Я почувствовал, как Бенедетта напряглась, но промолчала. — Красотка, — продолжил мужчина и положил руку на ворот платья Алайны, как если бы собирался сорвать его. — Она пока не твоя, — прорычал я. Длинный посмотрел на меня, удивившись отпору. — Что-то не так с сучкой? — спросил он. — В струпьях, видать? — Не тронь ее! — вскрикнули мы с отцом Одой одновременно. Человек отдернул руку, но насупился. — Если она чистая, — проворчал он, — то может пойти за какую-то цену. Но не этот мелкий ублюдок. — Он перешел к Рэту. Я оглядел двор. Напротив ворот высилось здание, размерами не уступавшее иному господскому дому. Нижний этаж из больших блоков отесанного камня, а верхний — из просмоленных бревен. Дверь только одна, а единственное окно представляло собой маленькое, закрытое ставнями отверстие в расположенном на огромной высоте пугающе черном фронтоне. Справа — строение поменьше, которое, судя по валявшемуся на дворе лошадиному помету, служило конюшней. Дверь в него тоже была закрыта. — Сколько тут народу обычно? — тихонько спросил я у Бенедетты. — Человек десять-двенадцать, — прошептала она в ответ, но дело было лет двадцать назад, и в ее голосе не ощущалось уверенности. Я пытался понять, каким образом Гуннальд Гуннальдсон, если он еще жив, обеспечивает свой корабль командой, ведь если Алдвин прав, на судне были банки по меньшей мере на двадцать гребцов. Возможно, нанимает людей для каждого плавания или, что более вероятно, использует рабов. Мы с Финаном были некогда гребцами именно на таком корабле: нас приковали к скамье и полосовали плетью. Остальные два охранника стояли теперь со скучающим видом у двери в большое здание. Один зевнул. Я прошелся вдоль линии детей, по-прежнему держа Вздох Змея в руке. — Вот за эту дадут хорошую цену, — заявил я, остановившись напротив высокой худой девчушки, спутанные каштановые волосы которой обрамляли усыпанное веснушками личико. — Если ее отмыть, будет симпатичная. — Дай-ка взгляну. Патлатый подошел ко мне, я вскинул Вздох Змея, воткнул ему в горло и продолжал давить, пока кровь не окрасила серый рассвет. Один из младших детей вскрикнул в испуге, но Алдвин зажал ему рот, и мальчуган смотрел округлившимися глазами, как умирающий валится на спину, хватаясь руками за перерезавший ему дыхательное горло клинок. Потом длинный испражнился, испортив утренний воздух. Он грузно упал на залитые алым камни, я повел мечом налево и направо, расширяя жуткий разрез, потом нажал снова, пока лезвие не уперлось в хребет. Кровь все еще била струями, но каждая новая струя становилась слабее, булькающие звуки затихали с очередным судорожным вдохом, и ко времени, когда раненый перестал дергаться, мои люди уже пересекли двор, убив одного охранника и пленив второго. Нам удалось прикончить двоих и взять третьего почти без шума, но тут некоторые из маленьких детей расплакались. — Цыц! — рявкнул я на них. Они в ужасе замолчали. Я обернулся, уловив некое движение, и подумал, не приоткрылся ли немного ставень на окошке? Или так было и прежде? Потом с высокого фронтона взмыл стервятник и полетел на запад. Может, именно движение птицы я и заметил? Это знак? Алайна подбежала и зарылась в юбки Бенедетты. Я выдернул Вздох Змея из раны и обтер острие об куртку убитого. Алдвин улыбнулся мне, завороженный смертью, но улыбка исчезла, стоило ему увидеть мое сердитое лицо, забрызганное кровью. — Финан! — позвал я и указал на амбар. Он взял двоих, распахнул дверь и ворвался внутрь. — Конюшня, — доложил он мгновение спустя. — Две лошади, больше ничего. — Заведи туда детей, — скомандовал я Бенедетте. — Заприте дверь, ждите, пока я не пришлю за вами. — Не забудь про свое обещание, — сказала она. — Обещание? — Дать мне убить Гуннальда! Я подвел ее к конюшне. — Я не забыл. — Позаботься, чтобы он был жив, когда ты пошлешь за мной, — со злобой проговорила женщина. Я поднял взгляд. Ночь таяла, небо окрасилось в темно-синий цвет, не было видно ни облачка. Потом подали голос собаки. Глава 7 Итак, нас все-таки