— Мне казалось, мы сюда за новостями пришли, — буркнул отец Ода. — Новости сами к нам придут, — ответил я. И верно, прошло немного времени с тех пор, как хмельные воины затянули новую песню, когда один средних лет воин, с подстриженной седой бородой, взял кувшин с элем и кружку и подошел к нашему столику. На боку у него висел меч с изрядно потертой рукояткой, а легкая хромота намекала на удар копьем, полученный в «стене щитов». Он вопросительно посмотрел на отца Оду, тот согласно кивнул, и гость присел на скамью напротив меня. — Извини, отче, за ту песню. Ода улыбнулся: — Сын мой, мне и раньше доводилось бывать среди вояк. Человек, выглядевший достаточно старым, чтобы годиться Оде в отцы, поднял кружку: — Отче, тогда за твое доброе здоровье. — Молю Бога, чтобы оно было добрым, — осторожно ответил священник. — И за твое тоже. — Ты дан? — уточнил наш собеседник. — Дан, — подтвердил Ода. — И я. Меня зовут Йорунд, — представился гость. — А я — отец Ода. Это мои жена и дядя. — Ода перешел на датский. — Что привело тебя в Лунден? — спросил Йорунд. Держался он по-приятельски, недоверия в голосе не чувствовалось. И хотя я не сомневался, что восточные англы выискивают по городу врагов, но соглашался с Одой: священник и его жена не столь подозрительны. Так что, скорее всего, Йорунд просто любопытствовал. — Ищем корабль, который перевезет нас за море, — сказал Ода. — Едем в Рим, — вставил я, излагая заранее подготовленную историю. — Мы паломники, — пояснил священник. — Моя жена хворает. — Он положил ладонь на руку Бенедетты. — Хотим получить благословение святейшего отца. — Отче, сочувствую насчет супруги, — искренне заявил Йорунд, и, глядя на руку попа, я ощутил очередной приступ ревности. Я посмотрел на Бенедетту, та — на меня. Глаза ее были печальные. На миг взгляды наши встретились. — До Рима путь далек, — продолжил Йорунд. — Воистину это длинное путешествие, сын мой, — ответил Ода, внезапно обеспокоившийся, потому что Бенедетта резко убрала руку. — Мы ищем корабль, который доставил бы нас во Франкию. — Кораблей тут много, — сказал Йорунд. — Я бы не возражал, будь их поменьше. — Почему? — удивился отец Ода. — Так это наша работа. Обыскивать корабли, прежде чем они выйдут. — Зачем? — Проверяем, чтобы никто из врагов не сбежал. — Врагов? — Священник изобразил удивление. Йорунд сделал хороший глоток эля. — Поговаривают, отче, что Утредэрв в Лундене. Знаешь, кто это? — Кто ж не знает. — Тогда ты понимаешь, что такой враг им тут не нужен. Поэтому они сказали: найдите его, сообщите нам и схватите. — И убейте? — спросил я. Йорунд пожал плечами: — Кто-то убьет, но едва ли это будем мы. Да и нет его тут. Что он здесь забыл? Все это просто слухи. Грядет война, а с ней обычно приходят слухи. — Так разве она уже не началась? — задал вопрос священник. — Я слышал, повсюду уже дерутся. — Дерутся-то всегда, — буркнул Йорунд. — Я имею в виду настоящую войну, со «стенами щитов» и армиями. И она нам ни к чему. — О чем ты? — сдержанно поинтересовался Ода. — Отче, сбор урожая не так уж далеко. Не должно нас быть здесь, не сейчас. Нам дома нужно быть, острить серпы. Делать настоящую работу! Пшеница, ячмень да рожь сами собой не сожнутся! При упоминании ячменя рука моя дернулась к молоту, но нащупала деревянный крест. — Вас сюда призвали? — спросил я. — Наш саксонский лорд, которому до урожая заботы нет. — Этельхельм? — Кёнвальд, — ответил датчанин. — Но земли свои он держит от Этельхельма. Так что ты прав: это Этельхельм призвал Кёнвальда на службу. Йорунд подлил себе эля из кувшина. — А Кёнвальд призвал тебя? — продолжал расспрашивать я. — Разве у него был