– Кстати, а почему ты снял шапку на время заседания? – спросил Флинн, борясь с желанием грохнуться в обморок: «Живительный нектар» в этот раз действовал как-то медленно. – Чтобы отец раньше времени тебя не узнал? – Нет, не поэтому, – опустив голову, ответил Тайло, и его словно накрыла тень. – Я не хотел, чтобы его грязный взгляд касался того, что мне дорого. – Понятно… – У Флинна защемило сердце: ему было невыносимо больно смотреть на страдания лучшего друга. – Я так давно мечтал о том, чтобы он отправился в Лимб. – С тех пор как узнал, что он убил тебя? – Нет… Когда я узнал о том, что он сделал, я был очень зол, но все-таки не желал ему Лимба, – признался Тайло. – Это желание возникло намного позже: когда я стал психофором своей матери. – Его голос задрожал, и он умолк. И только через несколько мгновений, еле сдерживая слезы, он продолжил: – Помню, как увидел ее впервые. Она улыбалась, Флинн, представляешь? УЛЫБАЛАСЬ! Души ведь, как правило, попав в Чистилище, до смерти напуганы: они еще не до конца осознают, что с ними произошло, надеются, что все это им только снится. Но мама вела себя совершенно иначе. Она была счастлива. И знаешь почему? – спросил Тайло, и Флинн медленно покачал головой. – Мама сказала, что, после того как я умер, перестала бояться смерти, ведь она верила, что по ту сторону обязательно встретит своего сына – МЕНЯ. А я стоял и слушал ее, но не мог признаться, что я и есть ее сын… ее Тайло. Я ведь дал клятву Властелину Смерти, что раньше времени не раскрою свою личность, только с этим условием он разрешил мне стать ее психофором. А нарушить клятву, данную Властелину Смерти, – хуже самой смерти. – Его губы затряслись, а зеленые глаза заблестели от слез. – Да, мой отец не убивал мою мать, но он убил в ней желание жить дальше. После моей смерти ее больше ничего не держало в мире живых… Ничего… Флинн притянул Тайло к себе и через несколько мгновений почувствовал, как плечо стало мокрым от слез. – Тише, тише, все закончилось, – мягким голосом успокаивал он. – Твой отец больше никому не сможет причинить боль… Никому и никогда. 16 Шешан Флинн сидел на высоком холме, покрытом изумрудным ковром из травы, и смотрел на солнце, лениво скользившее к горизонту. Нежные лучи падали на лицо и ослепляли; и даже если он отводил взгляд в сторону, перед глазами все равно маячили белые точки. Но Флинну это в каком-то смысле нравилось: ему казалось, что солнце проникло в него и уже сияло изнутри, прогоняя всю ту тьму, которая скопилась в его сердце. Грудь наполнял теплый воздух, таивший в себе аромат сочной зелени, нагретого камня и еще один, едва уловимый, – акации. Как ему хотелось остаться здесь навсегда, став одним из валунов или деревом, чтобы до конца своих дней нежиться в этом всепроникающем свете. – Крас-с‐си-и‐иво, – прошептал кто-то рядом с Флинном. Он повернул голову, но плавающие перед глазами белые точки не дали рассмотреть непонятно откуда возникшего собеседника. – Да, красиво, – растерянно произнес Флинн, часто моргая. – Но где это мы? – Он вдруг осознал, что понятия не имеет, где сейчас находится и как попал сюда. – В лучшей части твоей души. – А я даже и не подозревал, что во мне есть что-то настолько прекрасное, – невольно улыбнулся Флинн. – Оно есть почти во всех людях, но многие забывают дорогу к чему-то прекрасному внутри себя. – Почему? – Потому что постоянно наведываются в худшую часть своей души. – Голос его собеседника изменился: из легкого и спокойного он стал густым и мрачным. – Зачем они это делают? – Так проще. Путь к худшей части себя намного короче, чем к лучшей… Выступившие слезы повисли на ресницах, и сквозь них, как через линзы, Флинн наконец-то смог разглядеть того, с кем говорил. Правда, частично: назойливых точек стало куда меньше, но они полностью не исчезли, поэтому сидевший рядом с ним человек был похож на несобранную мозаику. Зрение Флинна выхватило длинные пепельно-белые волосы, прозрачные глаза, в которых отражалось заходящее солнце, отчего они напоминали поверхность горной реки, а еще скрещенные руки с тонкими запястьями и губы, прямой линией расчертившие лицо с острым подбородком. – А ты кто? – спросил Флинн. – Кем я только не был: и цветком, растущим на вершине скалы, и рыбой, плывущей против бурного течения, и медведем, рыщущим по тенистым лесам, и ветром, танцующим в облаках. Я был всем, но теперь я никто. Только сейчас Флинн понял, что рядом с ним сидел юноша лет четырнадцати, но голос у него был совершенно взрослым, даже старческим. – Разве можно быть никем? – удивился Флинн. Сколько бы ни пытался, он никак не мог себе это представить. – Можно, если ты