Блондин улыбался, ассистент хихикал. Тут работает особая порода людей, без избытка человечности, часто с полным ее отсутствием. — Не думаете же вы, что он сговорился с ними? — тоже начала хихикать. Расслабилась. Спокойно, по десятому разу отвечала на вопросы. Ведь самое страшное уже случилось — Пирожочек все узнал… Приходил психолог, толстый мужчина в очках, изучал их с Майки созависимые отношения, как они влияют на работу. Битый час ему объясняла, что это не созависимость, просто вместе им удобней и спокойней. Что отношения тренера и ученика куда крепче, чем любые другие. А они еще вместе спят… Возможно, из-за последнего утверждения приходила дамочка-психолог, про их секс расспрашивала, видимо, узкий специалист. Как возможную причину созависимости. Больная, что ли? Он командир. При чем тут секс?…Нет у них никаких особых пристрастий. Ну, вот, честно, нечего даже рассказать… Ничего не скрывает. Секс, как секс, как у всех. Дамочка не угомонилась, поинтересовалась нету ли у нее фантазий про секс втроем — с Майки и Эльвирой? Ну, вот, что она чувствует, представляя их всех вместе? Нет, ну где их готовят, а? Такой бред. Но послушно выполнила упражнение — представила Пирожочка и Эльвиру без одежды. И, если каждый из них, представляемый по отдельности, весьма ее возбуждал, то вместе это была просто какая-то совсем несексуальная гадость. Воображаемая голая, толстенькая Эльвира начала драться с воображаемым голым, крепеньким Пирожочком — это было просто омерзительно, они столько гадостей друг другу наговорили. А сама она бросилась, гремя своими костями, их разнимать — ей попало больше всех, как обычно… И тогда они оба начали омывать ее раны и жалеть — они оба так любят омывать ее раны, особенно те, которые сами нанесли… Потом начали спорить, кто любит малышку больше всех и драка началась по новой… Вот такой бы у них был секс втроем! Чушь какая! Пусть эта женщина-сексолог чем-то продуктивным займется, а не перетряхивает чужую постель. Которая вообще никак не касается дела. Хотела отказаться разговаривать, но боялась очередного “минуса” в досье, чего-то этой озабоченной тетке наплела… Потом блондин опять с чемоданом своим пристал. Про “Витторио” расспрашивал, не с ним ли они в отдельные игры играют? Перехватила инициативу, сама давай приставать, почему не сказали, кто такой Витторио? — Мой метод в том, — скромно похвастался приятный блондин, — что управлять людьми легче всего, нажав исходную кнопку. Тогда события развиваются сами собой, не нужно никого заставлять, только слегка вести… Хвастун! Никакой это не авторский метод. Это наука эльвириной бабки, тысячи лет науке! — Так кто напал на “феррари”? — снова спросила. — Идет расследование, — коротко ответил приятный блондин, заметив, что вопросы сейчас тут задает не она. В конце концов, сказали, что дело не ждет, надо работать, а дело с чемоданом вроде бы ясное. Вышла сухой из воды, в общем. Отвезли в чистое поле и оставили там, сказали ждать. Никого вокруг, она, со своей слабой ногой, может до населенного пункта и не дойти. Но приехала машина, вышел Пирожочек. Глаз не могла поднять, не могла обнять, так было совестно. Но Пирожочек не был зол, может блондин не отправил ничего, просто пугал? — Ну-ну, малышка, — сам ее обнял, — Ну, что ты боишься… Все хорошо, малышка, все закончилось… …Вечеринка уже достигла той стадии, когда гости плотно поели, достаточно выпили и хотят концерта. Часто гости хотят петь, но тут гости были не особо музыкальные, пели невпопад и черти-что… Сначала господин Морис вынес свое электронное пианино и играл гостям. Потом ему надоело, видимо этот тщеславный тип не хотел быть просто фоном для трапезы людей. Он начал шептаться с Милли, со стороны Максу даже неприятно было на это смотреть, как будто к чему неприличному ее склоняет. — Ну, Милли, ну еще один раз… Было же неплохо. Ну, давай, — вот именно так говорят, с таким лицом, когда уговаривают. — Да вы что… Сырая вещь, вообще не готова. Не могу на