Смотрит в темное окно. …И в капризном ноябре Поздравляю я родную. Всю, всю, всю ее целую И по-прежнему люблю. Алексей Ходорковский частенько захаживал в ресторан «Адвокат», что на Курской. От неспешных бесед с коллегами под армянский «Ахтамар» он получал истинное удовольствие. Этот коньяк — воспоминание о прекрасной поездке в Армению на озеро Севан. Там старинный друг Норик рассказал романтическую легенду о царице Тамаре и ее возлюбленном. В этот ноябрьский вечер 2010 года Алексей уютно расположился в белом кресле в углу зала. На крошечной сцене ресторана играли джаз. Из коридора послышался бас — голос московского адвоката Бориса Нуделя. — Боря, я здесь, здесь, — крикнул Алексей и замахал руками над головой. — Сто лет, сто зим. Ты как? Как семья? Я так рад тебя видеть. Как внучек? — приветствовал товарища Алексей, усаживая за свой столик. — Что-то ты, Боренька, кислый? С холода еще не отошел? Давай «Ахтамарчику» для сугреву. — Ты в коньяке, Леш, постоянен. Да и не только в коньяке. На просьбу товарища откликнулся, приехал. — Борь, ты что-то темнишь. Разговоры о постоянстве ведешь, грусть вселенская в глазах. На тебя это все не похоже. Что случилось? — Нет, нет, все нормально. Давай выпьем за одну девушку. Ей сегодня тридцать пять. — Знакомая? — Нет, не знакомая. Любимая. Но дело прошлое. — Борь, я ее знаю? — Да нет, конечно, нет. Откуда. Ты же вхож в мою семью, тебе тайны не положены. Но сегодня уже можно. Много времени прошло. Да и поделиться мне больше не с кем. История старая. И началась она осенью 2000 года… * * * Офис моего клиента находился в Брюсовом переулке. Люблю работать в центре Москвы. После бурных общений можно прогуляться по старинным улочкам, переулкам и бульварам. Просто так, без цели, медленно и со вкусом. Я прошел мимо дома Мейерхольда, взглянул сотый раз на гранитную доску со знакомым профилем. Вид этой серой доски на бесцветном доме каждый раз приводит меня в уныние — тяжело смотреть на следы чужого горя. Талантливый и безумно несчастный режиссер был арестован здесь, а потом уничтожен. Квартиру постигла та же участь. Ее разделили на две и заселили в них любовницу и водителя Л. Берии. Клиент был сложный. Английская фирма, которая боролась с «левыми» звуковыми дисками, стояла на страже авторских прав. Им на островах, конечно, было виднее, но в Москве начала XXI века это было пустым занятием. Однако они были готовы судиться-рядиться со всем миром. Мои доводы насчет борьбы с «ветряными мельницами» никто не слышал. С пеной у рта, через кучу переводчиков они настраивали меня на «боевые» действия. Путь лежал в сторону Белорусского вокзала. Я свернул в проходной двор и мимо Центрального телеграфа вышел на Тверскую. Улица сверкала рекламными щитами и витринами. Площадь Маяковского была, как всегда, прекрасна и полна народа. Изучив афиши зала Чайковского, я перешел дорогу и оказался за спиной памятника великому трибуну. Люди, в основном молодежь, ожидали своих спутников. Мое внимание привлекла девушка. Чем она заинтересовала меня — не понятно. Потом, спустя годы, я много раз спрашивал себя, какого рожна мне надо было, зачем подошел? Но ответа не было. Ей было лет двадцать пять, милая и очень худая. Одета она была странно — ни куртки, ни пальто не было. Черные брюки, мешковатая голубая кофта явно не соответствовали холодному октябрю. Лицо ее ничего не выражало, какое-то безучастное, отрешенное. Глаза — очень красивые, с поволокой — слезились. И еще паника, да-да, в ее глазах была паника, отчаяние. Это и привлекло мое внимание, заставило еще раз посмотреть на нее. Непонятно, что она здесь делала без верхней одежды? Кого можно ждать с таким выражением лица? В моей голове стали выстраиваться какие-то предположения. Прошел еще раз мимо, потом подошел к ней и обратился с глупым вопросом, что-то о грусти в глазах. Попытка завести разговор была серая и неоригинальная. Она молчала, я не уходил. В этот момент мне вспомнилась начальная сцена из «Пигмалиона» В. Шоу, все было похоже, только без цветочков на продажу. Я засмеялся, она посмотрела на меня и улыбнулась. Выло холодно, погода подталкивала к движению, но она стояла на месте и, похоже, никуда идти не собиралась. Завел разговор, она молчала. На стандартную просьбу о номере телефона был ответ, что телефона нет. Я быстро записал свой номер. Вез всяких эмоций взглянула на клочок бумаги. — Я не позвоню, — сказала она. Девушка меня заинтересовала. В итоге я выяснил, что