– Но это же правда… У нас с тобой не было ничего, когда мы нанялись к юному мекленбургскому принцу. Ничего, кроме доброго имени! Но ты преуспел, стал бароном и, как говорят, женился, а я потерял всё. – Знаешь, если бы ты тогда не оступился, наш герцог никогда бы не попал в плен и не бежал оттуда в Москву. Не присоединился бы к ополчению и русские не выбрали бы его своим царем. Иоганн Альбрехт сказал мне перед моим отъездом: «Все что ни делается – все к лучшему». Именно поэтому он простил тебя. А от себя я добавлю, что если бы он не стал русским царем, мы вряд ли попали бы в Ригу и я никогда не встретил бы Регину Аделаиду. А если бы и встретил, то урожденная графиня Буксгевден и не посмотрела бы в мою сторону. Послушай меня, брат, я действительно разбогател, получил титул и счастливо женился. И единственное, что удручало меня, это отсутствие вестей о тебе. Я даже не стал заезжать в Померанию к родителям, чтобы познакомить их со своей женой. Ведь они непременно спросили бы о тебе – и что бы я им ответил? – Да уж, – удрученно вздохнул Болек, – мы всем обязаны герцогу, а я отплатил ему черной неблагодарностью. Да еще и из-за дрянной девчонки, не стоящей доброго слова. Ты знаешь, я ведь встретил ее при дворе Владислава. Она стала его любовницей. Иоганн Альбрехт говорил мне, что у нее в глазах только его корона, а я, глупец, не поверил ему… – Ты хочешь вернуться? – Это невозможно. – Невозможно спать на потолке! Услышав эти слова, младший фон Гершов выпучил глаза, а затем звонко рассмеялся: – Да, помню: потому что одеяло будет падать! Ты снова говоришь, как он. – Ты хочешь вернуться? – Больше всего на свете. – Да будет так! Теперь я смогу сказать тебе: похоже, епископ Глюк, которому предназначалось послание, служит не только шведскому королю. – Почему ты так решил? – Потому что он уговаривал короля Кристиана занять Мекленбург своими войсками. – Что за вздор – как Ольденбурги могут претендовать на эти земли? – Не такой уж вздор, братец; ты помнишь, как зовут мать датского короля? – Если честно – нет. Я же не покойный Манфред, который помнил и не такое… – Ну и напрасно. Так вот, ее зовут вдовствующая королева София… Мекленбург-Гюстровская! Она единственная дочь покойного герцога Ульриха Третьего. – Подожди, это же… дядя нашего Иоганна Альбрехта! – И не только его, но и покойных кузенов-герцогов. Так что, как видишь, кое-какие права у короля Кристиана имеются. – Без согласия императора эти права – ничто! – И именно это согласие ты и привез. – Согласие императора? – Ну, Фердинанд покуда не император, и, думается мне, став им, может и не вспомнить об обязательствах короля Богемии. – Но ведь есть наш герцог… – Он стал русским царем и сменил веру! – Но у него есть сын… – Которого вполне можно объявить незаконнорожденным из-за долгой разлуки Иоганна Альбрехта и Катарины, а можно, кстати, и самого Иоганна Альбрехта… – Шведский король никогда не допустит этого… – И сцепится с королем датским, вследствие чего ни у того, ни у другого не будет возможности сунуть нос в имперские дела! – Какое коварство… – Обычная политика. – Я смотрю, ты поднаторел в подобных делах! Кстати, как ты меня нашел? – Тебя узнал капрал Михель Раубе, приглядывавший за Глюком и его прихвостнями. Ты помнишь его? – Нет. – А вот Иоганн помнит всех своих солдат, особенно тех, с кем начинал. И даже разрешил ему отправиться вместе со мной в герцогство, чтобы найти себе жену. Поэтому Михель внимателен и предан своему господину… Юный Карл Густав сильно устал, слушая разговор братьев. Он далеко не все понял из услышанного, но память у него была крепкой, и самое главное он запомнил. Покинув наблюдательный пост, он быстро добежал до своей комнаты и, скинув курточку и кюлоты[6], юркнул под одеяло. Нянька, обязанная следить за ним и сестрой, давно спала, так что его отсутствие осталось незамеченным. Что бы ни случалось накануне, каждое утро Карла Густава начиналось одинаково. Подъем, умывание, краткая молитва, легкий завтрак и занятия с учителями. Единственное изменение заключалось в том, что теперь он занимался вместе со своим приятелем Петером. Барону фон Гершову удалось убедить принцессу Катарину в том, что ее сыну необходим слуга его возраста. Так что теперь тот учился, играл и проказничал в компании принца на законном основании. Впрочем, времени