прошел старый путь, но еще не выбрал новый, – ответил юноша, и в его голосе послышались нежные переливы, будто сотни серебряных колокольчиков одновременно зазвенели где-то вдали. – Все мы состоим из принятых нами решений. Нет их – нет нас. – И кем же ты думаешь стать на этот раз? – Это зависит от тебя, ведь теперь я иду за тобой, – сказал юноша и улыбнулся. – Выбери мне имя. Наз-з‐зови меня. – Из-за его губ показался раздвоенный язык, и прозрачные глаза устремились прямо на Флинна. – Покажи мне новый путь, наз-з‐зови меня… – Утро-о‐о, до-о‐обр-р‐рое утро-о‐о, чуде-е‐есное-е‐е утро-о‐о, – пропел Божественный Енот, прервав сон Флинна. – Ну почему Граф Л не нарисовал в моей комнате какую-нибудь Молчаливую Рыбу? Почему именно тебя? – проскрипел еще не до конца проснувшийся Флинн и закрыл лицо ладонями: звезда, подлетевшая слишком близко к его кровати, слепила глаза. – Искусство нельзя загонять в клетку чужих желаний, оно там зачахнет и умрет. Любой творец должен творить свободно, – восторженно произнес Божественный Енот. – Творит один, а страдает из-за этого другой, – сказал Флинн и махнул рукой в сторону нависшей над ним звезды, тем самым подавая ей знак, чтобы она отлетела подальше. – Это закон Мироздания: все мы кому-то как-то мешаем, но надо уметь договариваться, – миролюбиво ответил Божественный Енот. – Тогда давай договоримся, чтобы ты меня больше не будил. – К сожалению, этого пообещать не могу. Будить тебя и передавать сообщения – моя работа. Кстати, Хольда ждет тебя через полчаса рядом с Фанабер. – М‐да, здорово, – простонал Флинн, вспомнив свою последнюю встречу с этой чокнутой одержимой. Он отнял ладони от лица и, сильно щурясь, посмотрел в глубину древнего космоса. Чернильная мгла с разбросанными по ней мерцающими созвездиями всегда вызывала в душе Флинна трепетный восторг. – А почему тут нет крыши? – спросил он через какое-то время. – А зачем она тут? – с недоумением отозвался Божественный Енот. – Дождя здесь не бывает, разве что метеоритный может начаться, но от него никакая крыша не спасет. Зачем делать то, в чем нет никакого смысла? – Мне иногда кажется, что во всей моей жизни нет никакого смысла, – с грустью сказал Флинн. – Ты не прав, он точно есть! – И в чем же он заключается? – А вот на этот вопрос, увы, тебе никто не даст ответа. Только ты можешь понять, в чем смысл твоей жизни. – Что-то я очень сомневаюсь, что у меня получится… – Если хорошенько постараешься, то обязательно получится! – обнадежил его Божественный Енот. «Ш‐ш‐ше-е‐еш-ша-а‐аш-ш‐шу-у‐у, – разлилась знакомая шипящая песня. – Шу-у‐уш-ш‐ше-е‐еш-ша-а‐а». Флинн перевел взгляд с медленно вальсирующих в вышине галактик себе на грудь. На ней, свернувшись спиралью, лежал золотистый змей. – Хочешь, чтобы я дал тебе имя, да? – спросил Флинн вполголоса. Змей поднял голову и едва заметно кивнул, не прекращая напевать. – Ну-у‐у, тогда-а‐а, – протянул Флинн, призадумавшись, – пусть будет Шешан. В честь твоей песни. Змей вытянул кончик хвоста и ритмично завилял им, точно радостный пес. – Приятно познакомиться, Шешан, – улыбнулся Флинн. Чем ближе Флинн подходил к Фанабер, тем сильнее росла его тревога. Он чувствовал себя шарнирной куклой, у которой перетянули все пружины в теле. Еще шаг – и они порвутся, ноги обмякнут и Флинн больше никогда не сдвинется с места. Фанабер сидела, обняв колени и уткнувшись в них лицом. Вдоль ее голой спины, выглядывавшей из глубокого выреза на платье, тянулись отчетливо выступающие позвонки. Казалось, что девушка очень отощала за последнее время. Она совсем не шевелилась и не издавала ни звука, точно притаилась, как загнанный зверь. Рядом, уперев руки в бока, стояла Хольда. – С сегодняшнего дня от теории переходим к практике, – сказала она и тряхнула головой, откинув назад упавшую на лицо тонкую косичку. – У тебя еще остались вопросы насчет одержимых? – Да, – ответил Флинн, уставившись на Фанабер, – немного, всего лишь пара сотен. – Сегодня можешь задать только два, у меня очень мало времени: через полтора часа я должна быть в Инферсити. – Снова будем выслеживать Безумного? – Я – да, а ты будешь учиться работать со своим духовным напарником. Фанабер вам в этом поможет. – Интересно – как?.. – сглотнул Флинн. Перспектива остаться с Фанабер наедине казалась ему чертовски непривлекательной. – Она будет вашей боксерской грушей, – спокойно произнесла Хольда. – Это как-то жестоко, – сказал Флинн, смотря на худую спину Фанабер. – Ты жалеешь ту, которая чуть не вырвала тебе сердце? Серьезно? – Хольда закатила глаза. – Повзрослей, Флинн, и запомни, что с окружающими нужно поступать так, как они поступают с тобой.