выбор? Урожай не урожай. — А у тебя был? — спросил Ода. Дан снова пожал плечами: — Мы присягнули Кёнвальду, когда обратились в христианство. — Он помедлил, возможно, вспоминал о том, как датские поселенцы в Восточной Англии не смогли отстоять в войне право иметь своего короля. — Мы сражались против него и проиграли, но он сохранил нам жизнь, сохранил наши земли и позволяет нам процветать, так что теперь мы обязаны сражаться за него. Кто знает, вдруг до сбора урожая все еще и закончится? — Дай Бог, — проронил Ода. — Может, войны вовсе не будет? — предположил я. — Когда двум королям нужен один трон? — язвительно спросил Йорунд. — Хорошие люди погибнут, только чтобы решить, какая именно венценосная задница будет согревать проклятое сиденье. Услышав сердитые голоса, он обернулся, а раздавшийся женский крик заставил меня вздрогнуть. — О боже, — простонал дан. Перебранка слышалась с верхнего этажа. Кто-то взвизгнул, и тут мужчина свалился с лестницы. Это был молодой парень, который пролетел, ударяясь о ступеньки, и растянулся на полу без движения. Люди вскочили с мест, то ли чтобы помочь бедолаге, то ли чтобы возмутиться таким насилием, но вскоре словно языки проглотили. Все стало ясно, когда кое-кто показался следом на лестнице. Здоровенный детина. Сначала мы разглядели его сапоги, затем толстые бедра. Потом, наконец, он появился целиком, и я узнал Ваормунда. С голым торсом, одежда перекинута через руку, он нес пояс с пристегнутым к нему мечом в ножнах — большой клинок для большого человека. В таверне не слышалось ни звука, кроме тяжелого топота его сапог по ступенькам. Сделав несколько шагов, верзила остановился и обвел комнату пустым взглядом. Бенедетта охнула, и я положил свою ладонь на ее, призывая к тишине. — Отребье! — рявкнул Ваормунд на весь зал. — Мелкий датский ублюдок вздумал попользовать мою женщину. Сказал, чтобы я поспешил! Еще кто-нибудь хочет попользоваться ею? Он выждал, но никто не издал ни звука. Вид у него был пугающий: обхват мускулистой груди, злость на лице и размеры тяжелого меча заставили всех в комнате притихнуть. Бенедетта стиснула мою руку под столом — отчаянно и крепко. Ваормунд преодолел последние ступени, помедлил снова, посмотрел на юнца, посмевшего его оскорбить. Потом очень расчетливым движением пнул его. Пнул еще раз и еще. Мальчишка взвизгнул, и больше мы не слышали ни единого звука, кроме тех, которые производили массивные сапоги Ваормунда, сокрушающие распростертое тело. — Восточноанглийское бабье! — презрительно фыркнул Ваормунд. Он снова оглядел таверну в явной надежде, что кто-то еще бросит ему вызов, но никто ничего не сказал и не пошевелился. Посмотрел он и в наш угол, но увидел только две закрытые капюшонами фигуры и священника. Свет лучины был слабый, комната темная, и разглядеть нас было трудно. — Чертово бабье эти даны, а не мужики! — Верзила все еще пытался устроить драку. Когда никто не ответил, он схватил с ближайшего стола кувшин с элем, осушил его и вышел в ночь. Бенедетта тихонько плакала. — Ненавижу его, — шептала она. — Ненавижу! Я продолжал держать ее за руку под столом. Люди бросились помогать несчастному юноше, разговоры возобновились, но уже не так живо. Йорунд, вскочивший, когда мальчишку спустили с лестницы, сходил посмотреть, что случилось с пострадавшим, и вскоре вернулся. — Бедный парень. Ребра переломаны, яйца всмятку, половина зубов выбита, и ему еще повезло сохранить глаз. — Он сел и выпил эля. — Ненавижу этого типа, — зло добавил дан. — А кто это? — спросил я. — Ублюдок по имени Ваормунд. Цепной пес лорда Этельхельма. — Похоже, он не очень жалует данов, — заметил я.