на проказы у них становилось все меньше. Новый воспитатель полагал праздность худшим из грехов, и потому день мальчиков был заполнен до предела. Семь свободных искусств сменяло фехтование, после изучения закона Божьего наступало время танцев, а за грамматикой и риторикой по пятам следовали гимнастика и плавание. Отдельной статьей шло обучение военному делу. Для мушкетов и кавалерийских пистолетов молодые люди были еще слишком субтильны, но процесс зарядки усвоили гораздо тверже, чем «Отче наш». Для рейтарской выездки также было рановато, однако уверенно держаться в седле их научили. Все это привело к тому, что Карл Густав так и не успел рассказать своему приятелю о том, что видел – минувшим вечером, а затем его позвали на обед. Если за завтраком мальчишки сидели рядом, наперегонки поглощая данную им пищу, то обед за столом герцогини – это совсем другое дело. Ее высочество обедала в торжественной обстановке, в компании приближенных. Несмотря на то, что супруги фон Гершов совсем недавно присоединились к двору Катарины, они быстро заняли весьма важные места в придворной иерархии, заставив подвинуться прежних фаворитов. Регина Аделаида стала статс-дамой и обычно сидела по правую руку от принцессы, вызывая этим лютую зависть у прочих придворных. Место Кароля было рядом с женой, с тем, чтобы герцогине было удобно слушать его рассказы, на которые он оказался мастером. Напротив него обычно сидели шведские офицеры во главе с недавно вступившим в командование Густавом Горном. Принаряженные принц и принцесса сидели на отведенных им местах, терпеливо ожидая, когда подадут приборы и демонстрируя отменную благовоспитанность. Вступать без разрешения в разговоры взрослых им было строжайше запрещено, а потому Карл Густав частенько с тоской думал, что пообедать вместе с Петером в людской было бы куда веселее. – Как вы находите нашу кухню? – любезно осведомилась Катарина у Регины Аделаиды, как только был утолен первый голод. – Благодарю вас, ваше высочество, ваш повар – настоящий кудесник. Хотя мы настолько отвыкли от цивилизации, что нас трудно считать ценителями. – Неужели при дворе моего мужа так плохо готовят? – Сказать по правде, я не могу сказать ничего о кремлевских поварах, поскольку у меня не было возможности оценить их искусство. Ведь в Москве женщины не допускаются на пиры. – Это правда? – удивилась шведская принцесса и обернулась к барону. – Совершеннейшая, ваше высочество, – отвечал фон Гершов с любезной улыбкой. – К сожалению, нравы там царят довольно патриархальные, и это одна из причин, по которой государь желает вашего скорейшего приезда. Он надеется, что вы и ваш блистательный двор станут образцом для подданных. – Ваш муж – коварный человек, – задумчиво сказала Катарина, обращаясь к баронессе, – что бы он ни сказал, все сводится к необходимости скорейшего переезда в Москву. Причем выглядит это так, как будто он делает комплимент. – Очевидно, таковы инструкции, полученные им от вашего царственного супруга. Вообще, его величество умеет заставлять людей делать то, что ему необходимо. Единственное, чему я поражаюсь, так это велеречивость моего Кароля. До приезда в Мекленбург я полагала, что он может лишь отдавать приказы солдатам да распоряжения жителям Кукуя. Но, как выяснилось, он умеет быть настоящим придворным. – Неужели он не проявил этот свой талант, когда ухаживал за вами? – Увы, нет. – Вероятно, у него просто не было возможности проявить и способности. Там ведь был Иоганн Альбрехт, не так ли? Вот уж кого трудно назвать молчуном! Рядом с моим мужем кто угодно покажется косноязычным тугодумом. Иногда мне кажется, что это главная причина, по которой у него так много врагов в Швеции. – Врагов в Швеции… у вашего мужа? Но мне казалось… – Что он популярен в Стокгольме? Разве что среди солдат, да еще крестьян. Сейчас только они помнят про его подвиги в Кальмарской войне. Горожане до сих пор не могут забыть бунта, вспыхнувшего в его прошлый приезд. Именно тогда мы расстались. Нас с сыном, спасая, увезла дворцовая стража, а он со своими людьми пробился в порт, пролив по пути реки крови. Аристократы считают его чужаком и выскочкой. Даже враждующие между собой семейства Оксеншерна и Юленшерна сходятся в своей неприязни к моему мужу. Про отношение к нему церкви и говорить нечего, особенно