Я поднялся на второй этаж, где, собственно, и должно было состояться торжество. В большом зале без сцены под огромной хрустальной люстрой были расставлены складные стулья. У окна три скрипачки с тонкими талиями в длинных тяжелых бархатных платьях прекрасно играли что-то очень знакомое. Музыка смолкла. На середину вышел холеный мужик в дорогом костюме из тонкой шерсти. Депутатский значок и галстук цветами российского флага подчеркивали его величие. К нему потянулся ручеек из награждаемых. Мне тоже вручили коробочку с Гербом России, удостоверение и три гвоздички. «Холеный» долго жал мне руку, на прощанье даже по-братски обнял за плечи. Ручеек продолжал плавно течь и внимание мужика от власти, естественно, тут же переключилось. Я гордо направился к своему стулу, и в этот момент кровь ударила мне в лицо. Как после бокала хорошего коньяка. Я узнал его профиль: это был Санек. Я кого угодно готов был увидеть в депутатском обличии, но только не Санька. На фуршете Санек подошел ко мне уже с другой, натуральной улыбкой, сказал, что, увидев мою фамилию в списке гостей, был несказанно рад предстоящей встрече. Пригласил в свой дом на Рублевском шоссе, рядом с Москвой. Дал визитку, на ней нарисовал проезд. Малышкин с супругой радушно встречали меня на дороге у ворот участка. Сели у камина, в доме было все сделано со вкусом. Дорого, но не вычурно — это радовало. Я не люблю показуху, особенно в тех домах, где и так ясно, что пара рублей в семье есть. Милейшая жена Александра Васильевича сыграла и спела нам старинный русский романс. Я от души похвалил ее вокал и уютную обстановку в доме. Уже под вечер Санек пригласил меня на второй этаж в бильярдную комнату. Мы немного и совсем неумело поиграли, после чего он предложил полюбоваться его коллекцией. Это были альбомы с поддельными бумажными деньгами. Видать страсть молодых лет не прошла. Альбомы были разбиты по годам и валютам. Каждая подделка имела аннотацию с подробным описанием отличительных признаков этой банкноты, иногда с фамилией и историей фальшивомонетчика. Такой профессиональной коллекцией мог бы гордиться любой музей криминалистики. Мое внимание привлекла одна из стодолларовых купюр. Крутил ее и так и сяк, но признаков подделки не находил. Пришлось обратиться за помощью к Саньку. Глаза его горели. — Да, господин адвокат. Это одна из жемчужин моей коллекции. Если не ставить сложное оборудование, можно обнаружить всего один признак подделки. Хорошая работа. Вы как профессионал должны его найти. С этими словами хозяин дома вручил мне увеличительное стекло и включил дополнительный свет. Изучал купюру минут двадцать. На радость моего собеседника подделку в банкноте я так и не обнаружил. Малышкин с видом победителя выставил подлинную купюру против света и показал мне через лупу тонкую сетку на водяном знаке с изображением Франклина. На подделке сетки на лице президента не было. Санек сиял. — Где берете экспонаты для коллекции, господин депутат? Надеюсь, не в Центробанке? Мы оба рассмеялись. — Алексей Львович, я уже взрослый мальчик, в опасные игры давно не играю. Подделки я покупаю у коллекционеров. Кстати, они хоть и фальшивые, а стоят в три-четыре раза дороже номинала. Это мое хобби, моя отдушина. Я давно хотел встретиться с вами и поблагодарить за помощь. О том, что мог запросто загреметь лет на пять, я понял много позже, но ваших координат уже не было. И поблагодарить вас не удалось. Мы с женой очень рады вам, наш дом всегда открыт для вас. Вот теперь я могу закончить свое повествование. Моя любимая бабушка Слабый — мстит, сильный — борется, а мудрый идет дальше. Евгения Моисеевна Вольфсон поступила в Московскую консерваторию в 1915 году и успела поиграть господам, а потом всю жизнь играла товарищам и учила их детей. Моя любимая бабушка, которая говорила: «Если очень хорошо, Лешенька, это уже плохо». Когда моя любимая бабушка общалась с дедом на