Бородач фыркнул. – Чего я в Ружах не видел? Кишок разве что. Развернувшись, он шагнул к своим, рассыпая огненный ворох краснолистой ненависти к жителям соседнего местечка. Эльга не слышала, что он говорил, – в палатке с листьями она набивала сак, который, пожалуй, и вытащить наружу, чтобы не обрушить саму палатку, уже не представлялось возможным. Листья в кучах шуршали, ластились, норовили коснуться пальцев. Предвкушали. Мастер, мастер, возьмите нас! – шелестели они. И нас! Мы ляжем без изъяна, мы умеем. Мы в такой узор сложимся – ахнете. Все ахнут! Их потаенное, сладкое ожидание передалось Эльге. Букет развернулся перед глазами – хоть лови из воздуха и тут же переноси на доску. Удивительная получится работа! У готового забора – караулом – стоял воин. Еще один, на всякий случай, держался рядом с Башквицами, чтобы, видимо, пресечь любое покушение на Эльгу или на Ружей, если они здесь окажутся. Он упражнялся с мечом, выбивая из поставленной торчком колоды глухие звуки и желтую щепу. Эльга вытянула сак и протащила его к забору. Башквицы уже расселись. Осип расположился в самом центре. Дети при появлении мастера по негромкому окрику мгновенно взлетели на лавку, будто птицы на жердочку. Эльга встала перед ними. Она смотрела и видела строгие и не очень узоры из листьев осины и рябины, глубже – лещина и чертополох, оттенками – клен, ромашка, малина, где-то немного дуба, чуть-чуть чарника и ольхи, вяз, горечавка, слива. Ах, как много всего! Замечай, разгадывай, что к чему, где злость, где радость, где скрывается давняя любовь, а в ком изо дня в день дышит зависть. Пальцы так и тянутся раздвинуть, поправить, изменить неровный завиток. Эльга моргнула, когда все листья вкупе зашумели, зашевелились, заговорили разом. Сердито, обидчиво. – Госпожа мастер, вы так перед нами стоять и будете? – Гляделки, смотри, выпучила. – Так и до темноты переглядываться можно. – Да уж, мастер. Оказалось, опять из времени выпала. – Простите. Эльга отступила к забору, раздернула у сака горловину, из которой темно-зеленой волной тут же выхлестнули листья. Оглянулась. Башквицы смотрели на нее. Пять или шесть воинов смотрели на нее. Из-за дальней палатки в половину лица выглядывал Сист. Солнце ярко щурилось с неба, оценивая. Мастер или не мастер? Может, все та же глупая девчонка? Эльга вобрала в себя теплый, прогретый воздух весны, коснулась кончиками пальцев крайней доски, другую руку опустила к листьям, словно устанавливая незримую связь. И все вокруг пропало. Остался только узор, сложенный в голове, и острое желание воплотить его в букет. Ах-х-х! Листья разлетелись дугой, вызвав восхищенные охи среди Башквицев. Эльга не дала дуге осыпаться, всю ее перенесла на деревянное полотно, подровняла, подрезала, превратила в светло-зеленый фон. Ах-х-х! Вторая дуга пролилась над первой и так же, повинуясь движению рук, будто разбилась о забор, проросла рельефом, слоями, лиственной шерстью. Пальцы Эльги невесомо касались букета, туп-топ-топ, перелетали с места на место, там, здесь, и листья смыкали ряды, дыбились зубцами или – наоборот – стелились гладко, меняли оттенки и превращались в плечи, головы, лица. Больше осины! Тыр-р-р-р-р-р! Добровольцы устремлялись из сака, подхваченные невидимым ветром. Так и норовили лизнуть руки. Мастер, мастер, вот и мы! Я вижу, я вижу, шептала им Эльга, не подведите меня. Шелест. Шорохи. Топоток пальцев. Где-то за спиной толпились иные звуки, бряки и скрипы, вздохи и хлопки ткани, разные голоса. Они не мешали, возможно, они даже не существовали, звенели эхом в одной лишь Эльгиной голове. В земле под ногами или в тени набежавшего облака тоже были сомнения. А вот Башквицы сидели настоящие. Что старуха с краю, кажется, задремавшая, что стеклянноглазые братья-близнецы. Эльга оглядывалась на них, чтобы определить, уловить общий, объединяющий их узор. Они все были обычные люди, только с местечком через межу не ладили. Будто красные встревоженные, напряженные нити тянулись в сторону Ружина. Ничего, ничего. Эльга хмурилась на нити, но пока не трогала и не переносила. Первыми вылепила детей. Пять забавных мордашек проросли над намеченными головами взрослых, веселые, гримасничающие, знакомая кареглазая девочка с недостатком зубов тоже затесалась среди них. – Ой-ой, – всполошились на скамьях, – ты смотри, что мастер делает! – Это ж ваша Жилинка! – И Киар. – И Сван. От жеж, как живые. – А кажется, и глядят! Эльга фыркнула про себя. Конечно, живые! Конечно, глядят! Это ж мастерство! Но возмущение быстро улеглось, букет захватил ее с новой силой, и даже стало чудиться, будто она сама – потоки и изгибы листьев, и ничего больше. Вот растекается влево, вот летит вправо, прорастает в древесину, ложится слоем, цепляется зубчиками, складывается, мнется, приобретает необходимые форму и цвет. Ш-ших ногтем! – осыпается. А потом она опять не она, но и не листья, а Жилинка Башквиц, и Сван Башквиц, и Киар, и Пеламп по прозвищу Конь, потому что любит цокать языком. – Госпожа мастер. Эльга повернулась на голос и обнаружила, что уже темно, смутно различимые лавки пусты, а в лагере и на меже горят фонари. – Все? – удивилась она. – Да, – сказал господин Некис, беря ее под руку, – поздно уже. Он повлек ее к палаткам. – Но я же ничего не успею так, – жалобно пробормотала Эльга, оглядываясь на отдаляющийся букет. – Успеете. – Вы же видите, я только начала. Господин Некис остановился. Он приподнял фонарь в руке, направляя свет Эльге в лицо. – А свои руки вы видели? – Что? – Руки. – Руки? Эльга поднесла ладони к свету. Пальцы дрожали, прыгали, крючились. Они были как на что-то рассердившиеся зверьки, не могли успокоиться. Уж не плясунья ли у нее? – Что это? Эльга спрятала руки за спину. Укрытые подальше от глаз и света пальцы и там продолжили тайную, дерганую жизнь. – Вам нужно поспать, – сказал господин Некис. – Я не хочу. – Вы мастер или маленькая, капризная девочка? Эльга вспыхнула. – Мне пятнадцать! – А мне – тридцать шесть. И я думаю, дай вам волю, вы работали бы с листьями всю ночь и все утро, а Ружи в полдень явились бы совершенно напрасно. – Почему? – Потому что вы дрыхли бы там же, у забора, на своем мешке. – Я… Эльга хотела возразить, но неожиданно поняла, что господин Некис с его сосновой прямотой прав. Набивать букет, пока не свалишься на землю от усталости, – именно этого и требовало мастерство. Конечно, подумала Эльга, какая тут жизнь? Ведь мастер, получается, существует от букета к букету и с листьями больше разговаривает, чем с кем-то еще. И по-другому уже не получается. Впрочем, чего лукавить – по-другому и не хочется, в общем-то. Дайте, дайте листьев и доску! Я вас сейчас изображу!