людях. — Ну, Милли… Ну, мне так понравилось! — ныл вообще несолидно для такого серьезного человека, — ну, один раз, завтра уезжаешь… — Я не могу так. Я только на сцене могу, когда сцена выше. А тут все на меня смотрят… Они меня узнают, я опозорюсь. — Эти люди не слышали о тебе никогда… И вообще надо расширять целевую аудиторию, чтобы понять чего ты стоишь. Может, Милли Филис — пустой мыльный пузырь, раскрученный современными медиа и больше ничто? Блин, ну, зачем он с ней так? Так и на девчонок давят, к сексу их склоняя. Макс знает, как это. Нехорошо.. — Нет! — ну, вот, Милли завелась, — Я — профессионал! Я зарабатываю этим деньги с восьми лет! — Ну, так покажите, мисс Милли, чего умеете… Профессионал может сделать свою работу в любом месте и в любом состоянии, — сэр Артур взял нож, которым резал мясо и эффектно метнул его в дерево. Мужчины, которое рядом с деревом пили пиво, восторженно загоготали, — Возьмите их, Милли! Сколько можно на одних малолетках выезжать! — Ну, ладно! — вид у Милли был довольно свирепый. В древнем сарафане, который она нашла тут в шкафу, со светлыми косами, уложенными вокруг головы, со своим честным и очень простым лицом, с таким злым и упрямым выражением, она точно была похожа на нацистку… Схожесть стала полной, когда она заорала на Макса сердито: — Чего ты стал тут, как столб! Где твоя гитара? Шевелись быстрее! Потом наехала на Гвиневру: — Где вы дели бубен? Не надо прикрываться своими ограниченными возможностями! Вчера был у вас в руках… Макс, бубен под диван она швырнула, принеси! А вы, господин Морис, где бумажка с текстом, вы же мой бэк-вокал? Танк “Милли Филис” почувствовал себя в студии, со своей командой, в своей тарелке и разошелся. — Мисс Милли, — смеялся возбужденный господин Морис, — тут посторонние люди, потише… А текст я знаю наизусть. Вы такой зайчик, мисс Милли, когда командуете. — Приятно посмотреть на себя со стороны? — с сарказмом спросила Гвиневра. — Что, вот так я ору на людей? — удивился господин Морис. Типа, он не знал. Макс пошел в дом за инструментами, не дослушал, чем там у них кончилось. А когда вернулся, господин Морис представлял своим соседям свою американскую гостью, которая чуточку музицирует и хотела бы развлечь гостей песней собственного сочинительства. Макс отметил, как бы обиделась Милли, если бы понимала, что он говорит — “чуточку музицирует”. Милли подышала чуть-чуть, потом кивнула пианисту. — Раз, два, три, четыре… Ну, конечно, это была не ее аудитория. И Милли была не в лучшей своей форме, да и песня сыровата… Но они так слаженно играли и чувствовали, что играли — Макс со своими тремя аккордами, Гвиневра с сомнительным чувством ритма, господин Морис, срастившийся со своим пианино… А Милли была очень красивая, когда пела про любовь и смотрела на него, Макса… Макс видел, что поэтому и все на него смотрят и смущался. Обычно серенады поют девушкам, а тут наоборот… Блин! Да никогда еще ему девчонка песен не пела, не смотрела вот так. Закончили наконец. Милли была вся потная от страха, а ее пианист весь красный. Зрители долго хлопали и кричали “браво” — это были добрые люди, которые радовались всему, что им покажут, и поощряли любого исполнителя аплодисментами. Кумушки за спиной Макса шептались, что “девочка, конечно, безголосая, но поет с душой”, другие восхищались, что “господин Морис смог создать прекрасный ансамбль из музыкантов, которые ничего не умеют”. Бывший муж госпожи Мартины заявил, что если б ему пели такие песни, он бы никогда не ушел, а тот, с конца улицы, заметил, что “малютка Миллисент” похожа на кого-то из телевизора, только он не помнит на кого… Макс хотел обнять Милли, спасибо сказать… Но она же этого не любит всего. Просто рядом сел и в глаза смотрел. Концерт продолжался. Наклюкавшийся сосед, упал в объятия “дружище Мориса” с просьбой спеть. Господин Морис отнекивался, конечно. Но потом посмотрел на свою Гвиневру в инвалидном кресле и объявил, что, в честь своей американской гостьи, он будет