она ждала кого-то по торговым делам, должна была передать деньги. Я слушал вполуха и любовался ею. — Прошу тебя, пообщайся со своим коробейником и никуда не уходи, сейчас вернусь. С этими словами я вприпрыжку добежал до гостиницы «Пекин», в холле купил мобильный телефон и, широко улыбаясь, вернулся к памятнику. Девушка стояла на том-же месте. Вручил ей телефон и сообщил, что обязательно позвоню на этот номер. Она молча положила телефон в сумку и, не сказав ни слова, пошла к метро. Утром следующего дня я уже звонил незнакомке. Ответил унылый, бесцветный голос. Я назначил свидание на вечер, на той же площади. Она мгновенно согласилась, поблагодарила за телефон. Голос стал бодрее, звонче. На встречу она пришла явно раньше. Когда я появился на Маяковке, девушка уже стояла основательно подмерзшая. Схватил ее в охапку и потащил в ресторан. Кулинарные изыски и богатый итальянский антураж сковал ее. Представилась: — Лена, Лена Данилова. Ей было 24 года, родом из маленького, далекого подмосковного городка. Проживала она рядом с Москвой, в частном доме профессорши медицинского института. Слово за слово, расспросил о девичьей жизни, намекнул на одежду не по сезону. Лена молчала. В ресторанах девушка явно не бывала. Как общаться с этим вышколенным официантом, что делать с тяжелым меню, о чем говорить со мной она не знала и чувствовала себя неуютно. Я попросил рассказать что-нибудь о себе. В начале этого года она закончила второй мед, и из общежития ее тут же вытурили. Она поселилась в качестве компаньонки в доме профессорши и имела комнату на втором этаже. С дальнейшей учебой не вышло, нужно было на что-то жить. Зазвучала итальянская мелодия, я пригласил ее на танец. Танцевать Лена не умела. Меня это забавляло: все умеют, а моя партнерша — нет. Я промолчал. Развеселить Несмеяну не получалось, улыбки на лице так и не появилось. Она была зажата, как пружина. Помимо всего прочего, ее, наверное, сковывала и одежда, явно не подходящая к ресторану на Тверской. Ужин был закончен. Вышли на ветреную, шумную улицу. Она взяла меня под руку. Это было приятно. — Что будем делать, Леночка? — Поехали к тебе, если есть куда, — сказала она тихо, уткнув глаза в асфальт. Я настроился на ухаживание. Деньков на пять-шесть меня бы хватило. Ведь мне — сорок восемь, а девочке — в два раза меньше. Но предложение поступило, дома — семья, нужно было что-то думать. Повел ее в гостиницу, все в тот же «Пекин». Вечер был прекрасный. Фантастика… Я буквально растворился в ней. Новые ощущения. Эта хрупкая, молчаливая девчушка перевернула в моей голове все представления о женщине. Она любила меня так неистово, так дико и отрешенно, что я не успевал ловить ее ласки. Нежные врачебные руки, упругая грудь, худое, завораживающее тело добили меня окончательно. Я потерял ориентацию. Выло хорошо, нет, не то слово — божественно. И так было всегда. Все восемь лет, которые мы были вместе. Каждая наша близость была ее подарком мне. Я мыл ей ноги перед сном, целовал выступающие венки на икрах и каждый раз рассказывал историю о древних евреях, ласкавших своих возлюбленных. «Ты не древний еврей, ты еврей-любитель. Можешь не мыть». Она всегда звонко смеялась во время диалогов в ванной. Наше второе свидание я назначил на самое утро. Ее нужно было срочно одеть, даже смотреть на летний плащик было холодно. Встретились у метро «Динамо». Продавцы на тряпичном рынке ЦСКА только просыпались, волокли свои бездонные короба и развешивали разноцветные тряпки на голых, безруких манекенах. Я брал очередную шмотку, направлял Лену в примерочную и с явным удовольствием наблюдал за ней, любовался. Она не возражала. Мне нравилось побыть таким «рубахой» парнем с открытым кошельком. — Не надо, Боренька, это лишнее, хватит тратиться. Я и так согласна быть с тобой, — несколько раз она останавливала меня. Казалось, что это говорится от души. Я получал удовольствие от действия, вошел в раж. Все обвешенные пакетами, мы зашли в какую-то кафешку, плюхнулись на стулья без сил, но довольные. Профессорша, у которой жила Леночка, требует отдельных строк. Девочка была нелюбимой падчерицей из сказки. Уборка дома, работа в саду, выгуливание двух огромных ротвейлеров. Частенько приходилось бегать на станцию за водочкой, которую светило науки употребляло в немереном количестве. Ну а купить продукты, приготовить и накормить благодетельницу — это само собой. Дом находился в зеленой зоне под Москвой. Туда уже пробрались «зубастые» виллы коммерсантов, и жилище «злой мачехи» представляло собой довольно убогое зрелище. Двухэтажный барак с залатанной крышей, не видевший ремонта лет сорок. Но худо-бедно были газ, теплая вода, большой участок. С моим появлением в жизни Лены тут же начались проблемы. Пьющая хозяйка почувствовала, что власть пошатнулась, и стала есть девочку поедом. Появился мужик, защита. Это уже ни в какие ворота не лезло. Возвращаясь от меня, она каждый раз «целовала» замок калитки и карабкалась через двухметровый забор. Жизнь в доме стала невыносима. Я видел ее синяки на ногах и слушал очередную историю о житейских невзгодах. Последней каплей было нападение одной из собак. Она как могла отбивалась. На руке от клыка остался глубокий след. Я должен был как-то реагировать. Предложил возлюбленной уходить из этого дома и срочно стал искать съемную квартиру. Пока возились с риэлторами, три ночи пришлось перебиться в гостинице. Валентина Ивановна доставляла девушке не только физические страдания, но и давила морально. Леночка была врач. Диплом Московского меда с отличием. Салтычиха, будучи теткой практичной, с жесткой хваткой, прекрасно понимала, что девочка с врачебной деятельности большого дохода в дом не принесет. Она заставила ее заниматься продажей «Гербалайфа». Врачебная работа и ординатура были под запретом. Ленка стала коробейником. — Леша, я битый, перебитый адвокат. Удивить меня довольно сложно. Но даже я офигел от такого персонажа, как «профессорша». Я и не предполагал, что такие типажи встречаются в наше время. Но что было, то было. Молодой доктор с большой тягой к врачеванию ходила по городам и весям, продавая пищевые добавки. Ну а деньги? Естественно, вся в долгах. Закупала на заемные. Ну а выручка куда шла? Ты, наверно, догадался. Салтычихе, конечно. Первый ее опыт в бизнесе был неудачным. Продать она толком ничего не успела, а долг в тысячу долларов заработала. Ее долг я сразу отдал. Решение о переезде приняли сразу. Сели в машину и поехали за вещами. Поднялись на второй этаж в Ленкину комнату. Собрали чемодан и уехали. Через четыре дня я перевез ее из гостиницы в однокомнатную квартиру на Павелецкой. Вот с этого момента и началась наша совместная жизнь. Коммерцией заниматься я ей запретил, твердо решив: быть ей хорошим доктором в хорошей клинике и обязательно кандидатом медицинских наук. Но сначала — ординатура. С большим энтузиазмом занялся ее проблемами, делал это с радостью и напором. Через четыре месяца Леночка уже училась в ординатуре. В это время я стал называть ее «ЗАЯ». Назвал, прижилось, ей понравилось. Она напоминала испуганного зайца из уголка Дурова. Это поздняя версия. А с чего началось, когда слово прилипло, — забылось. Ленка в своем ординаторстве была счастлива. Я возился с ней, как с любимой куклой: рядил ее, холил и лелеял. Прокормить и приодеть одного любимого ординатора я мог. Учеба проходила в роддоме Первой Градской больницы. Первый год — гинекология, второй — акушерство. Специальность она обожала, поэтому учеба была ей в охотку. Чудное настроение, прелестная улыбка всегда были с ней. Смотреть на нее было приятно, а быть рядом — тепло. Этот двухлетний период учебы и практики прошли на ура. В больнице ее хвалили, предлагали остаться работать, но Леночка собиралась работать только в «детстве». Детский гинеколог — была ее заветная мечта. Она была прекрасный врач — ординатор. Не выдрючивалась, как многие москвички. Отлично понимала, что для нее ординатура — великий подарок судьбы. Поэтому Лена готова была пахать в больнице и за себя, и за медсестру, и за санитарку. Для нее не составляло труда вымыть пол в хирургии, подготовить пробирки или сбегать в лабораторию за результатами анализов. Врач, делающий на работе все от души и с улыбкой, вызывает взаимные симпатии у коллег. Сестры же с удивлением смотрели, как доктор перестилает кровать больному или выносит утку. Зая зарекомендовала себя блестяще и закончила учебу с отличием. Распределили ее в московскую детскую клиническую больницу на должность врача — гинеколога. Мы оба были на «седьмом небе». В первый рабочий день в клинику мы пошли вместе. Я нес огромный букет сиреневых хризантем для ее кабинета, а она вцепилась мне в руку, стала вся белая. Кабинет нас потряс: он состоял из двух огромных, светлых, чистых и очень красивых смежных комнат. Одна — для приема, другая — для хирургических манипуляций. Такой красоты мы не ожидали. Доктор надела заранее