— Честный бой, господин? — переспросил удивленный Видарр. — У него есть уд, у нее меч. По мне, так на равных. — Я улыбнулся Бенедетте. — Спешить некуда. Чтобы отплыть, нам потребуется время. Финан! И ты, девчонка! — Я посмотрел на постель. — Оделась? — (Она кивнула.) — Тогда пошли! На гвозде, вбитом в стойку перил лестницы, висел свернутый кольцами кнут из плетеной кожи. Взяв его, я заметил, что конец покрыт коркой высохшей крови. Я швырнул кнут Видарру, потом пошел по ступенькам вниз, оставив на чердаке Бенедетту, Видарра и Гуннальда. Гуннальд начал визжать еще до того, как я спустился хотя бы на один этаж. — Церковь не одобряет рабства, — сказал мне отец Ода, когда мы достигли конца лестницы. — И тем не менее мне известны церковники, владеющие рабами. — Это недостойно, однако Писание этого не запрещает, — отозвался он. — Отче, что ты хочешь сказать? При очередном крике, более жутком, чем долетавшие, пока мы спускались, Ода поморщился. — Хорошая работа, девочка, — пробормотал Финан. — Месть принадлежит Богу, — заявил отец Ода. — И только Богу. — Твоему Богу, — грубо уточнил я. Он снова поморщился: — В своем Послании к римлянам святой Павел говорит нам, что месть следует оставить Господу. — Что-то Он не спешил отомстить за Бенедетту, — заметил я. — А жирный ублюдок это заслужил, отче, — добавил Финан. — В этом я не сомневаюсь. Но, поощряя ее, — тут Ода посмотрел на меня, — ты подтолкнул ее к свершению смертного греха. — Ну так исповедай ее и отпусти грехи, — сухо посоветовал я. — Она — хрупкая женщина, — продолжил Ода. — И не стоит испытывать ее хрупкость посредством поступка, отделяющего ее от милосердия Христова. — Она сильнее, чем ты думаешь, — возразил я. — Это женщина! — сурово изрек священник. — А женщина — сосуд немощный. Я виноват. — Тут он помедлил, охваченный волнением. — Мне следовало остановить ее. Если тот человек заслужил смерти, то принять ее он должен был от твоих рук, не от ее. Тут дан, разумеется, был прав. Я не сомневался, что Гуннальд заслужил казнь за множество преступлений, но то, что с моего попустительства происходило на чердаке, было жестоко. Я обрек рабовладельца на долгую и мучительную смерть. Я мог свершить правосудие коротким ударом меча, как много лет назад произошло с Хальфданом, но вместо этого предпочел жестокость. Почему? Потому что я знал, что это понравится Бенедетте. До нас донесся еще один приглушенный крик. — Не подобает тебе ставить под угрозу бессмертную душу этой женщины, — повторил отец Ода. Говорил он пылко, и мне подумалось, что Бенедетта нравится попу-датчанину. При этой мысли я испытал укол ревности. Итальянка была прекрасна, это не подлежало сомнению, но таилось нечто темное в ее красоте, и гнев отягощал ее душу. Я почему-то решил, что Осиное Жало поможет ей избавиться от этой тени. — Отче, помолись за нее! — отрезал я. — А мне пора посмотреть на корабль, который доставит нас домой. Мы с Финаном вышли под лучи утреннего солнца. Вопли Гуннальда звучали глухо, самым громким звуком был крик чаек, дерущихся за тушу, засевшую на мели на противоположном берегу Темеза. Ветерок, слишком легкий, чтобы хоть как-то помочь моряку, морщил поверхность реки. Гуннальд, покуда был жив, владел двумя пристанями. Обе окружал деревянный забор. Его корабль стоял у левой пристани: длинный, вместительный, для дальних путешествий. Выглядел он внушительно. Доски обшивки были темными, почти черными как от смолы, по ватерлинии тянулась густая борода из водорослей. Свернутый парус висел на рее, но истрепанная парусина покрылась коркой из птичьего помета. Я зашагал к пристани, потом остановился. Финан встал рядом со мной, выругался и вдруг расхохотался. — Дойдем на нем до Беббанбурга, а? — спросил он. В пузатом трюме судна плескалась вода. Черными доски