услышали. Плач перепуганных детей разбудил людей Гуннальда в доме, они спустили собак, и те теперь заливались отчаянным лаем. Я слышал топот, отрывистые команды, вопль сопротивляющейся женщины. Взятого нами пленника прижали к стене рядом с дверью, Видарр приставил ему меч к горлу. — Сколько людей внутри? — резко спросил я у него. — Девять! — проговорил он сдавленно из-за клинка. Его уже разоружили. Я с силой врезал ему промеж ног, он скорчился и взвизгнул, когда лезвие Видарра слегка рассекло ему подбородок. — Оставайся тут! — рявкнул я. — Финан! — Господин? — отозвался тот из дверей конюшни. — Еще девять человек, — сказал я, махнув ему. — И собаки, — сухо добавил он. Я слышал, как когти яростно скребут дверь с обратной стороны. Дверь забаррикадировали. Я поднял тяжелую щеколду и попытался тянуть и толкать, но без толку. А теперь, подумалось мне, оставшиеся в доме пошлют за помощью к восточным англам на мосту. Я выругался. И тут дверь распахнулась. Похоже, на нас решили спустить собак. Вылетели две псины, обе здоровенные, черные, с огромными пастями, желтыми зубами и косматые. Они бросились на нас. Первая попыталась вгрызться мне в живот, но вместо плоти куснула кольчугу. Вздох Змея взлетел и упал, Видарр ударил слева. Перешагивая через умирающую животину, я заметил, что Финан управился со второй. Мы оба ворвались в дом. Внутри было темно. Копье пролетело слева от меня и воткнулось в дверной косяк. Послышались вопли. Защитники дома спустили собак, а боевые псы — страшные звери. Они нападают свирепо, словно не ведая страха, и, хотя их не так уж трудно убить, атака вынуждает нарушить строй. Поэтому главное в применении боевых собак — это подкрепить их нападение своим. Дай псам отвлечь врага и, пока тот обороняется от клыков и когтей, бей его мечами и копьями. Однако защитники дома решили, что собаки сделают всю работу за них, и, вместо того чтобы атаковать нас, просто выстроились в шеренгу. Где-то справа кричали женщины, но было не до них: мне противостояли защитники — люди с маленькими щитами и длинными мечами. Сосчитать их я не мог, было слишком темно, поэтому просто бросился вперед с кличем «Беббанбург!». Я учу молодых воинов, что осторожность на войне — добродетель. Всегда существует искушение ринуться в атаку сломя голову, врезаться с ревом во вражескую «стену щитов» в надежде, что ее удастся проломить за счет одних только натиска и ярости. Искушение это проистекает из страха, а подчас лучший способ преодолеть страх — это издать боевой клич, напасть и убивать. Но и противник, скорее всего, руководствуется тем же порывом и тем же страхом. Он тоже кинется убивать. Дай мне выбор, я предпочту отражать атаку обезумевших от страха воинов, чем атаковать сам. Люди, охваченные яростью, повинующиеся безрассудному порыву, будут сражаться как волки, однако умелое обращение с мечом и дисциплина почти всегда берут над ними верх. Тем не менее я сам, горланя боевой клич, устремился на группу вооруженных людей. Они не построили «стену щитов» — щиты у них были слишком маленькие и предназначались лишь для защиты от ударов, но образовали «стену мечей». Охранникам работорговца платили за поддержание порядка, запугивание, охаживание плетьми спин беззащитных невольников, в их обязанности не входило биться против нортумбрийских воинов. Кое-кому из них, уверен, доводилось сражаться в «стене щитов». Они знали свое ремесло, убивали и оставались в живых, но едва ли обладали опытом, имевшимся у моих людей. Давненько эти парни не проводили по многу часов в упражнениях с тяжелым мечом и щитом, потому как врагами их были невооруженные рабы, зачастую женщины и дети. Худшее, с чем им приходилось сталкиваться, — это со взбесившимся невольником, которого не составляло труда избить дубинкой до бесчувствия. А теперь против них выступали воины — мои воины. Финан был рядом, выкрикивая что-то на родном языке, а Беорнот находился слева. «Беббанбург!» — проревел я опять. Клич явно ни о чем не говорил защитникам, но они видели перед собой