скользкие темы, то переходила на идиш и разговаривала на этом языке плавно, нежно и красиво. Мамочка идиш уже не учила, и язык в семье был утерян. Моя любимая бабушка, дожившая до 89 лет, пережила две революции, две кровавые войны и сталинские чистки. Мужья ее трех сестер были репрессированы и расстреляны при Сталине, сестры сосланы в колонии-поселения, а многочисленные племянники, осиротевшие в одночасье, жили у бабушки. Выросли, выучились и всю жизнь считали ее мамой. Бабушка всегда работала на двух работах, но отдельного жилья так и не дождалась. До конца дней они с дедом жили в коммуналке с пятнадцатью соседями. — Бабушка, у тебя столько соседей! Как же ты ни с кем никогда не ругаешься? — Лешенька, я никогда ни с кем из соседей не дружила, поэтому и не ругалась… Моя любимая бабушка всю жизнь преподавала фортепьяно ученикам. Я наблюдал эти сцены, когда молодые красивые женщины музицировали на пианино «Беккер». После уроков по два, три часа бабушка сидела с ними за обеденным столом и разбиралась в проблемах их личной жизни, давала мудрые советы. Люди приходили к ней с цветами и плакали, благодарили за сохраненную семейную жизнь. Кого-то она соединила с мужем, кого-то мирила с детьми. Ученики-мужчины ловили каждое ее слово, чтобы как-то выкрутиться из запутанных ситуаций с любимыми женщинами. Сейчас бабушку назвали бы семейным психологом. Бабушка частенько спрашивала деда: — Скажи, милый Сашенька, который сейчас час? — Женюрка, в маленькой комнате часы показывают два. — Сашенька, а сколько на каминных часах? — А каминные часы, Женюрка, показывают два десять. — Сашенька, солнышко, голубчик, не поленись, выгляни в окошко, посмотри, пожалуйста, часы на Покровке. Так всегда в три попытки выяснялось время в доме бабушки. Дом у бабушки был непростой (дом № 27 на Покровке — так называлась улица до революции и называется в наше время, в советские годы это была улица Чернышевского). Его до революции 1917 года занимал Дмитрий Петрович Боткин — крупный собиратель западноевропейской живописи и фарфора, из знаменитой семьи чаеторговцев, дипломатов и врачей Боткиных. — Лешенька, когда нас с дедушкой после свадьбы заселили в эту коммунальную квартиру в 1920 году, здесь еще жил Дмитрий Петрович. Обидела его власть — комнату в его же доме не выделила. Жил он с супругой под лестницей без окон и дверей. Голодал очень. Карточек им продовольственных не выдали и обрекли на голодную смерть. Несправедливо это было — он все свои картины пожертвовал в Музей изящных искусств в 1918 году (сейчас Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Мы с соседями подкармливали Боткиных тайком, по ночам, хотя управдом запрещал, запугивал нас. В 1922 году собирался Дмитрий Петрович во Францию уехать к брату Петру, но остался в Москве. По какой причине — я не знаю. В 1925 году в Париже умер Петр Боткин и оставил брату бесценные картины французских художников. Дмитрия Петровича пригласили в высокие инстанции и предложили передать картины в дар государству. Взамен дали квартиру в Кисельном переулке и работу в музее. Он к нам часто в гости приходил, прекрасный человек. Настоящий русский интеллигент. — Бабуленька, почему ты такая худенькая? — Лешечка, до кухни и до туалета мне идти 35 шагов, возвратиться в комнату еще 35. Представляешь, сколько раз в день я хожу туда-сюда? Поэтому я в хорошей форме. — Бабуленька, а почему ты опекаешь соседку — бабу Глашу? Она тебе очень нравится? — Мне безумно жалко ее, Лешенька. Она — очень старый и одинокий человек. В 1919 году ее мужа, молодого парня — машиниста паровоза — белые заживо сожгли в топке. С тех пор она совершенно одна. — Бабуль, а он что, был за красных? — Да, он был за красных, но это же не повод живьем человека сжигать. — Вабуленька, кто лучший пианист в мире? Ты ведь еще при царе консерваторию закончила по классу фортепиано и про всех пианистов все знаешь. — Лешенька, не