были не оттого, что их просмолили. Они просто сгнили. Имелось и с полдюжины весел, годных только на дрова: веретена их погнулись, лопасти растрескались. Чайка заругалась на меня. Я шагнул на банку, которая пугающе затрещала, и ткнул в борт Вздохом Змея. Острие меча вошло в древесину, как если бы это была мякоть гриба. На таком корабле мы бы даже до другого берега реки не дошли, не то что до Беббанбурга. Я захватил развалину. Финан ухмылялся: — Проще будет до Беббанбурга вплавь добраться! — Можем попробовать, — отозвался я кисло. — Это моя вина. Мне следовало послать на разведку Осви, а не мальчишек. — Полагаю, судно сидит на дне, — сказал Финан. Я взобрался обратно на пристань и посмотрел через бесполезную посудину на соседнюю пристань, пустую. — Бенедетта помнила, что у него два корабля. Финан проследил за моим взглядом и пожал плечами. — Какой прок от второго корабля, раз его здесь нет, — сказал он. Я ничего не ответил. — Быть может, он отправил его с грузом рабов во Франкию? — предположил мой друг. — Говорят, там цены выше. Это объясняло пустую пристань. — Сколько у нас рабов? — С дюжину женщин, четверо детей и трое полуживых от голода молодых мужчин. — Я ожидал большего. — Возможно, второй корабль доставит через пару дней еще. — Не исключено, — буркнул я. Я поглядел за пустой причал и увидел, что четверо караульных смотрят на нас с высокого парапета моста, находящегося на расстоянии дальнего выстрела из лука от нас. Я помахал им, и после недолгого замешательства один из них помахал в ответ. Сомнительно было, что они слышали, как мы захватывали усадьбу. Хотя до них наверняка донеслись истошные крики Гуннальда, но едва ли звуки из дома работорговца могли вызвать у них подозрение. — Так что будем делать? — осведомился Финан. — Думать, — отрезал я, хотя на самом деле даже понятия не имел, что нам предпринять. Мелькнула мысль, что мой отец оказался прав. Я действовал под влиянием порыва. Позволил раззадорить себя нападениями на мои корабли и под предлогом клятвы Этельстану отправился на юг убивать Этельхельма. И вот теперь «Сперхафок» ушел, а я оказался в ловушке в захваченном врагом городе. — Подождем второй корабль, например, — предложил я. — Жаль только, что Гуннальд уже не скажет, где он. — Можем спросить у его людей, они наверняка знают. На пристань вышла Бенедетта; капюшон ее по-прежнему был откинут, так что длинные, пришедшие в беспорядок черные волосы блестели на солнце. Она казалась валькирией, одной из этих посланниц богов, что проводят воинов на пир в Валгалле. Лицо серьезное, серое платье заляпано кровью, а Осиное Жало до рукоятки окрасилось в багровый цвет. Я бросил быстрый взгляд на парапет моста, пытаясь понять, заметили ли караульные окровавленный клинок, но те стояли к нам спиной. — Я его вымою, лорд, — сказала Бенедетта, показывая на меч. — Отдай одному из мальчишек ополоснуть, — возразил я. — И скажи Алдвину, пусть очистит. — И спасибо тебе. Я заглянул в ее серо-зеленые глаза: — Отец Ода утверждает, что я побудил тебя совершить грех. — Именно за это я тебе и благодарна. — Ты заставила ублюдка помучиться? — спросил Финан. — Его вопли даже в аду слышно было, — отозвалась она. — Ну, значит, ты все сделала правильно, — с одобрением проговорил ирландец. — Я сделала то, о чем мечтала двадцать с лишним лет. Я счастлива. — Она повернулась к развалине. — Это и есть корабль? — Нет, — ответил я. — Вот и хорошо, — заявила она с такой серьезностью, что мы с Финаном расхохотались. — Это не смешно, — заметил Финан. — Ни капельки, — согласился я, продолжая покатываться от хохота. Тут кто-то замолотил во внешние ворота. Мгновением спустя прибежал Алдвин: — Господин! Господин! Снаружи воины! Воины! — Помоги нам Бог, — промолвил Финан. Без помощи свыше нам было не обойтись.