воинов в доспехах и шлемах, бесстрашных в битве, жаждущих их смерти. Воинов, жаждущих убивать. Я налетел на воина с меня ростом, со всклокоченной черной бородой и в кожаной куртке. Меч он выставил как копье. Видя, как мы приближаемся, противник отступил, но меч продолжал держать прямо перед собой. Надеялся, что я сам нанижусь на него? Вместо этого я отвел клинок левой рукой и, уловив его зловонное дыхание, погрузил Вздох Змея ему в брюхо. Я опрокинул здоровяка на стоящего позади противника. Воин справа от меня вскрикнул, потому что Финан полоснул его по глазам. Беорнот рядом размахивал окровавленным мечом, и я принял вправо, извлекая клинок из упавшего. При этом врезался в другого врага. У того был сакс, удар которого остановила моя кольчуга. Он надавил, но шагнул в ужасе назад, и укол его лишился силы. Наемник захныкал, замотал головой, видимо желая сдаться, но я ударил его в лицо одетой в шлем головой. Хныканье перешло в стон, потом глаза его распахнулись — это клинок Беорнота вошел ему между ребрами. Это были глаза человека, погружающегося в пучину ада. Он упал. Я сделал еще один шаг и оказался в тылу у нестройной линии врагов. Передо мной была открытая дверь. За ней на сверкающей под солнцем воде стоял так нужный нам корабль. Я развернулся, продолжая кричать, протащил голодное лезвие Вздоха Змея по шее одного из охранников, и враги вдруг закончились. Остались только люди, взывающие к милосердию, корчащиеся в агонии и умирающие, а еще — кровь на каменных плитах. Какой-то грузный человек мчался в панике по лестнице, построенной близ клетки для женщин. Мы — воины. — Гербрухт! — Господин? — Приведи Бенедетту и детей. Нам противостояли девять человек, я их пересчитал. Пятеро умерли или умирали, трое стояли на коленях, один убежал наверх. С одной стороны за железными прутьями решетки ревели от страха женщины, с другой — толпились в тени мужчины. — Беорнот! — Я указал на троих коленопреклоненных. — Добавь к этим урода, которого мы схватили во дворе, сними со всех кольчуги, запри их и узнай, согласен ли кто из рабов поработать гребцом! Человека, убежавшего по лестнице, я видел лишь мельком: крупный, но не такой, как Беорнот или Фолькбальд — оба высокие и мускулистые, — а именно толстый. Он в панике лез вверх по ступеням, громко топая. Сжав Вздох Змея, я последовал за ним. Видимо, лестница осталась от римской постройки — нижние ступеньки были каменные, а выше них шел пролет из недавно сделанных деревянных. Они вели к площадке, над которой порхала потревоженная пыль. Поднимался я медленно. С верхнего этажа не доносилось ни звука. Я предположил, что жирдяй, кто бы он ни был, поджидает меня. Подоспел Финан, и мы вдвоем стали осторожно взбираться по деревянным ступенькам, морщась при каждом скрипе. — Один, — прошептал я. Направо от лестничного пролета находился завешенный плотной тканью дверной проем. Я подозревал, что, стоит мне ступить на площадку, из-за шерстяного полога вылетит копье, поэтому приготовился отвести удар Вздохом Змея. Но копье не появилось. Я отдернул завесу. Раздался приглушенный вскрик. Снова послышались тяжелые шаги, намекая на то, что толстяк взбирается по другой лестнице. — Гуннальд? — предположил Финан. — Скорее всего, — отозвался я, не в силах больше сдерживаться. Сделав последний шаг, я сорвал ткань с проема. Кто-то охнул, вскрикнул, и я увидел еще одну клетку, из которой округлившимися от ужаса глазами смотрели на меня три женщины. Я приложил палец к губам, и они притихли, указав взглядами еще на один пролет деревянных ступенек, ведущий к верхнему этажу. — Гуннальд! — окликнул я. Молчание. — Гуннальд! Я пришел сдержать слово! — Я побежал по лестнице, нарочито громко топая ногами. — Гуннальд, ты меня слышишь? Ответа по-прежнему не было, только шорох где-то глубоко на чердаке, под самой крышей. Свет едва проникал, но, взобравшись туда, я различил в дальнем углу толстяка. В руке он сжимал меч. Его била крупная дрожь. Мне редко доводилось видеть настолько перетрусившего человека.