заканчивала, а поступала при царе в 1915 году, в 17 лет, после гимназии. Заканчивала при Советской власти. Ректором московской консерватории был назначен краснофлотец в звании мичмана. Очень хороший человек был, добрый. Музыку он не понимал, но о нас заботился, как о своих детях. Холод был зимой 1919 года, жуть, играть не могли. Он дал команду топить реквизированными в Москве инструментами. Роялями топили, пианино. Варварство, конечно, но многие жизни он спас, а уж сколько рук отмороженных отогрел — не счесть. А среди педагогов героем был профессор-органист Александр Федорович Гедике. Несмотря на невыносимые условия, он ни на день не прекращал занятия в классах. Голод и холод не сломили его. А лучший пианист — Ван Клайберн из Америки. Он первый конкурс Чайковского выиграл в Москве. Я была на его концерте тогда — фантастика. Он первый концерт Чайковского играл, а за пультом Кирилл Кондрашин стоял. Зрители совершенно с ума сходили от восторга. «Ванечку» обожали, боготворили. Он несколько слов по-русски выучил, так все плакали, когда он говорил при награждении Гран-при: «Я вас лублу!» Вся дорога от консерватории до гостиницы «Метрополь» была в цветах. У него интересная история была в Америке. Он был бедный и никому неизвестный ресторанный пианист. И от него ушла любимая девушка. Перенести предательство восемнадцатилетний Клайберн не мог и дал обет безбрачия. После конкурса «Ванечку» встречала вся Америка, он стал знаменит и богат. Несостоявшаяся невеста с досады руки на себя наложить пыталась. — Бабуль, а были еврейские погромы в Москве до революции? — Да, Лешенька, к сожалению, были, власти их провоцировали и евреев не защищали. Вешали бедных евреев на фонарях, вспарывали животы и пухом набивали. Пух долго по Москве летал. Самые страшные погромы после революции 1905 года начались. Досталось нам, Лешенька: две революции и две войны пережили. — А что богатые евреи? — Богатые евреи имели охрану серьезную и этим спасались. — А как народ до революции жил? Все говорят, что хорошо жили. — Не знаю, плохо жили люди. Малограмотные были в большинстве, много безработных было, детей бездомных, не все досыта ели. Плохо жили в общей массе, пили много, хотя, конечно, исключения были… — Бабуль, а в комнатах над аркой живут Дубовские. Кто они такие? На табличке звонка написано — профессор. — Да, это необычная семья. Дедушка — профессор-филолог Московского университета. Его жена Луиза Семеновна — полиглот. Она знает четырнадцать языков, практически диалекты всего мира. Луиза Семеновна мне как-то рассказывала, что необходимо знать девять наречий, чтобы ориентироваться в языках всех народов. — А что за мужики к ним часто приходят в серых плащах и черных шляпах? — Понимаешь, Лешенька, когда человек может переводить с любого языка на русский, он очень востребован. К ней часто обращаются за помощью разные государственные организации, думаю, что и военные тоже. Человек она уникальный, потому люди и идут к ней за помощью. — А почему же она нигде не работает? — Луиза Семеновна работать не хочет, а от помощи на дому не отказывается. Я думаю, что у нее и дома работы очень много. — Она что, шпион? — Нет, конечно, она гений, добрый гений. А гении нужны всем. И людям в погонах тоже. — Бабуль, а что за резная дверь в кухне рядом с раковиной? Она всегда закрыта. Что за ней? — За этой дверью находится черная лестница, которая ведет на большой застекленный балкон. Сейчас на нем ничего нет, кроме грязи и разбитых стекол. Но у этого балкона есть история. В начале XX века молодой Дмитрий Боткин женился на красавице Софье, внучке московского генерал-губернатора. После свадьбы молодые переехали в этот прекрасный дом, который подарил им Петр Кононович Боткин, отец Дмитрия. Дмитрий в скором времени переоборудовал огромные комнаты в выставочные залы и стал экспонировать картины. Молодая жена заскучала, к живописи она была