Но его правильнее называть кудесником, Потому что он давно отвык от красок и кисти И только Библию и Кабалу изучает И, говорят, даже разговаривает с духами». Художник между тем поднялся, сложил свои бумаги И сказал, как бы говоря с самим собой: «Кто доживет до утра, тот будет свидетелем великих чудес, То будет второе, но не последнее испытание: Господь потрясет ступени ассирийского трона, Господь потрясет основание Вавилона, Но третьего не приведи, господи, увидеть!». Сказал и, оставив путников у реки, Сам с фонариком медленно пошел по лестнице И вскоре исчез за оградой площадки. Никто не понял, что значит эта речь, Одни удивленные, другие рассмешенные, Все воскликнули: «Наш кудесник чудачит!». И, постояв еще минуту в темноте И видя, что ночь уж поздняя, холодная и бурная, Каждый поторопился домой. Лишь один не ушел, а взбежал на лестницу И побежал по площадке. Он не видел человека, Только издали приметил его фонарик, Который светил издалека, как прозрачная звезда. Хотя он не взглянул в лицо художника, Хоть не расслышал, что о нем говорили, Но звук голоса, таинственная речь Так его потрясли… Тотчас припомнил, Что он слыхал этот голос, и пустился, что было силы, Незнакомой дорогой, в ночной темноте. Свет быстро несомого фонарика мигал, Всё уменьшался и, потонув в ночной мгле, Казалось, потухал, но вдруг остановился Среди пустынной широкой площади. Путник удвоил шаги, догнал. На площади лежала большая груда камней. На одном из них он увидел художника. Стоял тот неподвижно, в ночной темноте, С обнаженной головой, подняв плечи, С протянутой вверх правой рукой. И видно было по направлению фонаря, Что вглядывается он в стены царского дворца, В одном окне, в самом углу, Горел свет; этот свет он наблюдал И шептал, глядя в небо, как будто молясь богу, Потом заговорил вслух сам с собой: «Ты не спишь, царь. Кругом глухая ночь, Двор уж спит, а ты, царь, не спишь. Милосердный бог еще посылает тебе духа, Он в предчувствиях предостерегает тебя о возмездии, Но царь хочет заснуть, он насильно закрывает глаза. Заснет глубоко… Бывало, сколько раз Предостерегал его ангел-хранитель Сильнее, настойчивее в сонных грезах… Он раньше не был так дурен: он был человеком, Но постепенно стал тираном, Божьи ангелы его покинули, а он с летами Всё больше становился добычей дьявола. Последнее напутствие, то тихое предчувствие Он прогонит прочь, как злое наваждение, А на другой день льстецы вознесут его гордыню Всё выше и выше, пока его не растопчет дьявол… Эти жалкие подданные, живущие в лачугах, Прежде всего будут покараны за него. Потому что молния, когда она поражает неживое, Начинает сверху, с горы и башни; Когда же бьет людей, то начинает снизу И поражает прежде всего наименее виновных. Заснули в пьянстве, ссорах или в наслаждениях, Проснутся утром — несчастные мертвые черепные чашки.