после принятия схизмы. Епископ Глюк, к сожалению, совсем не одинок в своем мнении. Кстати, он прислал записку, в которой утверждает, что его не пускают в замок и вообще всячески притесняют. Это правда? – Боюсь, что так, ваше высочество, – твердо ответил фон Гершов. – Надеюсь, у вас есть объяснения подобным поступкам? – Разумеется. Есть достаточные основания подозревать его преподобие в измене. – Это неслыханно! – воскликнул молчавший до сих пор Густав Горн. – Как вы смеете обвинять святого отца в подобном преступлении? – Действительно, – поддержала шведа Катарина, – я не знаю, о каких основаниях идет речь, но уверена, что это какая-то ошибка! – Если это так, то я готов принести любые извинения и понести любое наказание. Однако, с немалым сожалением, думаю, что подозрения более чем основательны. Впрочем, почему бы вам не пригласить самого господина епископа? Я представлю улики, а у него будет возможность оправдаться. – Я уверен, что преподобный сделает это с легкостью, – мрачно заявил Горн, яростно сверля глазами померанца. Густав был младшим братом полковника Эверта Горна, погибшего при осаде Пскова. Собственно говоря, он тоже участвовал в той осаде и был свидетелем трагедии. Безвестному русскому стрелку, не иначе как наущаемому дьяволом, удалось тогда почти невозможное – точно попасть в грудь Эверта на расстоянии около трехсот шагов. Хотя Густав видел это своими глазами, кое-что оставалось неясным. Полковник и только что прибывший герцог Мекленбургский явно ссорились, и если бы не проклятый московит, все могло кончиться требованием сатисфакции. Однако его брат погиб, а зять шведского короля тут же вступил в командование и увел войска от Пскова, оставив Эверта неотмщенным. Кроме того, Иоганн Альбрехт вел какие-то странные разговоры с полковым лекарем О’Коннором и даже зачем-то забрал пулю, убившую Горна. Это все выглядело очень странно, особенно принимая во внимание противоестественную дружбу немецкого герцога с московитами. Однако в ту пору дознаться до истины у Густава не получилось. Сначала сбежал этот скользкий полуирландец-полуфранцуз, затем король отозвал и самого Горна-младшего, чтобы отправить его учиться военному делу в Голландии. Едва тот вернулся, Густав Адольф, пожаловав его чином полковника и камергерским ключом, отправил командовать шведским региментом принцессы Катарины в Мекленбург. Молодой и амбициозный шведский офицер занял блестящее положение при дворе сестры короля, однако с прибытием фон Гершова его звезда закатилась. Разумеется, он продолжал находиться в свите герцогини, но с каждой минутой его влияние уменьшалось, а проклятый померанец становился все более важной персоной. Что хуже всего, Горн никак не мог взять в толк, отчего это происходит. Вроде бы он во всем превосходил приближенного русского царя, ибо принадлежал к старинному и богатому роду, получил прекрасное образование и выше всяких похвал проявил себя на вой-не. Но он был всего лишь полковник, а фон Гершов успел стать генералом, ему пожаловали титул и весьма недурное состояние, а самое главное, он был женат на прекраснейшей из женщин, каких только доводилось видеть Густаву Горну. И вдобавок ко всему, если швед мог называть себя учеником Морица Оранского, то померанца осияла слава правой руки непобедимого герцога-странника! Епископ Глюк появился в замке ближе к вечеру. Ему достало ума вести себя кротко, проявляя поистине апостольское смирение. Любезно поприветствовав герцогиню и ее немногочисленную свиту, он страдальчески взглянул на невозмутимого фон Гершова и, тяжело вздохнув, благословил всех присутствующих. – Рада видеть вас в добром здравии, преподобный, – отвечала чувствующая себя немного виноватой Катарина. – И я вас, ваше высочество. К сожалению, в последнее время эта радость стала для меня совсем недоступной. – Не говорите так, мой друг. Просто мы были немного заняты… – О, конечно, разве могут сравниться ваши заботы с нуждами скромного пастыря!.. – Ваше преподобие, – прервал его излияния фон Гершов, – прошу простить меня за невольную бестактность, однако возникло дело, совершенно не терпящее отлагательства. Оно касается в первую очередь вас, вашего благочестивого короля, а также моего сюзерена – великого герцога Мекленбургского. Поэтому я со всем почтением прошу вас ответить на некоторые вопросы.