Эльга вздохнула, потому что из обычной, человеческой жизни ей, наверное, как и мастеру Униссе Мару, достанется совсем немного радостей: крыша гостиницы над головой в промозглый вечер, огонь в очаге и какой-нибудь кузнец вроде дяди Вовтура, чтобы скрасить ночь, в которую не хочется спать одной. Зря она злилась на мастера Мару тогда. Глупая. – Сюда. Пятном всплыла палатка. Господин Некис едва ли не впихнул Эльгу внутрь. Потом вышел, но скоро вернулся, притащив вяло шелестящий, изрядно похудевший сак. – Добрых снов, госпожа мастер. – Долгой жизни, господин Некис. Господин Некис кивнул, качнул фонарем и ушел, оставив Эльгу в совершенной темноте. Раздеваться, искать одеяло и ложиться пришлось на ощупь. Пальцы своенравничали, пощелкивали в суставах, словно изобретали самостоятельный язык. Листья, пошептавшись, зашуршали колыбельную. «Спи, дружок, спи. Ночью, во тьме, мало ли кто играет. Утром, на первом солнце, растает любой твой страх». Какое-то время Эльга вслушивалась в странные слова, а потом не заметила, как уснула. Утром снова сыграл рожок побудки, вырывая Эльгу из мягких лап сна. Снилось, что она маленькая, совсем малюсенькая букашка и ползет по мировому дереву в поисках своего потерянного мира-листка. Было очень-очень грустно. Проснулась она со слезами на глазах. Фу, подумала, госпожа мастер! Что это с вами? Какой листик вы забыли? Вы вон в собственном мире-листике! Она вышла из палатки, наскоро вытерев лицо и набросив накидку. В стороне перед строем воинов вышагивал господин Некис, ножны короткого клинка постукивали по бедру. Говорил он негромко, о чем – слышно не было. Только однажды ветер, дунув, принес ухваченный обрывок фразы: – …глазеть на мастера… Встающее со стороны Ружина солнце вязло в облаках. Скоро ей снова принесли бадью с водой, а затем завтрак – растертые в кашу клубни с кусочками мяса. Оказалось на удивление вкусно. Эльга съела все и даже выбрала хлебной коркой остатки со дна горшочка. Красота! – Госпожа мастер. – Да? – Эльга подняла глаза на подошедшего господина Некиса. – Как ваши пальцы? – Угомонились. Смотрите, – вытянув перед собой, она показала ему руки. – Да, замеча… Господин Некис озадаченно умолк, когда указательный и средний пальцы на Эльгиной правой руке скрючились, а мизинец на левой оттопырился, словно не желая сосуществовать вместе с остальными. – Мне кажется… Эльга рассмеялась. – Я шучу. Она снова выпрямила пальцы. – Мы соорудили небольшой навес над забором, – помедлив, сказал господин Некис, – чтобы дождь не повредил вашу работу. Дожди здесь не редкость. – Это хорошо. Господин Некис кашлянул в кулак. – Некоторые мои воины утверждают, что слышали, как дети переговариваются. – Какие дети? – Те, что на заборе. Из листьев. – Ой, это ветер. Говорящие букеты я еще не умею набивать. – Я так впечатлительным олухам и сказал, – покивал господин Некис. Потом добавил: – Ружи, возможно, будут пораньше. – Тогда что же я сижу? Эльга схватилась за сак. – Я подумал, – сказал господин Некис, шагая вместе с ней к забору, – не стоит ли занавесить Башквицев? Мостки поскрипывали под ногами. Листья шелестели над плечом, пытаясь командовать ногами: левой, мастер! правой, мастер! – Зачем? – спросила Эльга, качнув головой, чтобы отогнать назойливый шепот. – Ружи не захотят стоять рядом, – сказал господин Некис. – Даже в таком вот виде. Было бы хорошо, чтоб они пока не знали. – А потом? – Потом вы уже доделаете общий портрет. – Нет, – сказала Эльга, – мне как раз нужно, чтобы смотрели. – Ну, как знаете. На всякий случай я приставлю к вам охрану, как вчера. Они дошли до палатки, которую и Башквицы, и Ружи наполняли листьями. Детские лица таращились с забора. – Удивительно, – сказал господин Некис. – Как живые. – Ой, нет, они еще не готовы, – сказала Эльга, лишая лиственные горы вершин. – Здесь день или два узоры сводить. – Успеете? – Я надеюсь. – Все же странное вы выбрали мастерство. Господин Некис подошел ближе к забору. – Это оно меня выбрало, – сказала Эльга, сгребая листья в сак. – И мастер Мару. – Я про то, что оно удивительно само по себе. Составлять листья. Рисовать листьями. Кому, интересно, в голову пришло? Я понимаю, из дерева или из железа… Господин Некис умолк и вдруг расхохотался. – Что? – подняла голову Эльга. – Дразнятся! – смеясь, сказал господин Некис. – Представляете? Говорят, что я мог бы заменить собой столб на меже. Даже голос как у одного из мальчишек. Эльга вытянула сак из палатки. – Шутите? – Нисколько. – Но я не могла… Эльга шагнула к букету. То ли солнце посветило по-особому, то ли ветер шевельнул листья, но ей показалось, будто кареглазая девочка, которую кто-то из Башквицев назвал Жилинкой, показала язык. Маленький, розовый, озорной язычок. А один из лиственных мальчишек подмигнул. – Ни разу не встречал такого, – тихо сказал господин Некис. Рука его поднялась потрогать доски, но замерла на полпути. – Знаете, госпожа мастер, – произнес он, – сейчас я почему-то верю, что вам по силам примирить местечки. Глядя на букет, набитый едва ли на четверть, с прорехами и узорами, уходящими в никуда, в желтоватую поверхность дерева, Эльга вдруг почувствовала радостное, щемящее изумление. Это я? Разве это я? Я сделала? А мастер Мару так смогла бы? Нет, конечно же, смогла! Но я вот тоже… Хотя и не грандаль. Живые детские лица. Живые! Пофыркивают, искрятся весельем, надувают щеки. Но ведь не души же она украла, вложенные каждому Матушкой-Утробой? И вообще ни о чем таком не думала, просто работала.