равнодушна. Тогда Дмитрий в подарок на день рождения подарил любимой зимний сад, который соорудил на втором этаже с внутренней стороны дома. Галерея, ее остекление и убранство были выполнены лучшими мастерами того времени. Зеркальные стекла завезены из Парижа, арматура и крепежи — из Англии, а внутреннее убранство и горшки с цветами — из Голландии. Софья была в восторге и целые дни проводила в зимнем саду. — Вы бы с соседями разгребли мусор, цветочки развели. — Не нужно это никому, Лешенька. Да и восстанавливать такую красоту очень накладно. Кто этим заниматься будет? А вот черную лестницу, когда-то ведущую к галерее, я тебе покажу. Она построена из серого с голубыми прожилками, необыкновенной красоты мрамора. — Бабушка, а что за дом голубой напротив наших окон стоит? Красивый очень, как царский дворец. — Это очень известный дом князей Трубецких, Лешенька. Необычайной красоты дом построили в XVIII веке в стиле барокко. В Москве домов в этом стиле единицы, ведь барокко — питерский стиль. Жил в этом доме богатый московский барин Иван Дмитриевич Трубецкой с многочисленным семейством. Дом внешне напоминает чем-то гостиный комод. Москва всегда славилась умением давать прозвища и клички, да какие остроумные. Среди московских кличек прозвище Трубецких «комод» было одним из самых известных. В этом доме в XIX веке произошла грустная история, гулявшая по московским салонам тех лет. Событие стало известно благодаря дневникам Александры Трубецкой и Михаила Погодина, которые я читала в переводе с французского. Учителем русского языка у детей Трубецких был Михаил Петрович Погодин. Он, будучи студентом Московского университета, обучал детей Трубецких, Николая и Александру. Его знакомство и тесная связь с Трубецкими длились более десяти лет. В доме на Покровке ему довелось испытать самые светлые переживания, там же случались и печальные минуты расставания. Судьба Михаила складывалась нелегко. Он родился в Москве в 1800 году в семье крепостного, принадлежавшего графу И. П. Салтыкову. За верную службу его отец был отпущен на волю, когда Михаилу исполнилось шесть лет. Юноша успешно окончил гимназию и поступил в университет. Он испытал на себе не только бедность, но и все тяготы, связанные с низким происхождением. У Трубецких, как ему казалось, все было иначе. Здесь радушно приняли студента, и его социальное происхождение никак не подчеркивалось. Вез Михаила Петровича не обходилось ни одно событие в семье Трубецких. Он пировал на свадьбах старших детей Трубецких, провожал в последний путь сначала князя Ивана Дмитриевича, а затем его супругу Екатерину Александровну. Он был непременным участником всех вечеров и театральных представлений в княжеском доме. И Трубецкие всегда принимали живейшее участие в делах друга. Погодин блестяще окончил Московский университет и получил степень магистра русской истории — оба события, значительные для Михаила Петровича, отмечались на Покровке. Увлечение к Погодину пришло совершенно неожиданно. Как-то на домашнем спектакле у Трубецких Михаил Петрович вдруг увидел, что княжна Александра Ивановна стала совсем взрослой, и невольно залюбовался своей ученицей — актрисой домашнего театра. С тех пор голова Погодина была занята диссертацией, а сердце — Сашенькой. «Я люблю ее», — записал он в своем дневнике. Михаил Петрович понимал, какая стена стоит между ними: княжна — и сын крепостного, хотя бы и с университетским образованием. Погодин думал о свадьбе, мечтал, что рядом с ним будет жена, очаровательная Александра Ивановна. Они возвращаются из путешествия по чужим странам. Они счастливы, живут уединенно и понимают друг друга с полуслова. Мечты, мечты… Княжна Александра за годы общения привыкла смотреть на Михаила Петровича как на учителя, прислушиваться к нему, читать его повести и совершенно не заметила, как теплое чувство к педагогу переросло в любовь. Она восторгалась им и желала его.