купленный белоснежный халат, который ей шел и подчеркивал ее изящную фигурку. Она поставила в ведро цветы и выпроводила меня из кабинета. В коридоре со своими мамочками сидели ее первые пациентки. Я сиял, уходить не хотелось. Леночкина мама по-прежнему жила далеко под Москвой. Ездить Зае туда на электричках приходилось часто. Путь от станции до дома был долгий, поэтому я решил купить ей машину. Доктор опять отправилась учиться — теперь уже на курсы водителей. Способная девочка — она и здесь преуспела: все экзамены, включая вождение, сдала с первого раза. Машину выбрали на площадке быстро, трехлетний белый автомобиль «Пежо» понравился нам обоим. Зая стала водить машину. Мне это очень нравилось. Молодая, эффектная девушка ездит со мной всюду, да еще за рулем. Несмотря на полученные права, она стукала своего «пыжика» обо все возможные углы. На работу в больницу Лена ездила исключительно на машине. Охранники ее торжественно пропускали на территорию, поднимая красный шлагбаум. Молодой врач начала привыкать к работе в клинике. Пациентки ее любили, очереди на прием были длинные. Однако при двух больших кабинетах и длиннющих очередях ей не дали ни одного помощника: ни медсестры, ни санитарки. Манипуляции, в том числе хирургические, необходимо было делать довольно часто. Нужны были еще две, а то и четыре руки на подхвате. Но людей никто не давал. На конфликт идти не хотелось, она ничего не просила. Повторялась рабочая ситуация ординатуры, приходилось выкручиваться самой. Нагрузка была большая. Кроме стационара было поликлиническое отделение. Приходилось мыть полы, несколько раз за прием бегать за стерильными инструментами, бинтами, результатами анализов. Все это делала Ленка, хотя в штате кабинета было четыре человека. Я старался успокоить, приласкать ее, гладил по головке, говорил какие-то хорошие слова, просил потерпеть. Мне хорошо было известно, чем заканчиваются финансовые скандалы в больницах. Думаю, что она была единственный врач в Москве, которая все это терпит и помалкивает. И здесь ее терпение дало плоды. Доктор плавно, без каких-либо замечаний, разборок и скандалов закрепилась в клинике, наладила хорошие отношения с коллегами. Это было важно, и мы оба ходили очень гордые. Работа в больнице занимала три дня в неделю. Леночка хотела работать полную неделю. Все верно, когда же работать, как ни в двадцать семь лет. Мы стали искать подработку по специальности. Предложения посылали через интернет. Через пару недель ее пригласили на собеседование в Центральную детскую поликлинику Минобороны. Ей предложили место. Зая не могла не понравиться: красива, молода, умна и с блестящими рекомендациями. Она загрузила себя любимым делом на всю неделю и была счастлива. Новое жилище нужно было приводить в порядок. Начали вить гнездо. Пусть и с любовницей, все равно гнездо. Ведь гнезда в ЗАГСах не регистрируются. Перво-наперво решили купить софу. — Устойчивая, — заявила Зая при покупке. Эту «устойчивую» мы и взяли. Все бы хорошо, но наша покупка не влезала в проем двери. Мы пробовали и так и сяк, но «сокровище» в дверь не лезло. Выкрутили шурупы, сняли дверь. Леночку эта картинка развеселила. Она хохотала до слез. Мы с грузчиками тоже заразились смехом, бросили софу и дружно заливались, подпирая стены коридора. В итоге софу установили, дверь повесили на место и выпили с грузчиками бутылку коньяка. Подшофе мы стали кругами ходить вокруг приобретения. Это была наша первая совместная собственность. Леночка легла и закрыла глаза. Я стоял на коленях у ее ног и любовался «моим доктором». Зая затаилась и лежала, не шелохнувшись. Потом пошла в ванну, включила душ. Я намылил ее ноги и стал их массировать. Красивые икры, колени и очаровательные бедра. Лена стояла с закрытыми глазами, молчала и млела. Я долго вытирал ее мягким махровым полотенцем, взял на руки и понес в комнату. Она вырвалась, подбежала к шкафу, достала и постелила новое постельное белье, положила меня на спину и пальчиком приказала молчать. Затмение. Я не понимал, что происходит. Куда-то провалился. Не ощущал ни ее, ни себя. — Боренька, ты сок будешь? — на этой фразе я очнулся. Квартира стала жилой, теплой и уютной. Мы стали обустраивать свое жилище, обставили комнату, кухню. Гуляли по мебельным и хозяйственным магазинам. Новоиспеченная хозяйка с большим удовольствием покупала всякую домашнюю ерунду. — Это теперь наши модные бутики, — улыбалась она, заруливая в какой-нибудь отдел посуды.