петь их народную песню, но петь будет для своей жены. Что-то там возился с гитарой, ныл, что Макс расстроил ее, брынькая как попало… Раз, два… Раз, два, три четыре! — …Ты мой солнечный свет, ты делаешь меня счастливым даже в пасмурный день, ты не знаешь, как сильно люблю тебя, но только оставь этот свет со мной… Английские слова были простые, все подпевали, ритм заводной, все начали приплясывать… Эта песня была публике ближе, чем шедевры постмодерна мировой знаменитости Милли Филис. — Никто не станет между нами, ты любишь меня больше всех… — распевал господин Морис, отталкивая локтем назойливого соседа, что мешал играть, — даже если случится что, возвращайся — я все прощу, я всегда во всем виноват… Ты мой солнечный свет, ты делаешь меня счастливым… — пару раз он сбился, но публика не заметила, — я всегда буду любить тебя… — публика уже орала хором пьяными голосами, подпевая. Макс переживал, что Милли будет ревновать к успеху, но она подхватила Макса и стала танцевать с ним кадриль, так, как танцуют у них в глубинке. — Теперь моя очередь быть в подтанцовке, — сказала Милли, — я профессионал. После эффектного финала, господин Морис подошел к своей жене и сказал несколько самодовольно: — Ну, как, малышка? Могу еще впечатлить девушку? — Ах, Пирожочек… Все время что-то новое, — Гвиневра смотрела влюбленными глазами. Кто-то сзади сказал бывшему мужу госпожи Мартины, что, если бы он пел госпоже Мартине такие стансы, то у их брака было бы больше шансов… Макс заметил, что Милли ушла уже. Она и так продержалась очень долго среди толпы незнакомых людей. Макс не знал, что ему делать — он же организатор вечеринки… А Милли там в доме ждет его. — Идите в дом, к Милли, — мягко сказала Гвиневра, — мы ведь завтра уезжаем. Робинзон покидал необитаемый остров, но почему-то не был этому рад. Все, к чему она приближается, превращается в цирк и балаган. Цирк и балаган! В прямом смысле слова. Малыш Майки, чьим главным жизненным принципом было не привлекать внимание, быть незаметным, сам устроил цирк и балаган — с песнями, плясками, метанием ножей и карточными фокусами. Да, он знает много карточных фокусов. А что, думали, он просто так выиграл тогда свою малышку в карты? Сжульничал, конечно, нельзя доверять удаче… Старался, конечно, чтоб не всегда все получалось, натурально выглядело — как у обычного человека, но все равно получалось круто. Нет, ну, он, конечно, знал, что тщеславный болван, но не настолько же… Разве, что стриптиз не показывал и акробатических трюков. Хотя, признается, хотел показать… — Очень странно, — сказал малышке, — но мне понравилось, как все прошло. — Да, ты был очень милым, Пирожочек. — Вот именно! Я был милым, а не притворялся им, как обычно. Оно само — как обычно у тебя получается… А теперь я этого боюсь. — Чего боишься? — Я становлюсь профнепригодным. А кто же будет делать мою работу, которую я умею делать лучше всех… лучше многих? — пусть не говорят, что он хвастун. Признает, есть ребята лучше него, раньше вообще были корифеи, которых не переплюнуть и не догнать… Но он хорош. — У тебя целый блокнот учеников — некоторые очень приличные. Научишь новых, — мир в надежных руках… Кроме того, я, вот, непригодная с самого начала и справляюсь. — Я воспользовался служебным положением в личных целях, чтобы моя подружка стала моим дружком. Нельзя было тебя брать, не годишься… — А блондин меня хвалит за результативность… Промолчал, не стал в который раз озвучивать цену результативности, засовывал посуду в посудомойку. — Ты как? — кресло отдали хозяевам, Розочка на полу в гостиной лежала. Не стали детей с большой кровати гнать, ровный пол сейчас ей куда удобней, чем старый матрас… Улегся рядом на лежбище из покрывал и подушек. — После таблетки могла бы и поплясать. Отлично. — Минимум неделя постельного режима. Отвезем завтра ребят и в кровать… — Пирожочек! Ты так пел душевно. — Там каждое слово правда, это не просто песня, — не смотрел на нее, — про солнечный свет и все прочее…