нибудь? — Есть, есть… — Раненые? — Раненые, раненые… Маша зажгла спичку. На столе увидела самодельный светильник из артиллерийской гильзы, зажгла его. Слабый лучик выхватил из темноты бойца с окровавленной тряпкой на голове. Рядом лежал другой, за ним — в неестественной позе третий — мертвый. Что-то знакомое почудилось Маше в умершем: «Николай!» — Знаешь его? — тихо спросил раненный в голову. — Ошиблась, — едва выговорила Маша. — Потерпите, миленькие, сейчас перевяжу, станет полегче. Будем выбираться отсюда… Она достала бинты, стала разматывать тряпку с головы раненого. — Идти сможешь? — С передыхом, должно, смогу. В глазах высверки прыгают… — Это от потери крови… Нам бы только до операционной добраться… А у тебя что? — обратилась к лежавшему у стены. — Ногу прострелило. Видать, кость задета. Перевязав раненых, Маша осмотрелась: в подвале разбросаны бочки, ящики, какие-то старые стулья, тряпье… Света от самодельного каганца не хватало, но то, что ей было нужно, нашла: из двух дощечек сделала шину и крепко прибинтовала к простреленной и только что перевязанной ноге раненого. — Найдем какие-нибудь палки вместо костылей и будем выбираться, — тем же успокаивающим тоном сказала она. — Немцы-то совсем близко, надо уходить… Может, еще кто здесь есть? — Нет, сестрица, нас трое было… Едва они вышли из подвала, обстрел усилился. Гитлеровцы, казалось, весь огонь сосредоточили на входе в подвал и прилегающей к нему части площади. — Заметили… Теперь дадут прикурить, — беспокойно проговорил солдат с костылями. — Придется по-пластунски, иначе не пройти. Ты-то сюда как прошла? — А я и сюда так пробиралась, — спокойно сказала Маша. Ей нельзя было не то что бояться, даже показывать, насколько стало страшно. Да и страшно ли?.. От чудовищного переутомления все чувства притупились, ей было почти безразлично, что бы ни произошло. Подсознательно оставалась одна только мысль: «Вытащить, спасти раненых». — Ну, миленькие, ну, напрягитесь, не так уж тут далеко… Но ни раненный в голову, ни боец с переломом ноги ползти не смогли, силы их истощились. — Иди, сестренка, за подмогой, одна скорей доберешься, а мы за тобой потихоньку. — Задерживаться нельзя, можем к немцам попасть, — возразила Маша. — Буду вас перетаскивать по очереди. Нам бы только до Астраханской добраться, а там и переправа рядом… …— Так я и потащила их, то одного, то другого, а тут патрули на Астраханской подхватили и до переправы донесли… Заканчивая рассказ, Маша показала ободранные в кровь ладони и колени, вздохнув, добавила: — Вон, кажется, бомбежка кончилась. За вещами я быстро сбегаю… — Пойдем вместе. Сергеев не мог отпустить ее одну. Ему казалось, что после пережитого буквально вчера сегодня Машу обязательно настигнет пуля или осколок. — Ой, правда? — искренне обрадовалась Маша. — Спасибо, Глеб Андреевич! Короткий путь к подвалу, где временно приютилась Маша, и обратно, до казармы НКВД, как громко называли одну из штолен, прошли они в общей сложности не меньше чем за полтора часа. — Вот мы и дома, — сказал Сергеев, постучавшись в дощатую дверь, проходя в сопровождении дежурной внутрь землянки. — Располагайся, ложись на любую свободную постель, отдыхай, а там что-нибудь придумаем. Когда тебе на дежурство? — Через два часа. — Я разбужу. И здесь, в штольне управления, было полно раненых. Сергеев точно выполнил свое обещание. Когда вошел в землянку, оказался свидетелем самого большого потрясения, какое выпало в эти дни на долю Маши. Разбудил ее грохот разрывов. Вскочив с постели, она не сразу поняла, куда попала и что с нею. Тусклый свет пасмурного дня, пробивающийся через отверстие в двери, едва освещал землянку. Дверь распахнулась, вошли два бойца в засыпанных пылью, мокрых от пота на лопатках и под мышками гимнастерках, втащили на плащ-палатке, запачканной кровью, девушку с повязкой медсестры на рукаве. Вслед за ними вошел и Сергеев. Он увидел, как Маша наклонилась к раненой, в ужасе прижала руки к груди: на Машу и Сергеева смотрели безжизненные, широко открытые глаза Сони Харламовой. Пульса не было. — Соня! — крикнула Маша. — Сонечка!.. — и замолчала, словно окаменела. Ее стали бить рыдания. — Сонечка! — вырвался у Маши полный тоскливого ужаса вопль. Сергеев не знал, что сказать, как утешить потрясенную Машу. Наконец нашелся: — Медсестра Гринько! Прекратите! Здесь раненые! — встряхнув Машу за плечо, прикрикнул он. Неожиданно окрик подействовал. Продолжая всхлипывать, Маша сквозь слезы пробормотала: «Извините, Глеб Андреевич…» Стала осматриваться по сторонам, увидела, что в штольне действительно забеспокоились раненые. Их скопилось на переправе столько, что для отправки за Волгу не хватало темного времени суток, а новые все прибывали. От того, сколько еще сможет выдерживать нечеловеческое напряжение, весь этот кровавый ужас медсестра Маша Гринько и такие, как она, будет зависеть жизнь многих… Против входа разорвался снаряд. Осколок, пробив дверь, впился в стену. — Мне пора на дежурство, — сказала Маша, не спуская глаз с лица мертвой Сони. — Идем провожу, — глянув на осколок, отозвался Сергеев.